– Откуда вы знаете?
– Потому что для столовой заказали много черной икры. Билл, мой приятель, который заправляет на кухне, сказал мне. А парни в гараже отгородили веревками место для больших машин – у самого пандуса. Я видел, как они опять это делали. И всегда есть верный признак.
– Какой? – спросил я, чувствуя его пальцы на моей ноге.
– Все, – тут он театрально повернул голову сначала влево, а потом вправо, словно его кто-то подслушивал, – все говорят: «Робинсон, что ты слышал в кабинетах?» – Он рассмеялся бархатным смехом старика, не понимающего тревог молодежи. – «Что происходит, Робинсон?», «Что ты слышал на тридцать девятом?», «Что говорят на шестнадцатом?»
– Вы опять меня поймали.
– Не-а. Вы еще не женились?
– Ну, у меня, похоже, есть небольшая проблема.
– Какая? – спросил он, развеселившись.
Он был единственным надежным человеком во всей Корпорации.
– Она у меня дома, но ее ищет муж.
– Да, сэр, это плохо. Со мной было такое когда-то... – Робинсон посмотрел вверх, вспоминая прошлое, и на его лице заиграла мягкая улыбка. – Лет этак тридцать пять назад у меня такое было. Она больше не хотела жить с мужем и пришла жить ко мне. У нее еще был мальчуган.
– У этой – маленькая дочка.
– Когда у них дети, все еще хуже, – сказал Робинсон.
– Что мне делать? – спросил я.
– Идти в церковь и молиться, чтобы он оказался милым и добрым парнем. – Он постучал меня по каблуку. – Все, босс.
Я вручил ему деньги. Работа стоила три доллара, но он за свои хлопоты получал четыре. Я однажды подсчитал, что чистка примерно четырех пар ботинок в час в течение пяти часов в день могла принести ему вполне приличный доход, особенно с учетом того, что он – необразованный чернокожий мужчина, которому за семьдесят.
– До свидания, мистер Уитмен.
Робинсон улыбнулся. Мы нравились друг другу. Или по крайней мере, он мне нравился. Возможно, сам он просто притворялся ради денег. Он повез свою тележку к двери.
– Погодите. У меня есть еще один вопрос.
Робинсон остановился и повернулся ко мне с мягкой улыбкой на лице:
– М-м?
– Вы чистите ботинки Президенту?
– Да, сэр. Два раза в неделю.
– На следующей неделе будете?
– В понедельник утром, в восемь часов.
– Это – обычное время?
– Как всегда.
– Но может быть, его в понедельник на работе не будет.
– Нет, я уточнил у миз Марш, понимаете ли. Как раз сегодня и уточнил.
Вот они, сведения, которыми я могу воспользоваться.
– Вы когда-нибудь слышали, что говорят обо мне, Робинсон?
– Вы же знаете, что я ничего не слышу, – ответил он спокойно, шаркающей походкой выходя из кабинета. – Такой старик, как я, едва будильник может услышать.
«Сделал дело – уезжай», – гласил плакат у бруклинского магазина подержанных автомобилей, где по выходным работал Гектор Салсинес. Воскресным утром я стоял с зонтом под обильным весенним дождем. На мне были надеты джинсы и футболка, и я гордился собственной сообразительностью. Сев на телефон, я за двадцать минут нашел это место с помощью «Желтых страниц» и схемы улиц Бруклина. Я выбрал полдюжины мест торговли подержанными машинами, которые находились недалеко от района Сансет-парк, где жила Долорес, а потом позвонил в каждое, прося позвать Гектора Салсинеса. Просто. Мужчина, который подошел к телефону в четвертом месте, сказал, что Гектор работает по выходным. «Может, я сам тебе что подскажу, парень?» Я ответил ему, что ищу Гектора: видите ли, он показал мне одну машину... «Тогда приходи в воскресенье утром». Торговая площадка была расположена на треугольном, ни на что другое не годном участке у Пятой авеню и Двадцать пятой улицы, за шестиметровым забором. Машины – многие недавно выкрашенные дешевой краской – стояли плотными рядами, с ценами, намалеванными крупными белыми цифрами на ветровых стеклах, некоторые – с короткими посланиями: «$300 Поезжайте на Кони-Айленд. $1250 Сядьте за руль. $1800 Ей нужна хорошая машина. $3650 Побережье Джерси этим летом». Веревки с вылинявшими красными, белыми и синими флажками были подвешены высоко над стоянкой и сходились у офиса продаж, который оказался просто старым металлическим фургоном, установленным на бетонные блоки. Я стоял на бордюре, покашливая из-за повышенной кислотности и опасаясь, что вот-вот совершу огромную глупость.
Прошло три дня с тех пор, как Долорес и Мария переехали ко мне. Долорес вставала раньше меня и каждое утро готовила мне яичницу. Яйца мне даже немного надоели, но я ничего не говорил, боясь ее смутить. Долорес ухаживала за Марией и больше почти ничего не делала: она рано ложилась спать, и я решил, что она восстанавливает силы. Ее лицо уже не было таким усталым и осунувшимся, а вид и голос стали энергичнее. Я дал ей сто долларов на покупку одежды для Марии и других необходимых вещей.
– Потратьте всё, – сказал я Долорес.
И после пары минут протестов она так и сделала. Спустя всего несколько дней они обе начали вести себя раскованнее, что мне нравилось. Мария обследовала дом: открывала ящик с моим нижним бельем, лазила в кухонные ящики, поработала ножницами над старыми номерами «Уолл-стрит джорнал», превратив их в кривые длинные полоски. Долорес немного украсила их спальню, поставила в столовой вазу с несколькими желтыми нарциссами из сада. Теперь их кухня сияла чистотой, а холодильник был заполнен продуктами. Иногда Долорес готовила мне блюдо, которое она называла «тостонес»: размятые бананы, которые жарились и подавались с чесноком. Я думал, что оно мне не понравится, но мне понравилось. Я пока не задавал вопроса относительно банки с водой, которую Долорес поставила в гостиной на низкий столик у окна. И каждый вечер по дороге домой я что-нибудь покупал для Марии: книжки, акварельные краски, марионетку из «Улицы Сезам».
Но в те первые дни, несмотря на приятный характер общения, мы с Долорес разговаривали очень мало, и наше молчание не было непринужденным. Я был уверен, что она думает про мужа, думает о том, что он делает, что ей удалось от него вырваться, или о том, что ей делать дальше. Гектор был невидимым игроком, мужчиной, который убил двух собак, чтобы добраться до Долорес и Марии. Мне хотелось увидеть, что это за человек. И, как мне казалось, я мог это сделать без риска: хотя Гектор и знал мое имя, но он не знал, как я выгляжу и где живу.
В то утро я сказал Долорес, что собираюсь уйти. А когда я пошел попрощаться с Марией, то увидел, что она сидит в моей кровати и смотрит утренние мультфильмы, которые шли по одному из кабельных каналов телевидения «Большое Яблоко». Все администраторы Корпорации в Нью-Йорке пользовались им бесплатно. Было странно, что именно отец Марии установил аппаратуру для приема этого канала – если не в моем доме, то в других домах города. Но это было всего лишь началом, и я на минуту задержался, наблюдая за Марией и размышляя над иронией судьбы. Мультфильмы шли по детскому кабельному каналу, десять процентов акций которого принадлежали Корпорации. Мы получили эту собственность – стоимостью приблизительно в двадцать три миллиона долларов, насколько я помнил, – просто в обмен на предоставление каналу права пятилетнего использования части обширной целлулоидной коллекции Корпорации, многие экспонаты которой были созданы в 1950-е годы. Я занимался этой сделкой четыре года назад. Это была небольшая сделка, но я провел ее с неким изяществом, чем очень гордился. Большинство владельцев детского канала были довольны соглашением, поскольку они получили материалы для программ, да и престиж Корпорации работал на них. Но и Корпорация получала реальную выгоду. В обмен на ворох старых мультфильмов мы получили ежегодные дивиденды в размере примерно трех миллионов долларов, не говоря уже о постоянном повышении стоимости акций, которые можно было использовать в качестве обеспечения для банковского финансирования других проектов Корпорации. Была и еще одна выгода: постоянное повторение старых мультфильмов на детском канале служило бесплатной рекламой наших полнометражных анимационных лент с использованием тех же персонажей (мы выпускали их раз в три-четыре года, неизменно получая прибыль в двадцать – тридцать миллионов), а также лицензионных вторичных товаров: игрушек, одежды, плюшевых животных, спальных мешков, детских наручных часов и прочего. Маленькая Мария Салсинес, сидящая на моей кровати перед телевизором, поглощала результат моего труда.
А я пришел на работу ее отца и стоял под мокрым серым небом. Других покупателей на площадке не было, и торговля явно была не из бойких. Я прошел к офису и поднялся по ступенькам. Гектор никак не мог узнать, что Долорес и Мария живут у меня, но все же мое сердце забилось тревожно: я понимал, что напасть на крупную собаку гораздо страшнее, чем на человека.
