Возможно, что на подсознательном уровне меня радовало такое внимание, ведь я не последовала этому совету. Моя одежда была совершенно рациональной. Я была одета точно так же, как и все прочие молодые женщины-профессионалы на Манхэттене, которых я видела на улицах каждый день. Я не хотела носить бесформенные платья или квадратные деловые костюмы. Я не старалась выглядеть провокационно — просто следовала моде.
Моя внешность не считалась сексуализированной, пока я не входила в кабинет со своими клиентами. Поэтому я решила, что, если мужчины на моей кушетке реагируют на мою физическую подачу — допустим, что мой супервайзер был прав, — значит, это открывает передо мной определенные возможности. Их сексуальные и эмоциональные проблемы будут всплывать на поверхность, и тогда мы станем разбирать их по горячим следам. Иными словами, я использовала эти реакции как инструмент , чтобы помочь клиентам понять их способ отношения к женщинам.
Поведение пациента во время сеанса обычно является зеркальным отражением того, как он в целом ведет себя в социальных взаимодействиях. Когда пациент проецирует свои привычные шаблоны отношений на терапевта, это называется переносом . Терапевт же отражает их обратно пациенту, чтобы помочь ему.
Хотя возникновение сексуального тока между терапевтом и пациентом по ряду причин, от вполне невинных до биохимических, — явление не такое уж необычное, внимание Дэвида к моему телу и его снисходительная лесть предполагали, что эротический перенос был для него поведенческим шаблоном. И дело было вовсе не в моих сапогах.
Я часто становлюсь символом женщины в жизни моих пациентов — или, точнее, символом тех воззрений, которые сложились у них относительно женщин. Они могут проецировать на меня свои проблемы с женщиной любимой, равнодушной, отвергающей, женщиной-«кормилицей», требовательной матерью, соблазнительницей. Некоторые меня идеализировали, другие хотели бы обесценить. Их реакции на меня обнаруживали самые потаенные желания и самые темные мотивы, пока они подбирали мне роль в своей персональной драме.
Я бдительно отслеживала, кем они меня считали или кем им было нужно, чтобы я была. Кто я — репрезентация женщины, которая его отвергла? Женщины, которую он не может заполучить? Стану ли я для него идеалом? В случае Дэвида — видит ли он во мне один из своих многочисленных потенциальных трофеев?
Как правило, эротическим переносом я стараюсь заняться немедленно, но в тот момент я решила пропустить его заигрывания мимо ушей и разобраться с тем, что лежало на самой поверхности его поведения.
— Я тревожилась после нашего прошлого сеанса, — проговорила я. — Вы ушли так внезапно.
— Угу. У меня была встреча.
Вместо того чтобы подвергнуть сомнению его поспешное объяснение, я осталась на персональном уровне:
— Наш прошлый разговор оставил у меня ощущение дискомфорта.
— У меня тоже, — проговорил Дэвид невыразительным голосом.
— Вы можете сказать конкретнее, что вызвало у вас дискомфорт?
— Я просто никогда не думал, что все это может быть иллюзией .
— А что было для вас самым трудным в этом осознании?
Дэвид проигнорировал мой вопрос.
— Полагаю, меня просто возбуждает, когда девушки меня хотят, — сказал он. Я поддержала его раздражительность, вместо того чтобы критиковать ее.
— Значит, для вас очень важно, чтобы девушки вас хотели.
— Да, думаю, так.
— Как вы считаете, что это говорит о вас?
— Черт, да откуда мне знать?! Думаю, это означает, что я лучше отношусь к себе, когда соблазняю женщин.
— И поэтому вы ведете себя со мной как соблазнитель?
— Я нахожу вас привлекательной, что в этом дурного?
Теперь была моя очередь пропустить его вопрос.
— Каково это для вас — вести со мной такие разговоры? — Я сохраняла мягкий тон, но удерживала его взгляд.
— Временами — неловко. Но я способен с этим справиться.
— Похоже, что так. Вы вошли. Вы сказали мне, что я сексуальна. Это ваш обычный шаблон в обращении с женщинами. Вы уверены в себе и соблазнительны — и все же… — Я подпустила в выражение лица обеспокоенности. — И все же вы труднодоступны. Мне, например, трудно по-настоящему поддерживать контакт с вами. Интересно, происходит ли то же самое в ваших отношениях.
Я задела больной нерв.
— Верно, — тихо проговорил Дэвид. — Моя подруга, Никки, жалуется, что я не раскрываюсь.
— Как вы считаете, что она имеет в виду?
— Не знаю. Что я не способен любить, по крайней мере так, как она себе представляет любовь. Разве не поэтому я пришел сюда?
— Расскажите мне побольше о Никки.
— Думаю, она могла бы быть моей единственной.
— Что заставляет вас так думать?
— Я знаю, что она любит меня, и думаю, что она будет верна мне. И она очень сексуальная. Вот потому-то я и не могу понять, зачем я продолжаю путаться с другими женщинами.
Что такое было в этом мужчине, из-за чего он должен был постоянно «бегать налево»? Люди, которые так озабочены подобными вопросами — насколько сексуальны они сами, насколько сексуальны их возлюбленные, на какой машине они ездят, какого размера у них дом, — кажутся мне слабыми и инфантильными . Ну вот, я снова сползала на позиции осуждения — и не могла удержаться! Да, подобное верхоглядство казалось мне искусственным и ребяческим.
Я представляла себе, как Дэвид и его приятели шатаются по барам — праздные компании бывших студентов в брюках цвета хаки, скучные, банальные, прозаические. Но хуже всего было высокомерие и та самая простота, что хуже воровства, — вульгарность выражений вроде «у нее была великолепная грудь и пресс, твердый как камень». Дэвид не прославлял физическую красоту своей подруги в этом заявлении; в том, как он произнес слово «грудь», не было никакого намека на уважение или одобрение.
Моя реакция на его речь обусловлена не моралью или моей южной чопорностью, но лишь ее дегуманизирующим эффектом. Однако я чувствовала, что негодование могло навести меня на некоторые полезные ответы для Дэвида.
Хотя Дэвид описал мне Никки, наш разговор о ней не затронул особых глубин. Я хотела больше узнать о том, как они вместе проводят время, об их контакте — а не только о ее верности и сексуальности.
— Мы тусуемся с друзьями, — стал рассказывать он. — Ходим по барам или остаемся дома и смотрим кино. Еще много занимаемся сексом. Она великолепна в постели.
— Да? А что вам больше всего нравится в сексе с Никки?
— Она его по-настоящему любит.
— А именно?
— Она раскованна, ей тоже нравится им заниматься.
Эта реплика, как я начинала понимать, была наиболее популярным у мужчин описанием качеств, делающих женщину хорошей любовницей.
— Она готова делать все, что угодно , — промурлыкал он с соблазнительной ухмылкой и многозначительно посмотрел мне в глаза долгим взглядом.
Дэвид снова флиртовал со мной. Его тон так и приглашал меня спросить, что́ означает это «все, что угодно». Я не стала потакать ему, но он все равно рассказал:
— Она кричит, она извивается, она испытывает множественный оргазм.
— Это замечательно, — сказала я.
— И я вижу, что она делает это не только для того, чтобы я был доволен, — добавил он чуть агрессивно. Наверное, мои прежние предположения о том, что Дэвиду стоит представить себе женщину, играющую нечестно, задели в нем какую-то струнку. — Я довольно хорош в этом деле. Благодаря ей я доволен собой и знаю, что она меня хочет. Вы хотите узнать что-то еще?
В общем-то, нет. Чего я хотела — так это с садистским удовольствием проткнуть пузырь его напыщенности. На самом деле мне хотелось расколотить его, точно пиньяту[8]. Но я понимала, что это не лучший способ выстраивания терапевтических отношений с любым пациентом, и особенно с таким, у которого есть нарциссические наклонности.
У Дэвида отсутствовала способность видеть в женщине истинную ценность , и именно это меня оскорбляло. Такая склонность к дегуманизации есть корень всего сексуального зла. Я хотела бороться против нее, но делать это надо было не дубинкой, а помощью Дэвиду. Я намеревалась использовать свои отношения с ним для создания у него иного эмоционального ощущения от женщины.
Чтобы заставить Дэвида раскрыться более искренним чувствам, я должна была настроиться на его нарциссизм. Попытки напролом пробиться через самодовольные защитные барьеры нарцисса лишь усиливают его чванство. Вместо этого я должна была отразить обратно Дэвиду те качества, которыми он так любовался в себе, показать ему, что я понимаю, почему он так фантастически хорош. С помощью такого трюка можно заставить нарцисса уважать тебя.
Это было нелегко, потому что я была вынуждена признать в отношении Дэвида ту истину, которой предпочитала не видеть. Он бросил вызов моему фантазийному представлению о мужчинах — что они точно так же одержимы ухаживанием в викторианском стиле, как и я. Он взял да и прихлопнул мой романтический мыльный пузырь своими мужицкими словами, которые, подобно варварам-завоевателям, свели мои высокие идеалы к вульгарностям и анатомическим деталям. Он видел в женщинах добычу. Наверное, если бы он мог набивать чучела из женщин, которых приводил домой из походов по барам, и водружать их на стены, он бы так и делал .
