Н. Вы? Ленина? Никогда не поверю. Хотя вообще-то похож. Плешь точно такая.
О. Плешь тут ни при чем. Плешь и налепить можно. А главное — уметь изобразить. Во всей простоте и величии. (Неожиданно преображается, вскакивает на стул, говорит быстро, громко и сильно картавя.) «Октябрьская революция, о необходимости которой всегда говорили большевики, свершилась!..»
Н. (смеется до слез, до истерики). Xa-xa-xa! Ой, не могу! Ой, убил! Зарезал!
О. (доволен). Что, похоже?
Н. Жуть как похоже! Как это… социалистическая революция… (Опять смеется.) Ой, не могу! Так, пожалуй, и чокнуться можно! Слушайте, а чего это он так картавил?
О. Ну, мало ли чего! У разных людей бывают всякие дефекты. Речи и всего остального.
Н. А мне говорили, что он был еврей.
О. (поспешно). Не знаю, я политикой не интересуюсь.
Н. О’кей, я тоже не интересуюсь, но мне говорили.
О. Что говорили?
Н. Ну, что еврей.
О. (строго). Кто?
Н. (неуверенно). Ну, этот… ну… Ленин.
О. Я спрашиваю, кто вам это говорил?
Н. Ну, Витька.
О. Я вижу, у вашего Витьки язык слишком длинный. Да за такие разговоры знаете что бывает?
Н. А что? Что такое? Что я такого сказала? Ну, еврей, ну и что. Среди евреев тоже неплохие люди бывают. У нас директор, Борис Маркович…
О. Я не спорю. Может быть, ваш Борис Маркович и хороший, но разве можно сравнивать с Лениным?
Н. А вы Бориса Марковича знаете?
О. Не знаю и знать не хочу.
Н. Ну вот и не говорите. Борис Маркович, между прочим, «р» выговаривает не хуже нас с вами. Не то что некоторые…
О. Ну, знаете. Это вы уж совсем. Да раньше за такое…
Н. Мало ли чего раньше было! А теперь за это не сажают. Теперь что хочешь, то и говори. Хоть про русских, хоть про евреев.
О. Я бы все-таки воздержался. Нет, вы не подумайте. Я лично против евреев ничего не имею. Это Трошин считает, что все от них. Диабет его от евреев. Вывести, говорит, их надо всех, чтоб больше не было. А я этого тщательно не понимаю. Это даже противоречит основным положениям. Мы интернационалисты. Мы ко всем нациям терпимо относимся. И к плохим, и к хорошим. С другой стороны, и об экологии надо подумать.
Н. О чем?
О. Я имею в виду природное равновесие. В природе лишних организмов никаких не имеется. Одно выведешь, другое появляется. Еще худшее. Вот китайцы, допустим, воробьев уничтожили — и что получилось? Жуки всякие развелись, личинки. Рис весь поели, китайцам ничего не оставили. Опять пришлось воробьев за границей на золото закупать.
Н. Не пойму, что это вы городите. Евреи и воробьи. Какая связь?
О. А такая связь, что если природа без воробьев не обходится, так, может, ей и евреи для чего-то нужны.
Н. Еще б не нужны! Да у нас в салоне… если б не наш Борис Маркович… Слушайте, а я вчера анекдот слыхала.
О. (заинтересованно). Про евреев?
Н. Нет. Про Чапаева.
О. (поспешно). Политических анекдотов не слушаю.
Н. Да он короткий. Значит, Чапаев идет, а Петька сидит на дереве… Нет, наоборот, Петька идет, а Чапаев сидит на дереве…
О. Чапаев? Сидит на дереве? Ха-ха-ха-ха!
Н. Он сидит на дереве, а Петька идет… Ха-ха-ха!
О. (одновременно и сердится, и хохочет). Чапаев на дереве… Ха-ха-ха!.. Да что вы мне глупости рассказываете? Как это может быть: Чапаев — и на дереве? Он же не птица какая-нибудь, а народный герой. А вы: Чапаев — и на де… (Не выдерживает и опять смеется.)
Н. Значит, Петька идет, а Чапаев…
О. Стоп! Стоп! Не хочу слушать! И вообще, в моем присутствии прошу сомнительных анекдотов не рассказывать. Чапаев не птица какая-нибудь, а легендарный герой. Он жизнь свою отдал, чтоб мы с вами сегодня жили в хороших условиях. И вообще, я принципиально против таких насмешек над самым святым, что у нас есть. (Помолчав.) Тем более что моего дедушку за анекдот расстреляли.
Н. Извините, я не знала.
О. Это, конечно, был перегиб. Во времена культа личности. Тем более что дедушка пролетарского происхождения. Его, конечно, потом реабилитировали. Бабушке компенсацию дали. Девятьсот рублей. Старыми деньгами. (Помолчав.) Теперь дело другое. Возвращение к ленинским нормам. Теперь за анекдоты не расстреливают. Теперь гуманность, больше трех лет не дают. Доверие нам оказывают. А мы им злоупотребляем.
Н. (поднимаясь). Ну, ладно. Я, пожалуй, пойду.
О. Куда это вы?
Н. Не знаю куда. К Витьке пойду.
О. Как это «к Витьке»?
Н. А в чем дело?
О. Да как это «в чем дело»? Что же вы, не понимаете?
Н. Не понимаю.
О. Да как это вы не понимаете? У вас, конечно, представления обо всем очень смелые. Но все-таки надо знать и границы. И потом, в какое же положение вы меня ставите? Я все-таки занимаю заметное место. Инженер-электрик. У меня диплом есть, авторское свидетельство и рекомендация. И я не желаю, я не допущу выставлять себя на посмешище. Я не позволю, чтобы про меня ходили всякие сплетни. Что моя жена гуляет с какими-то алкоголиками. Я не дам мне рога наставлять. Я вам не козел какой-нибудь, и не олень, и не этот… тур кавказский.
Н. (удивленно). Надо же, какой старомодный!
О. В этих вопросах — да, старомодный. В технике я признаю все передовое и современное. И в электричестве разбираюсь, и в электронике, и на компьютере работать могу. Но в вопросах сексуальных не желаю знать никаких революций и жене своей налево гулять никогда не позволю.
Н. Хо-хо-хо! Какой отсталый! А еще инженер. Да сейчас, если хотите знать, все гуляют. У меня подружка, Люська, диспетчером на Речном вокзале работает, так она с одним развелась, за другого вышла, живет с обоими, а с третьим в Сочи ездит.
О. Какая гадость!
Н. Гадость не гадость, а Люська довольна.
О. Все равно гадость. Вот родит ваша Люська ребенка и даже знать не будет от кого.
Н. А зачем ей знать? Какая разница от кого? Лишь бы человек вырос хороший. И вообще, Люська — женщина современная, со спиралью ходит.
О. Какой разврат! А вы?
Н. Что я?
О. Вы тоже… гм… гм… современная?
Н. А вам-то какое дело? Что вы ко мне в душу лезете? Какой тоже нашелся. Учитель жизни. Женился фиктивно, чтоб делишки свои обстряпать, так еще в душу в сапогами лезет. Или вы, может, забыли, что женились фиктивно?
О. (опомнившись). Да, действительно. Забыл. Потому что вы мне своими дурацкими анекдотами голову заморочили. Вы заморочили, а я забыл, что фиктивно.
Н. (примирительно). Хорошо, что вспомнили хоть теперь.
О. Теперь вспомнил. Да. (Взрывается, озаренный новой идеей.) Да, но изменять вы мне собираетесь не фиктивно, а самым натуральным и тщательным образом!
Н. О господи! Какой-то кусок придурка попался. Ладно, я пойду.
О. К Витьке?
Н. Да какое вам дело — к Витьке, к Петьке, к Митьке.
О. Не могу позволить. (Загораживает дорогу.)
Н. Слушай, Оттебякин. Ты что, из дурдома выскочил? Пусти!
О. Не только не пущу, а вот еще и дверь запираю. Раз, два оборота, ключ в карман. Вот и все.
Н. Надо же. Слушай, Отсобакин…
О. Я не Отсобакин, а Отсебякин. Это все-таки разница.
Н. А мне все равно, хоть Отсобакин, хоть Откошкин. Открой — и все.
О. И не подумаю.
Н. О’кей. Тогда я… тогда я… Слушай, Отфедякин, открой, или я из окошка выпрыгну.
О. С шестого этажа? Счастливого полета.
Н. (меняя тон). Слушайте, ну что вы какой чудной, ну откройте. Мне же пора. Что вы из себя дурака строите? Вы же не дурак. Вы человек образованный, артист, Ленина изображаете. (Срывается.) Открой, тебе говорят, а то я кричать буду. (Кричит.) А-а!
О. (смеется). Голосок есть. Ну-ну, давай еще!
Н. А-а! Насилуют!
О. (смеется). Еще громче. Ну покричишь. Ну придет кто-нибудь. Допустим, даже участковый. А я ему брачное свидетельство в зубы. Какое насилие? Смешно даже.
Н. (успокаивается). О’кей. Дайте выпить.
О. С удовольствием. Тут как раз на две рюмки осталось. За что пьем?
Н. Чтоб ты сдох.
О. Некрасиво.
