ДЖАГА. Так вашего… что… убили?
ЯНКЕЛЕВИЧ. При покушении. Он прикрыл меня своей грудью.
ДЖАГА прекратил есть.
ЯНКЕЛЕВИЧ. Кушайте, кушайте… Всего семь пуль. (ДЖАГА подавился). А потом был еще один… Я его очень любил…
ДЖАГА. (привставая). Что, тоже убили?!
ЯНКЕЛЕВИЧ. (печально) Сама умерла. Ее звали Роза.
ДЖАГА. Женщина?!
ЯНКЕЛЕВИЧ. И какая! Никто меня так не защищал, как она.
ДЖАГА. Вы — как Кадаффи. У него тоже женская охрана.
ЯНКЕЛЕВИЧ. Послушайте, только не надо нас сравнивать! Я надеюсь — вы его хотя бы не охраняли?
ДЖАГА. Что вы?! Ваша Роза была каратисткой?
ЯНКЕЛЕВИЧ. Нет, нет… музыкант. Она учила детей играть на флейте. И какие у нее были глаза… А сердце!
ДЖАГА. Вы любили ее?
ЯНКЕЛЕВИЧ. Не представляете, как… Обожал… Я обожал ее, мою Суламифь.
ДЖАГА. Суламифь или Роза?
ЯНКЕЛЕВИЧ. По паспорту она была Роза, но для меня она была Суламифь. Если хотите, Соломон писал про нее… Потому что волосы ее были, как стадо коз, сходящих с горы Галлаадской… Потому что стан ее был подобен серне или молодому оленю на горах Бальзамических…
ДЖАГА непонимающе и с интересом смотрел на ЯНКЕЛЕВИЧА.
ЯНКЕЛЕВИЧ. Что вы на меня так смотрите? Разве запрещено любить своего телохранителя?..
ДЖАГА. Не знаю… Наверное, можно. Меня никто не любил.
ЯНКЕЛЕВИЧ. (улыбаясь) А Тейлор?
ДЖАГА. Она меня даже не видела. Я шел чуть сзади…
ЯНКЕЛЕВИЧ. Жаль. А мне вот повезло. Единственный человек, которого я любил — это был мой телохранитель… Вы не представляете, как мы с ней намучались, когда выезжали.
ДЖАГА. Откуда?
ЯНКЕЛЕВИЧ. Оттуда… Вам лучше этого не знать… Бедная, как ее мучили… чтобы уехать — надо было исключиться из партии. Они ее исключали шесть раз…
ДЖАГА. Из какой партии?
ЯНКЕЛЕВИЧ. Как из какой? Коммунистической! Какой еще? Там другой нету!
ДЖАГА. Кошмар! Ваш телохранитель был коммунистом?
ЯНКЕЛЕВИЧ. А что вас так удивляет?
ДЖАГА. Простите, но разве вы не опасались…
ЯНКЕЛЕВИЧ. Чего? Я ведь тоже был коммунистом. Один коммунист охранял другого. Что здесь такого?
ДЖАГА. (совершенно одурев) Вы были коммунистом?
ЯНКЕЛЕВИЧ. Трижды.
ДЖАГА. Как это?
ЯНКЕЛЕВИЧ. Время от времени меня принимали и время от времени исключали…
ДЖАГА. Миллионер, торговец оружием — и коммунист?
ЯНКЕЛЕВИЧ. Во-первых, с чего вы взяли, что коммунисты не торгуют оружием? А, во-вторых, я тогда еще не был миллионером.
Я был молодым — это лучше… Мы были молоды, красивы, веселы… Нам все на свете было нипочем, даже партия. Тем более, что она обещала лучшую жизнь, и скоро, и для всех… И мы вступили. Кто в молодости не делает глупостей? Вы что, не делали в молодости глупостей?
ДЖАГА. Я делал, но другие.
ЯНКЕЛЕВИЧ. У каждого свои глупости… Мы же тогда не подозревали, что через сорок пять лет надо будет оттуда смываться… Кто тогда знал… Вы знали?
ДЖАГА. (очумело) Н-нет…
ЯНКЕЛЕВИЧ. Ну, вот видите… Короче, сколько вы берете?
ДЖАГА. За что?
ЯНКЕЛЕВИЧ. За охрану бывшего коммуниста?
ДЖАГА. Я-а?..
ЯНКЕЛЕВИЧ. Да, вы!
ДЖАГА. Даже не знаю… Даже… С голландской королевы я брал, например… это…
ЯНКЕЛЕВИЧ. Послушайте, я не голландская королева. Я — ЯНКЕЛЕВИЧ. Сколько вы возьмете за охрану ЯНКЕЛЕВИЧА?
ДЖАГА. В-вы… Вы тоже важная птица.
ЯНКЕЛЕВИЧ. Но не королева!
ДЖАГА. (задумавшись) Скажем…д…две…
ЯНКЕЛЕВИЧ. Чего?
ДЖАГА. Ну, этих… как их… тысяч…
ЯНКЕЛЕВИЧ повернулся к залу.
ЯНКЕЛЕВИЧ. Полтора месячных пособия на охрану никому не нужного тела. Если так пойдет и дальше — так вскоре и это не надо будет охранять.
ДЖАГА (ЯНКЕЛЕВИЧУ) Простите, вас что-то смущает?
ЯНКЕЛЕВИЧ. С чего вы взяли?.. Это за какой период?
ДЖАГА. П… пожалуй… за м-месяц, а?
ЯНКЕЛЕВИЧ. Месяц?! С меня хватит три часа в неделю. В парке.
ДЖАГА. А остальное время?
ЯНКЕЛЕВИЧ. А остальное время я работаю. И полностью защищен. Я в каске, в бункере и в пуленепробиваемой тройке-жилет, брюки, пиджак… Три часа в неделю — это сколько?
ДЖАГА. Скажем… это… д…две…
ЯНКЕЛЕВИЧ. Опять две?!
ДЖАГА. Так не этих же… не тыщи… сотни…
ЯНКЕЛЕВИЧ. (что-то прикидывая) Подождите, подождите… М-да, наверное, и трех часов не получится. Где же это я найду при современной международной обстановке три часа?! Не, я сошел с ума — война в Иране, гражданская война в Сальвадоре, Ближний Восток — и всем подавай оружие… А я, видите ли, собираюсь прогуливаться… Два часа! Максимум — полтора! Полтора — это сколько?
ДЖАГА. (угрюмо) С-сто.
ЯНКЕЛЕВИЧ. А-а! Сто — так сто! Пятьдесят — и по рукам!
ДЖАГА. (неловко) Ну вы и жмот!
ЯНКЕЛЕВИЧ. А вы что — не знаете, что евреи жмоты? А грэйсэ открытие! Вы не знаете, что перед отъездом надо исключаться из партии, вы не знаете, что можно любить телохранителя и что евреи — жмоты! К тому же, мой дорогой, если вы не забыли — я миллионер. Еврей-миллионер — то есть жмот в квадрате! Что же от меня ждать?
ДЖАГА. Ладно. Пятьдесят — так пятьдесят.
ЯНКЕЛЕВИЧ. Вы только не обижайтесь, но при всех моих миллионах я трачу максимум тысяча пятьсот франков. И ни сантима больше!
ДЖАГА. В день?
ЯНКЕЛЕВИЧ. В месяц! (ДЖАГА удивленно смотрит на него). Да, да — в месяц, и не смотрите на меня, как царь на еврея.
ДЖАГА. Но как же вы на них живете?
ЯНКЕЛЕВИЧ. (разводя руками) Что поделаешь — жмот… Значит, договорились — полтора часа в неделю, суббота… Все равно мне запрещено в этот день работать.
ДЖАГА. Кем?
ЯНКЕЛЕВИЧ. Библией, мой дорогой. А именно в субботу самый большой рынок…
ДЖАГА. Если хотите, я мог сходить за вас, купить, что надо…
ЯНКЕЛЕВИЧ. Не базар, а рынок. Ракетно-ядерный…
ЯНКЕЛЕВИЧ выложил на стол последнюю сотню, встал.
ЯНКЕЛЕВИЧ. Ну, пока…
Он пошел. И за ним двинулся ДЖАГА.
ЯНКЕЛЕВИЧ. Не надо меня провожать, ДЖАГА. Охрана начнется со следующей субботы.
ДЖАГА исчез, а ЯНКЕЛЕВИЧ прошел на авансцену.
ЯНКЕЛЕВИЧ. Я ждал этой встречи, я ждал этой субботы, как ждет ее настоящий еврей. Впервые в жизни меня должны были охранять. Хотя, если честно признаться, меня уже охраняли, да еще и как! Уверен — никого из вас так не охраняли… Даже Ротшильда. Меня охраняли со сторожевыми вышками, с автоматами, с прожекторами, с проволокой, по которой прогуливался электрический ток, с волкодавами, которые могли бы разорвать мамонта, если бы они не вымерли…
Поверьте, если бы здесь так охраняли ваших президентов, то не убили бы ни Кеннеди, ни Ганди, ни Садата. Но, видимо, они почему-то не хотели такой охраны…
Я сидел в лагерях три раза, и хотя, как я уже упоминал, там было несколько рядов колючей проволоки, рвы, наполненные водой и волкодавы — мне туда попасть ничего не стоило…
Потому что — и это я вам тоже уже говорил — у меня был длинный язык. Вы будете смеяться, но все три раза я сидел за анекдоты… Два раза — за то, что рассказывал, и один раз — за то, что слушал. Поверьте — те, что я рассказывал — были гораздо смешнее и остроумнее, но больше всего мне дали за тот, который я слушал…
Ну, скажите — где справедливость?
Я уже многое забыл, но эти анекдоты я помню, будто слушал и рассказывал только вчера. Если вы не против, я могу их рассказать и вам, пока тут за них не сажают.
Начнем с того, который я слушал. Я не очень смеялся, но мне он стоил четыре года.
Значит, так.
У Сталина пропала трубка. Такая же, как у меня. Он вызывает Берию:
— Что это у тебя все пропадает, Лаврентий?.. Это его так звали, Берию.
Он побледнел и через два часа звонит: Арестованы сорок семь человек. Следствие ведет мой первый заместитель.
Через час Сталин спохватился — исчезла счеточка для чистки трубки…
