такой цвет найду? — взмолился Миша. — В литературе обо всех цветах ужо писали.
— Не найдешь цвет, оттенок новый поищи. Тогда будет самобытно, изобретательно…
Или вот еще у тебя: «Он скрипнул зубами…» Понимаешь, зубами. Об этом же сотни раз уже писали.
— А чем он должен скрипнуть? — удивился Миша.
— Мало ли чем? Пусть скрипит чем-либо другим.
Миша ошалело посмотрел на редактора, а тот невозмутимо продолжал:
— И псевдоним ты себе выбрал какой-то несерьезный — Смурков.
— Это не псевдоним, а моя фамилия, — окончательно вспылил Миша и, схватив со стола редактора свою рукопись, выскочил из кабинета.
Курочкин проводил его печальным взглядом. Ему было жаль Мишу, жаль хорошую юмореску, жаль себя…
Он медленно прошелся по кабинету, тяжело вздохнул и сел (в который уже раз!) писать заявление об уходе на пенсию…
БИГУС ПО-ОТЦОВСКИ
Приходит жена с работы и говорит:
— А я, Тиша, в командировку еду.
— Что, у вас послать больше некого? — возмутился я. — У тебя же дети!
— Я об этом сказала заведующему.
— А он что?
— А он говорит: «У Полины Ивановны и Нины Степановны тоже есть дети, и даже мужей нет, а вот — едут…»
— Ничего себе ситуация, — процедил я сквозь зубы, нервно меряя шагами комнату.
— Да ты не беспокойся, — продолжала жена. — Едем мы бригадой и всего лишь на пять дней.
— Ну, если бригадой и на пять дней — тогда еще терпимо, — согласился я.
На другой день, придя с работы, я строго по инструкции, оставленной женой, поджарил яичницу и накормил детей.
— Не боги горшки лепят, — вслух похвалил я себя и сел читать газету. Не успел прочесть и десяти строк, как меня словно током ударило: «А что я им приготовлю на завтрак? Жена советовала об этом подумать с вечера». Пришлось допоздна провозиться на кухне.
На следующий день только я занял свой пост у плиты, как заявляется с улицы сын и докладывает:
— Пап, а я штаны порвал.
Делать нечего. Откладываю в сторону кастрюли, беру иголку с ниткой. Тут дочь теребит за локоть.
— Пап, а я есть хочу.
— Леночка, ты же видишь, папа занят, — разъясняю ей.
— Я вижу, — отвечает. — Только есть все равно хочется.
— А вы пойдите на улицу, поиграйте. Как приготовлю ужин — позову.
Выпроводив детей и кое-как справившись со штанами, я снова поспешил на кухню. Едва наладился варить борщ, вспомнил: нет хлеба.
Убавив во всех конфорках газ, мчусь за хлебом. Во дворе встречаю соседа. Глаза у него круглые от удивления.
— Ты куда это, Тимофей?
— Да за хлебом, — отвечаю на ходу.
— А почему в фартуке?
Тьфу ты, черт! И точно в фартуке! Побежал обратно. Толкаю дверь — заперта. Лихорадочно шарю по карманам. Так и есть, ключи дома забыл. Беда с этими иностранными замками! Выскакиваю, как ошпаренный, во двор. Дворовые зеваки тут как тут. Одни советуют пожарную команду вызвать, другие — по веревке спуститься с верхнего этажа, третьи — сломать замок.
Отвергнув все советы, рванул на соседнюю стройку, может, думаю, там лестницу раздобуду. На стройке, как назло, ни одной лестницы. Схватил длинную доску.
Приволок я доску, приставил куда следует, лезу на балкон, а зеваки внизу уже пари заключают — упаду я с той доски или нет. Добрался до окна, глядь — мамочки! Дым, пар, как в бане, которую по черному топят. Забираюсь в кухню, выключаю газ, хватаю раскаленную кастрюлю и в ванную. Смотрю, вместо борща подгорелая капуста получилась. А тут дети уже в дверь стучат. Ужинать явились.
Усадил я их за стол и объясняю:
— Это, ребятки, бигус называется. Мама, поди, никогда такого блюда не готовила?
Ребята попробовали, поморщились.
— Нет, говорят, — мама такого не готовила. И оба, как по команде, выскочили из-за стола.
Поздно ночью, очистив наждаком кастрюли, я кое-как добрался до постели. Засыпая, подумал: «И чего это юмористы всегда острят по поводу того, как мужья 8 марта заменяют жен на кухне. Ничего в этом смешного нет».
СОВЕЩАНИЕ ПОМОГЛО
В тресте стоял переполох. К нам на совещание прибывало какое-то большое начальство, а управляющий трестом, как на грех, был в отпуске.
Вся тяжесть по проведению совещания и встрече высокого гостя легла на плечи зама. Наш зам — Олег Мануилович — слыл неплохим специалистом, но по натуре был человеком трусливым и страшно подхалимистым, за что я его, мягко говоря, недолюбливал, а он меня за прямоту и настырность просто терпеть не мог. По этой причине он все предложения о моем повышении по службе категорически отвергал, и я соответственно надолго застрял на должности начальника группы. Ну, это, как говорится, к делу не относится.
Перед совещанием трест трясло, как в лихорадке. В течение двух дней никто своими служебными делами не занимался. Все были мобилизованы на уборку помещений.
Когда, по мнению Олега Мануиловича, все помещения и особенно зал заседаний приняли надлежащий вид, он собрал всех нас на генеральную репетицию. Мы до мелочей обсудили весь сценарий предстоящего совещания.
Когда до начала совещания осталось три минуты, по залу прокатился гул:
— Идут!
Я повернул голову к входным дверям и обомлел… Прямо на меня двигался важной походкой заметно раздобревший мой бывший кореш по институту Колька Грачев. Рядом с ним, красный, от волнения, семенил Олег Мануилович, а за ними, сбившись в кучку, робко толпились члены президиума.
Я не удержался от искушения и вполголоса окликнул:
— Грачев!
Высокий гость оглянулся и вдруг, растопырив руки, бросился ко мне с возгласом «Витька!»
Мы обнялись на глазах у растерявшегося президиума. Потискав друг друга, договорились встретиться после совещания и пойти ко мне домой…
Открывая совещание, Олег Мануилович первым нарушил им же написанный сценарий. Краснея и заикаясь от волнения, он внес предложение включить
