Приткнулась к шоферу женщина из чайной, с утра получшела
заметно: хохочет по-девчоночьи, глазками постреливает, синева в них – бездна шалая, а коса трепаная, а кофта продувная, а губа запухшая: нацеловались всласть.
– Поманил! – крикнула сверху. – Слово сказал редкое! Уезжаю навсегда!.. На озера сладководные, на реки многорыбные, на поля доброплодные, – однова живем!
– Лезьте! – крикнул шофер. – Некогда лялякать! Времечко наше – нагоном нагнать!
Мы и полезли.
Сидели в кузове, на пачке кровельного железа, подпрыгивали дружно на скорости, задами о листы терлись, а из кабины – гульканье, бульканье, горловой хохоток, и машина на радостях вприсядку по проселку.
Друг мой скрипел зубами, хрустел пальцами, стукался головой о борт:
– Ему – полотенце холстинное! Ему – баньку парную! Блинки гречишные – тоже ему! Всё в жизни упускаю... Всё мимо рук плывет... Трус поганый! Кисель! Размазня!..
Тут мы и встали вдруг.
Как в стенку с разгона воткнулись.
У этих, у грузовиков, тормоза мертвые.
Сидел у дороги Коля-пенёк, постанывал негромко, знак рукой подавал.
– Довезите, – сказал, – до деревни. Мочи моей нету. Животом маюсь.
Втянули его в кузов и понеслись дальше.
Посидел, поглядел, глазами пошнырял вокруг.
Нормальные у него глаза, неперевернутые вовсе, озабоченно заинтересованные.
– Ну-ка, – велел. – Пересядьте.
Взял лист кровельный, поднатужился, подтащил к заднему борту да и выкинул на дорогу.
– Эй, ты чего?!
– Изба, – сказал, – течет. Потолок прогнил. Железа не купишь.
Выкинул еще лист.
– Стал бы я, – сказал гордо. – Руки марать!
Выкинул еще.
– Не от хорошей, – сказал, – жизни. Днем с огнем, – сказал. – Ни за какие деньги.
И еще лист.
– Осень, – сказал, – на дворе.
– Дети, – сказал, – болеют.
– Плесень по углам.
И – лист за листом...
Мы едем. Коля железо выкидывает. Машина легчает заметно. Нас подбрасывает ощутимо. Эти, в кабине, жизни радуются.
– Господи! – завопил мой друг. – Кругом одурь! Блаз с морокой! Заклятие с глумлением! Угомон вас возьми! Игрец изломай! Глаза бы мои не глядели!..
Тут выбоина на пути. Размеров не малых.
Мы подлетели над бортом. Коля подлетел. Остатки железа.
Машина выехала из-под нас.
Мы на дорогу упали.
Друг мой головой о проселок.
Я – на него. Коля на меня. Железо поверху.
Сидим. Головами крутим. Себя ощупываем. Переломы ищем. А машина уже уехала. Им не до нас. Не до железа кровельного. У них жизнь впереди.
– Бывайте, – сказал Коля-пенек и пошел назад собирать добычу.
– Эй, не донесешь ведь.
– А комбайн на что? – сказал деловито. – Загружу – и порядок.
Мы шли.
Смеркалось ощутимо.
Шишка росла на лбу.
В рюкзаке звякала разбитая посуда.
Водкой набухала ткань.
– Хочешь? – сказал мой друг. – Снять вселенское напряжение.
– Хочу, – сказал я. – Даже очень!
И мы выжали водку из рюкзака.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
ЛЕС ПО ДЕРЕВУ НЕ ТУЖИТ
1
Дело забывчиво.
Тело заплывчиво.
А время переходчиво.
Мы шли по проселку в неизвестную нам сторону. То ли шли, то ли на месте топтались. Ноги заплетало. Голову морило. Глаза смыкало. Ночь подступала упрямо, сдавливая подковой, и на ее раскрытом конце отмирал день.
Не ждите от нас невозможного.
Не судите строго.
Не рассчитывайте на нашу непреклонность.
Не пакостим – и на том спасибо.
Мы были сонные, добрые, пьяные и на всё согласные.
– Куда идем? – говорю.
Мой сокрушенный друг скосил на меня любопытный галочий глаз.
– Куда ты идешь, этого я не знаю. Но лично я к чуду лесному отправляюсь на пожрание. Будя! Потоптал землю.
– Станет оно тебе, – говорю, – есть дорожного человека. Дорожный человек костоват да суховат. Его вымыть, в баньке напарить, а уж потом на стол.
Набычился. Оглядел придирчиво. Поискал ответ.
– Вот я всё думаю, – сказал, – как бы его со света сбыть?
– Кого?
– Да тебя. Конем стоптать? Копьем сколоть? Живьем сглотать? То-то радости будет в Киеве!
А я на это:
– Государь наш царь Султан Султанович! Вы здесь стоите, того не ведаете: из Рахлейского царства вылетела птичка-невеличка, коготок востёр. Не сбывайте меня. Я, может, худым временем пригожусь.
Засуетился. Поискал лихорадочно. Нашел не сразу.
– Дочкя, – сказал, – за тебя пришел свататься князь Малкобрюн Датский. Желаешь ты с ним под венец?
А я:
– Батенька, – говорю, – я еще зелена-поди. Девка-то не человековатая.
Засмеялся. Отмахнул радостно.
– Посвистим?
– Посвистим.
Но губы расползлись киселем.
С пьяного какой спрос?..
Вечернею зарею, холодною росою, сырою землею, из поля в поле, в зеленые луга, в дольные края: летит птица за моря, бежит зверь за леса, бредет человек незнамо куда.
Добрый путь, да к нам больше не будь.
– Эй? – говорю, – а дорога где?
Видим – проселок перепахан. Как не было. Где плугом прошлись, где лопатой копано.
– Кака дорога? – сказали ворчливо. – Кака те дорога? Сроду не бывала.
Пригляделись: яма вырыта. Копань темная. Да шапки наружу торчат. Да дрына железная.
– Кто такие? – оттуда.
– Человеки.
– Проваливай!
– Ишь ты, грозен. Это у вас чего нацелено?
– Пукалка. Скороспешный пулемет.
А мы – веселы. Нам море по колено. Наши в поле не робеют и на печке не дрожат.
– Пукни разок.
Лязгнуло. Как затвором передернули.
– Да ты что! – завопил мой сокрушенный друг. – Туристы мы! Природой интересуемся! Достопримечательностями родного края!
– Вы, случаем, не уполномоченные?
– Здрасьте вам! Отродясь не бывали!
Затихли. Как призадумались.
А кругом уже мрак: ночь-ночью.
В ночи, что в мешке: хоть глаз выткни.
И мигнуло желтым по правую руку, как позвал кто.
– Ребята, – говорю, – вы черти?
Хохотнули.
– Когда как. Днем, на работе – точно, что черти. Ночью людеем помаленьку.
– Чего окопались?
– Тебя не спросили.
Гикнуло спереди. Затопало мягко. Песней расплескалось по полю:
...не ездите, дети,
во чужие клети,
будет вам невзгода,
будет непогода...
Наехали. Встали. Притихли. Сап лошадиный над головой. Звяканье уздечное. Пена ошметками. Голос властный.
– Кто на стрёме?
А из ямы – услужливо:
– Бздюх с Прищурой. Беспута с Распутой. Базло с Куроедом. Да Фуфляй – за главного.
– Кто на крючке?
– Эти. Люди мимоезжие.
– Откуда?
– Из города.
– Город, – приказал, – сжечь и головней покатить.
Сделаем! – рявкнули грозно и пошли на рысях. Песней плеснули:
...сели-засвистали,
коней нахлестали...
И нет их.
– Это кто был?
А из ямы:
– Карачун. Батько наш. Да его шиши.
– Куда подались?
– Кто ж их знает. Может, на Рязань, а то и на Берлин: это уж как разложится. Вольная бражка, гульливый люд.
Мы затоптались:
– Пройти можно?
– Можно, – говорят. – Которые не уполномоченные, тем можно. Да только мы не пропустим. Тут стойте. Карачун воротится, суд вам будет.
Мой сокрушенный друг и на это не сплошал:
– Воротится он вам, – ждите! Все города почистит: хрен чего останется.
Подумали. Бормотнули матерно. Полезли впопыхах наружу. Вслед собрались бежать.
– Эй! – заорал один, Фуфляй, должно быть. – Дозор не бросать. Батько шкуру сымет!
– Да кто он есть? Знать не знаем. Ты себе в яме кукуй, а эти мануфактуру подбирают...
– Ребята, – попросился мой друг. – Возьмите меня в атаманы. Я поведу вас на город, который еще не грабили. Никогда! Замки не отбиты. Ларцы не отомкнуты. Кладовые не тронуты. Девки не щупаны.
– Здрасьте, – сказал Фуфляй. – А я на что?
– Ребята, – заныл, – я лучше... Я поведу вас на свой дом. Кооперативный. Интеллигентный. Деятели искусств. В каждом холодильнике – початая бутылка. А то и две...
– Вреоошь! – загалдели. – Початая да недопитая? Мели больше!
– Мужики! – завопил Фуфляй. – Бздюх по правую руку. Базло – по левую. Не робей, ребяты, я за главного!
Потопали, плоскоступы, города брать.
Который на пути попадется, тому карачун.
– Ах! – закручинился мой сокрушенный друг, которым пренебрегли. – Удальцы. Шатуны. Пустоброд. Тать шаромыжная! Я бы их повел из квартиры в квартиру, с этажа на этаж. «Здравствуйте! Атаман Баловень. Вы меня не печатали? Жги, ребята! Аванс не платили? Круши, братцы!» А они на коленках ползают, они снисхождения просят. «Серванты не поцарапайте! Хрусталь не побейте! Собрания сочинений не растрясите!» Вот вам! Фига!... Слушай! – завопил в озарении. – Что-то давно у нас самозванца не было! Может, пора?.. Мы еще пойдем лущить ваши города!
