Разговор с богами
Стою на вершине Олимпа.
Один.
Не я здесь хозяин.
Не я господин.
Вон кресло великого Зевса,
а ниже —
вход в бездну разверзся.
Я лишь поклониться взобрался сюда
от имени тех,
кто уже никогда
не смогут к Олимпу приехать,
растаяв в веках,
словно эхо…
Чтоб мысли свои в суете не забыть,
я всё повторял их в дороге.
Мне даже с людьми нелегко говорить,
а здесь предо мною ведь —
боги!
– Итак, —
обратившись лицом на зарю,
я начал, —
простите за дерзость,
но не от себя я сейчас говорю,
а от стариков и младенцев —
от ваших потомков,
что, словно во мгле,
живут, разрываясь на части.
Вы стали легендою.
А на Земле —
не стало ни правды,
ни счастья.
Вы слышите грохот?
То вовсе не гром,
а взрывы ракет и снарядов.
То – зло,
беспощадно воюя с добром,
весь мир уподобило аду.
Когда вы исчезли с Олимпа,
то в мир
явились, страшнее драконов,
посланники тьмы,
что устроили пир
на прахе вчерашних законов.
Они сеют смерть по Земле,
сеют страх,
чтоб съесть нефтеносные страны.
Они утопили планету в кострах
конфликтов и войн непрестанных.
А те, кто собрал миллиардов мешки
и мог бы весь свет осчастливить —
на мир через чёрные смотрят очки,
чтоб горя людского не видеть.
Банкир к должникам своим неумолим,
его не упросишь словами…
Ну кто из богатых взойдёт на Олимп,
чтоб шею склонить перед вами?
А вот пересечь океаны, спеша,
и, как на закланье, покорно
склониться главой
перед банками США —
такое для них не зазорно!..
Но я не к банкирам пришёл.
Мне от вас
хотелось услышать ответы,
пока в моём сердце не погас
и не дошагал я до Леты.
Скажите мне, боги Олимпа, скорей,
когда будет Рай на планете?
И станут ли люди – добрее зверей,
и плакать разучатся дети?
Скажите, когда стихнут слёзы и плач,
а власть будет вновь справедливой?
И скоро ль исчезнет последний палач
и жизнь будет снова —
СЧАСТЛИВОЙ?..
…Вздохнула гора.
И, как жаром огня,
повеяло в воздухе летнем.
И будто бы голос дошёл до меня
с хрипением тысячелетним.
То —
Зевс мне ответил,
владыка богов,
с далёких своих,
неземных берегов:
– Я всё понимаю.
Я тысячи лет,
как некогда гимнам,
внимаю
лишь стонам и плачам,
что ищут ответ
на то, почему жизнь земная
давно стала людям мрачнее тюрьмы,
и властвуют миром
посланники тьмы…
Ты видишь —
Олимп наш давно опустел,
и нет у нас сил,
чтобы править
порывами чувств и движением тел —
и их, куда надо, направить.
Все эти столетья мы видели вас,
болели за вас и страдали.
Но нет у нас сил,
чтоб спасти вас сейчас —
мы их вам давно передали!
И я б, как и ты,
мог спросить всё точь-в-точь,
да нет моей власти,
чтоб людям помочь…
– Спасибо, владыка!
Мне ясен ответ.
Прости, что призвал пробудиться.
Но я теперь знаю:
чтоб выжил наш свет —
придётся САМИМ потрудиться.
И в ком ещё бродит дух правды в крови —
все взрослые,
старцы
и дети —
должны мы сплотиться отныне в любви
и зло победить на планете!..
– Морозы там…
Там золото
и там алмазы…
Оттуда богачами едут все домой… —
Так, провожая,
мне друзья твердили разом
и одобряли вновь
поступок скромный мой.
И вот впервой ступаю
по земле якутской,
по щедрой этой
и остуженной земле.
И чую я в саха[4] пыланье крови чуткой.
Гляжу в глаза мне не знакомые смелей.
И – Боже!
Что смущённо вижу?
Что за чудо?!
Красавица по улице идёт-плывёт.
Точь-в-точь башкирочка,
любовь моя…
Откуда?
Её не вижу я уж тридцать первый год.
Как не погладить смоляные эти косы
и не вглядеться нежно
в карие глаза!
Свежа любовь моя
в якутские морозы!
Чиста, юна она…
Словами не сказать!
Она, похожая на дивную снежинку,
растает, думаю, в объятиях моих…
Но глянула —
и остудила,
освежила
и пристрожила
чувств разгул в единый миг.
И надо же!
Батыр задорных сабантуев
теперь вот замер на глазах у всех.
С трудом свою ошибку осознав простую,
я раскисаю,
таю,
как весенний снег…
Конечно, правду
мне друзья твердили разом:
– Оттуда богачами едут все домой…
Морозы там…
Там золото
и там алмазы…
Но знать не знали стороны одной —
другой:
землёй суровой
человечья правит ласка.
Сердцами правит же ЛЮБОВЬ.
Она —
к бессмертью – верьте! —
неизменная указка.
Она —
непреходящая вовек весна.
Слово старого юмориста молодому главе
Здоровый смех творит своё.
Свой совершает труд.
Давай рассудим сообща,
вдвоём:
ты —
не король,
а я —
совсем не шут.
Кого-то можешь щедро одарить,
кого-то…
Но народ побереги.
К чему такой задор
и прыть?
Смеются над тобой
твои враги.
Юмор на уровне пупка, а то и ниже – но до пояса
Вот что значит жара, сразу все женщины в десять раз доступнее стали – всё оголено.
И вот я уже не чуя ног бодро шагаю за одной красавицей в коротенькой юбочке. Хо-ро-ша! Хотя если прикинуть, так ли уж она мне подходит? Вот пытаюсь её обогнать, а не могу. Нет, в наши годы у девчат ноги покороче были… Прямо взмок весь, ухлёстывая за такой длинноногой.
А тут следом, краем глаза вижу, одна старушенция за мной не поспевает. Кажется, знакомая. Где-то, когда-то, вроде как бы видел, а вот где?.. Не помню. Хочет догнать, что-то сказать. Ой, знаю, как назойливы эти дамы в летах, не отвяжешься. Начнёшь слушать – день потеряешь. Нарочно ускоряю шаг. Она уже и по имени меня зовёт, но я как будто не слышу. Делаю вид, что страшно спешу.
Вдруг сзади что-то грохнулось, будто бревно упало. Оглянулся – и…
Дык это же наша некогда красавица-однокурсница Фируза. А тут, задрав ногу, лежит на тротуаре.
– Ну всё, сломала! – всхлипнула она. Я бросился ей на помощь:
– Что сломала, ногу?.. Здравствуй!
– Да ладно бы ногу… Привет! Как дела?
– Ребро? Шейку бедра? Да я нормально.
– При чём тут бедро-ребро? – рассердилась она. – Не видишь, каблук полетел.
– Фу, ты, слава Аллаху! – облегчённо вздохнул я. – Хорошо, что не ребро.
– Ребро сломаешь – заживёт. А вот каблук… – чуть не плачет Фируза.
Пришлось прямо на улице её успокаивать:
– Нельзя же так бежать в нашем возрасте…
– Бежать, тебе! Сам вон только что скакал, как жеребец, за той длинноногой.
– Извини, Фируза. Это я просто задумался. Вот и бежал.
– Знаю я, о чём вы, старички, задумываетесь, когда видите коротенькие юбки.
– Да не-ет… Размышлял о судьбе нашей демократии. А бежал, потому что в голову пришло одно интересное сравнение.
– Какое?
– Вот прикинь сама. Наша демократия как юбка девушки. Или её безмерно укорачивают, или бездумно удлиняют. Середины нет. Вот новые хозяева, чтобы вернуть доверие народа, проводят так называемую открытую политику. Приоткрыли неблаговидные делишки некоторых чиновников, все их грехи и обнажились. Вон как у девушки в мини-юбке.
– Одела бы длинное платье, – назидательно подметила моя сокурсница, – кривые ноги никто бы не заметил.
– В том-то и секрет демократии: и кривое, и прямое – всё выставляют, как есть.
– Недавно я в деревне побывала. Там мне брат рассказывал, как районный глава вместе со своей роднёй прихватизировали всё, что только можно. Брат говорит, анонимку на него выложу в интернете.
– Пусть выкладывает. Раньше все недостатки публиковали в журнале «Вилы», а сейчас вывешивают в блоге президента.
– Демократия! Сам же говоришь, она как девичья мода – то мини, то макси. А моду как не крути, всё равно выше самой высокой мини не поднимется, ниже самой низкой макси не опустится.
Пока мы с Фирузой обсуждали такую важную проблему, рядом с нами какой-то парень в коротких шортах обнял девушку в мини-юбке и поднял её на руки. Юбка поползла наверх, закрыв оголённый пупок с колечком.
– Ну чего ты на них уставился, бесстыдник?! – прикрикнула на меня Фируза. – Демократию, что ли, не видел? – Она схватила свою сломанную туфлю и вдруг приказала: – Подними меня! Ты же не позволишь подруге юности ковылять без каблука. Помнишь, как ты однажды нёс меня на руках от дискотеки до самой общаги?
Я вспомнил свою молодость, прошедшую без демократии, прекрасных девушек в длинных «недемократичных» платьях. Затем поднял в разы потяжелевшую с тех пор Фирузу и, пошатываясь, зашагал в ближайшую обувную мастерскую.
Было это в те времена, когда люди ещё в пещерах жили. Отнюдь не смущаясь подобным способом разрешения жилищного кризиса. Да и смущаться было некого. Кругом только женщины – амазонки. Матриархат, одним словом.
