Недавно я встретил его. Теперь он директор престижной гимназии. Заслуженный учитель.
– А ведь началось всё с вашего фельетона, – вспоминает. – Спасибо!
В ответ я поблагодарил его за ту банку башкирского мёда – единственный гостинец от своего героя за столько лет службы в редакции сатирического издания.
На уровне головы, а и то выше
«Я взмылен весь, но мира не отмыл…»
Габдулла Тукай
Я в юности, как вилами,
преграды все сметал
и, наливаясь силами,
учился и мужал.
Заметив это, к тридцати
мне вверили журнал.
– Редактор «Вил» – высокий пост,
мудрее будь вдвойне! —
Коллеги, кто под шестьдесят,
напутствовали мне. —
Ты дерзок и небрежен,
подкалывать привык.
А надо – ох! – придерживать
язвительный язык.
Неровен час, и до беды
тебя он доведёт:
Начальство не одобрит вдруг
или не так поймёт…
Но я в советы не вникал,
соломок не стелил.
И в пух и прах через журнал
всё зло наотмашь бил.
Мишенью были бюрократ,
хапуга, рвач и хам,
кто у народа воровал
и жить мешал всем нам.
Чтоб зло под корень извести,
очистить общий дом,
я жизнь сатире посвятил
и не жалел о том.
Все жилы рвал…
Но вот беда —
не стало меньше зла.
И дури много, как всегда,
и пакость не ушла.
Наверно, для такой борьбы
жизнь коротка была…
А для чего ж тогда писал,
пороки бичевал?
К чему азартно пестовал
колючий свой журнал?
Как дальше быть?
Такой вопрос
совсем не прост,
к тому же молодым.
А я, устав, как паровоз,
от наставлений и от гроз,
и в шестьдесят – вот парадокс! —
не уступаю им.
И шефы лет по тридцати
мне пальчиком грозят.
И слышу вдруг знакомое,
как много лет назад:
– Ты без оглядки говоришь,
ты к дерзости привык.
Пора тебе попридержать
язвительный язык!
Но я, махнув рукой опять,
иду своим путём.
Мне жизнь уже не поменять,
гори она огнём!
Когда бы я со слов чужих
указы выполнял,
то сел бы на телегу их,
их песням подпевал.
Своим бы слыл средь них всегда,
твердя себе: «Нельзя…»
Но разве был бы я тогда
САТИРИКОМ, друзья?!
Не интересно!
(Неинтересное стихотворение юмориста)
Когда подольше поживёшь,
побольше мир наш узнаёшь,
и что-то даже признаёшь
в отличие от юных лет,
то острота уже не та…
И интереса НЕТ!
Политик с ловким языком,
без совести и без понтов,
но оседлавший свой предмет,
прельщать без устали готов
неискушенных, молодых…
А мне в том интереса НЕТ!
Сменяя прежних паханов,
блатная шустрая братва,
прибрав богатства всей страны,
впадает в праздничный разгул —
зевакам праздным на десерт…
Но мне в том интереса НЕТ!
Когда в почёте краснобай,
и черноликий стал звездой,
а зло, и глазом не моргнув,
с экранов входит в каждый дом,
вполне оправданный при том,
и рукоплещет дряни свет,
что может нравится кому…
Но мне в том интереса НЕТ!
А про остальное —
промолчу,
зря надрываться не хочу.
как юморист и как поэт,
я понимаю без прикрас,
что многим нынче не до нас…
Поскольку интереса НЕТ!
Переводы с башкирского Марата Ямалова
Товарищу Маяковскому – поэту и памятнику
«Александр Сергеевич,
разрешите представиться…»[1]
В.В. Маяковский
Владимир Владимирович,
разрешите представиться.
Надеюсь,
ничем я Вам не насолил.
Когда ещё
шанс мне такой предоставится —
Вам рассказать,
кто такой Мар. Салим?
Под именем этим —
пусть не человечеству —
но многим башкирам
давно я знаком.
Полезную взбучку
на тюркском наречии
оно означает:
ЗДОРОВЫЙ РАЗГРОМ.
Я славлю Аллаха,
забыв о раздорах,
за то,
что есть силы
бродить по Уфе,
за то,
что сухим остаётся мой порох,
чтоб биться
за истину
в каждой строфе.
Иные,
в толпе меня видя идущего,
вылить злорадства готовы ушат.
Но люди простые
с теплом и радушием
руку при встрече
пожать мне спешат.
А те,
кто сатирой моею отхлёстан
и месть мне таят
в глубине своих душ, —
грозят кулаком мне.
(А кто-то – и просто
старается грязью обрызгать из луж.)
Но этот цинизм,
подловатый и выморочный,
уже не способен
меня удивить.
Чему удивляться,
Владимир Владимирович?
Мы знаем,
что значит —
сатириком быть!
И ныне,
шагая по Коммунистической —
одной из красивейших улиц Уфы,
я в сквер Маяковского
движусь мистически,
где в гуще зелени
замерли Вы.
Здесь каждое дерево
духом – советское,
вгрызлось корнями
в глубь прожитых лет.
Вы среди них —
как в любимой семье своей…
Дайте же руку пожать Вам, поэт!
Словно вулканом,
душа моя выжжена,
сердце забыло
веселья струну.
Разве до смеха мне?
Столько обиженных
просят помочь им,
куда ни взгляну.
Правда шатается.
Не удержать её
лишь на поэтах
да на мужиках,
если бразды
управленья державного
воры-чиновники
держат в руках.
Вон они —
встали,
законы цитируя,
словно шлагбаум,
закрыв все пути.
Чем с ними справиться?
Только сатирою!
Действенней смеха —
бича не найти.
Не трепеща,
что «замочат в сортире»,
зло расползлось
от Москвы до Уфы.
Жаль,
«измельчал,
обеззубел сатирик»[2], —
как справедливо заметили Вы.
Жить,
конфликтуя с чинами державными,
не по плечу
тем, кто слаб или юн.
Много ли шансов —
с ногами дрожащими
зло победить
в рукопашном бою?
Вот потому-то,
Владимир Владимирович,
чтоб к гонорарам тропу проторить,
многие бросили
фронт сатирический
и —
«ниже пояса» стали острить.
Так
наступила эпоха хохмачества,
и у страны
будто крышу снесло:
честность,
наивность —
обсмеяны начисто,
но не затронуты —
наглость и зло.
Вы говорили когда-то,
что перья —
надо затачивать
остро,
как штык.
Этот совет Ваш
припомнил теперь я,
видя,
как дух сатирический сник.
Но неужель нынче напрочь утрачено
свойство сатиры
высмеивать всласть
жуликов,
взяточников,
растратчиков —
всех,
кто корыстно использует власть?..
Не отвечайте.
Вы сделались символом
славного строя,
что в вечность ушёл.
Пусть никакой лишь
валютною силою
жизнь не сотрёт
Вашу песнь «Хорошо!»
Верю
в запев этот оптимистический
и, эту веру от всех не тая,
твёрдо шагаю
по Коммунистической,
вторя:
– Читайте,
завидуйте,
я…[3]
«Прощай, немытая Россия,
Страна рабов, страна господ…»
М.Ю. Лермонтов
«Прощай, немытая Россия!» —
воскликнул Лермонтов с тоской.
Мели снега,
дожди месили
полей распахнутый покой;
от горя бабы голосили,
священник пел за упокой…
Текла история рекой,
года и беды пересилив.
Скажи, страна:
под небом синим
ты вечно будешь ли —
ТАКОЙ?..
Мне так непросто молвить: «Да», —
но снова вижу, как когда-то:
дворцы сановников – и хаты,
вокруг – рабы и господа.
Ужель и мне теперь дрожать,
боясь всевидящего глаза,
и от гонителей бежать
за горы древнего Кавказа?
Я – сын Урала!
Здесь мой дом,
на стыке Запада с Востоком!
И Лермонтову я с восторгом
хочу сказать в стихах о том.
Я тоже, как и он, ЛЮБЛЮ
Отчизну «странною любовью».
Но никакой бедой и болью
свою любовь – не оскорблю.
И как ни трудно иногда,
а мой язык сказать не в силе,
вслед за поэтом сквозь года:
«Привет, немытая Россия…»
РОССИЯ мне —
ЧИСТА всегда!
Широка Россия,
как душа!
И светла,
как песня по-над лугом.
Всем была бы сердцу хороша,
если бы не груз её недугов.
Мчатся годы, убыстряя бег,
будто с нами затевая прятки.
А на землю сыплются, как снег,
чьё-то зло,
грехи
и недостатки.
Всюду жадность,
пьянство и обман —
всеми правят
низменные страсти.
Ни в одной из близлежащих стран
не найти
столько ворья
при власти!
Хорошо, что есть на свете —
СМЕХ,
и сатирик трудится,
как дворник,
чтобы мир,
где грех лежит,
как снег,
подмести,
как свой любимый дворик.
Хорошо, что в русской стороне
есть поэты,
что над злом смеются.
Столько лет они, как на войне,
заточив перо,
с грехами бьются!
В том ряду —
великий Салтыков,
и Крылов,
и Гоголь с Михалковым…
Ну, а мир наш – и сейчас таков,
как он был описан Салтыковым.
Всюду те же жадность и обман,
те же грязь
и низменные страсти,
а в законах —
темень и туман,
чтоб скрывать в них
преступленья власти.
Бесконечен этот вечный бой,
он победы
не сулит для лиры.
Но тот бой —
становится судьбой
для того,
кто выбрал путь сатиры.
Не с того ль не замечает власть,
как злодеи
расхищают блага,
чтоб вовеки
не перевелась
на Руси
сатириков ватага?
Только ей не нужно их – живых,
и она, точно бесправных смердов,
убивает равнодушьем их,
чтоб потом —
прославить их…
ПОСМЕРТНО.
