После этого Швейк имел с Кунертом беседу о его хозяине. «Чего это тебя не видать?» — спросил Швейк. «Да все с этим шалым вожусь… Та еще сволочь и дурак набитый! Коровье г… и то поумней будет». — «Да что ты, — удивился Швейк, — а я-то думал, какой славный мужик. Если когда спросит, не говорил ли я чего о нем, так ты ему прямо так и скажи: говорил и даже весьма хорошо. Редко когда встретишь офицера, чтобы так относился к солдатам — прямо отец родной! И еще не забудь сказать, что он мне показался сильно интеллигентным. И еще одно, — что я тебе внушал вести себя примерно, с полуслова угадывать и исполнять любое его желание. Так и заруби себе на носу!»
Через четверть часа поезд тронулся на Новую Чабыню. Под железнодорожной насыпью, у ручья, валялась развороченная полевая кухня. Показывая на нее Балоуну, Швейк сказал: «Видишь, Балоун, что нас теперь ожидает? Видно как раз обед должны были раздавать, а тут прилетела граната и разнесла все в клочья…» — «Грехи наши тяжкие, — горько вздохнул Балоун, — все за хулу мою. В бога-то я еще кое-как верил, а вот насчет святого Иосифа — сомневаться стал!» Вольноопределяющийся вмешался в разговор: «Эх вы, этим вы себе очень здорово поднапортили. Ведь святой Иосиф патрон всех тех, кто хочет освободиться от военной службы, ибо он был плотником, а вы, конечно, знаете мудрую поговорку „Посмотрим, где плотник оставил дырку?“»
Воинский эшелон остановился на насыпи. Внизу под откосом валялась всякая всячина, которую побросали русские солдаты при отступлении. Надо рвом гурьбой столпились солдаты; подошедший поручик Дуб сразу услышал, что Швейк им что-то рассказывает. «Что здесь происходит?» — спросил он строго. «Да вот, осмелюсь доложить, господин лейтенант, — смотрим, чего только не приходится бросать солдату, когда драпает. Тут-то оно и видно, как это глупо, когда солдат таскает с собой разную лишнюю ерунду». — «Вы, стало быть, считаете, что солдат должен бросать патроны?» — поспешно спросил поручик. «Что вы, господин лейтенант, ни в коем случае! Извольте посмотреть туда вниз — вон железный ночной горшок кто-то бросил!»
Как ни хотелось поручику Дубу столкнуть Швейка вниз под откос, он все же сдержался, но зато разорался на всех: «Разойтись! А вы, Швейк, останетесь здесь!» Они остались вдвоем; стали друг против друга, и поручик Дуб раздумывал, что бы этакое сказать Швейку пострашней. Однако Швейк опередил его: «Осмелюсь доложить, вот если бы удержалась погода…» Дуб вытащил револьвер и спросил: «Знаешь, что это такое?» — «Так точно, господин лейтенант, знаю. У господина обер-лейтенанта Лукаша точь-в-точь такой». — «Так вот, запомни, мерзавец, — со всей серьезностью проговорил поручик Дуб, — так и знай, что с тобой случится, если не прекратишь пропаганду!» С этими словами Дуб повернулся и ушел.
Подходя к своему вагону, Швейк встретил Дубова денщика Куверта. У парня вздулась щека, и он что-то несвязно бормотал, что, дескать, поручик Дуб ни с того, ни с сего набил ему морду. Мол за то, что Кунерт якшается со Швейком. «Раз такое дело, — спокойно сказал Швейк, — идем с рапортом. Австрийский солдат обязан позволить хлестать себя по мордам только в определенных случаях. А твой хозяин перешел все границы или, как говаривал принц Евгений Савойский, — отседова доседова!» Сейчас ты пойдешь и подашь рапорт, а не пойдешь, так я тебе сам морду набью, чтоб ты знал, что такое в армии дисциплина! Я иду с тобой. На военной службе пара затрещин — это тебе не фунт изюма!» Кунерт совершенно обалдел и позволил Швейку подвести себя к штабному вагону.
Поручик Дуб высунулся из окна и заорал: «Вам что здесь нужно, мерзавцы?» — «Держи себя достойно», — внушал Кунерту Швейк, подталкивая его перед собой в вагон. Появившийся в коридоре надпоручик Лукаш не на шутку удивился, ибо на этот раз лицо Швейка не выражало своей привычной благодушной серьезности. «Разрешите подать рапорт, господин обер-лейтенант!» — обратился Швейк. «Брось бузить, Швейк, мне это уже надоело!» — «С вашего разрешения, — сказал Швейк, — я ординарец вашей роты. А вы, с вашего разрешения, соизволите быть командиром 11-й роты. Я знаю, оно, конечно, очень странно, но мне известно и то, что господин лейтенант Дуб состоит у вас в подчинении».
«Вы уже совсем спятили, Швейк! — перебил его надпоручик Лукаш. — Вы опять нализались и самое умное, что вы можете сделать, это немедленно отсюда убраться!» — «Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, получается аккурат то же самое, как однажды в Праге, когда пробовали защитную раму против попадания под трамвай. Господин изобретатель для ради этих испытаний пожертвовал собой, а муниципалитету потом пришлось выкладывать его вдове возмещение». И Швейк неумолимо продолжал: «Так что все должно идти по команде. Вы мне сами изволили говорить, что я обязан знать обо всем, что творится в роте. А ввиду этого я и позволяю себе доложить вам, что господин лейтенант Дуб ни за что, ни про что надавал по мордам своему денщику».
«Что за странная история… — сказал капитан Сагнер, — чего вы сюда толкаете этого Кунерта, Швейк?» — «Так что осмелюсь доложить, господин батальонный командир, все как есть должно идти по команде! Он же идиот, ему пан лейтенант Дуб портрет попортил, а он, видите ли, не может себе этого позволить — самому идти с рапортом! Если б не я, он бы, может, и вовсе никогда с этим рапортом не пошел. Прямо как Кудела из Бытоухова… Тот тоже, изволите ли знать, еще на действительной так долго ходил с рапортом по команде, пока его не перевели на флот и на каком-то острове в Тихом океане не объявили дезертиром. А вообще это, конечно, очень печально, когда из-за пары дурацких затрещин приходится идти по команде».
Капитан Сагнер спросил Кунерта, что, собственно, произошло. Однако Кунерт, дрожа всем телом, заявил, что капитан Сагнер могут спросить об этом поручика Дуба, что они ему вообще морду не били и что Швейк все это выдумал. Конец этой тягостной сцене положил сам поручик Дуб, который внезапно откуда-то выскочил и сходу разорался на Кунерта: «Опять по морде захотел?!» Теперь уже все стало совершенно ясно, и капитан Сагнер прямо так и сказал поручику Дубу: «Кунерт с сегодняшнего дня отчисляется на кухню, а что касается нового денщика, обратитесь к каптенармусу Ванеку». Поручик Дуб отдал честь и, уходя, проговорил, обращаясь к Швейку: «Готов поспорить, что когда-нибудь вас вздернут!»
Когда Дуб убрался, надпоручик Лукаш сказал Швейку: «Ох, какой вы жуткий идиот! Но попробуйте мне только сказать, как всегда, «осмелюсь доложить, так точно — идиот». — «Поразительно!» — произнес капитан Сагнер, высовываясь из окна вагона. С какой радостью он бы нырнул обратно, спасаясь от неприятности! Но неизбежное свершилось — под окном появился поручик Дуб. «Чтобы понять это грандиозное наступление, — кричал Дуб в окно, — необходимо разобраться, как развертывалось наступление в конце апреля. Мы должны были прорвать русский фронт и наиболее выгодным местом для этого прорыва сочли фронт между Карпатами и Вислой». — «Я с вами об этом не спорю», — сухо ответил капитан Сагнер.
Когда через полчаса поезд пошел дальше на Санок Балоун находился на платформе, где стояли полевые кухни. Дело в том, что ему удалось выклянчить себе разрешение вытереть хлебом котел из-под гуляша. Сейчас он очутился в пренеприятном положении, ибо, когда поезд тронулся, Балоун ухнул головой в котел, наружу торчали одни ноги! Однако он очень быстро свыкся с этим, и из котла раздалось чавканье… И до чего же похожее на чавканье ежа при охоте на тараканов! А через некоторое время послышался умоляющий голос Балоуна: «Ради бога, братцы! Подкиньте еще кусочек хлеба — соус остается!» Идиллия эта продолжалась до ближайшей станции, куда 11-я рота прибыла с котлом, вычищенным до ослепительного блеска.
Навернул Балоун, надо сказать, и в самом деле немало. Ведь на Лупковском перевале он получил двойную порцию гуляша, а надпоручик Лукаш оставил ему половину своего обеда. Теперь Балоун был счастлив, он болтал ногами, свесив их из вагона, и чувствовал, что военная служба ему стала вдруг милей и родней. Кашевар принялся над ним подшучивать. Дескать, в Саноке будут варить еще один ужин и еще один обед, потому что всю дорогу им ни черта не давали. Все от души смеялись, а кашевар, тот даже принялся распевать старую солдатскую песенку, что-де бог солдата не выдаст, и все такое прочее.
В Кулашной из вагонов был виден разбитый поезд Красного Креста, который свалился вниз в речку. Повар Юрайда был этим очень возмущен: «Разве разрешается стрелять по вагонам Красного Креста?» — «Нельзя, но можно, — сказал Швейк, — ведь потом можно свалить на то, что дело было ночью! А ночью пойди разбери, где красный крест… На свете вообще много чего не разрешается, а делать все равно можно. Вроде как на императорских маневрах под Писком. Тогда тоже пришел приказ, чтобы в походе не наказывать солдат, не связывать их козлом. А наш капитан додумался… Ведь связанный солдат маршировать не может! Так он просто-напросто приказывал бросать связанных солдат в обозные фуры, и поход шел своим чередом».
