Поручик Дуб преградил ему путь на перрон. «Ты где был, каналья? — «Осмелюсь доложить, господин лейтенант, конфеты ходил покупать». Швейк сунул руку в карман и вынул пригоршню грязных, покрытых пылью конфет. «Ежели, конечно, господин лейтенант не побрезгуют… я их уже пробовал, ничего, есть можно. Такой приятный особый вкус, вроде как у повидла». Под мундиром обрисовывались круглые очертания бутылки. Дуб похлопал Швейка по мундиру: «Это ты что несешь, каналья? Вытаскивай!» Швейк вытащил бутылку с желтоватым, не слишком прозрачным содержимым и недвусмысленной этикеткой «Коньяк».
«А это я, осмелюсь доложить, в бутылку из-под коньяка набрал немножко воды для питья. Меня еще от вчерашнего гуляша жажда одолевает. Да вот только вода, как сами изволите видеть, господин лейтенант, какая-то больно желтая, пожалуй, что железистая». — «Что ж, раз у тебя такая жажда, Швейк, — сказал поручик Дуб с дьявольской усмешкой, — выпей-ка всю воду, братец, сразу!» Поручик Дуб полагал, что Швейк сделает несколько глотков и больше не сможет, и тогда он, Дуб, одержит над ним великую победу! Тогда он торжествующе скажет: «А ну-ка, подай бутылку!..» Но Швейк откупорил бутылку, приложил горлышко к губам и ее содержимое глоток за глотком исчезло у него в горле. Поручик Дуб окаменел.
У него на глазах, не поведя бровью, Швейк выпил весь коньяк, а пустую бутылку швырнул через дорогу в пруд. Затем, сплюнув, он спокойно проговорил: «А у водички и в самом деле был железный привкус. В Камыке-над-Влтавой один трактирщик делал летом для дачников железистую воду знаете как? Брал да бросал в колодец старые подковы!» — «Я тебе дам старые подковы! А ну, пошли, покажешь колодец, где набирал воду! Иди вперед, каналья, посмотрю, как ты держишь шаг!» — «А ведь это в самом деле странно, — подумал про себя поручик Дуб, — этот негодяй идет, как ни в чем не бывало!»
Швейк пошел вперед, препоручив себя воле божьей. Что-то ему подсказывало, что колодец где-то там должен быть, и он действительно оказался там! Мало того, там был даже насос, и когда Швейк несколько раз качнул, потекла желтоватая вода. Так что Швейк с победоносным видом мог провозгласить: «Вот вам железная вода, господин лейтенант!» К колодцу подошел переполошившийся старый человек с пейсами, и Швейк сказал ему, чтобы он принес стакан — господин лейтенант хотят напиться… От всего этого Дуб настолько обалдел, что выпил целый стакан воды! Совершенно спятив, он протянул пейсатому еврею пять крон и, обращаясь к Швейку, рявкнул: «Ты чего зенки вылупил? Пшел отсюда!»
Через пять минут Швейк появился в штабном вагоне, таинственным жестом вызвал надпоручика Лукаша на платформу и отрапортовал: «Осмелюсь доложить, господин надпоручик, через пять, ну, самое большее десять минут я буду вдрезину пьян. Все в полном порядке, но меня накрыли лейтенант Дуб. Я им сказал, что это вода, так что мне пришлось при них вылакать всю бутылку… Но сейчас уже начинается, у меня колики в ногах пошли…» — «Пошел прочь, бестия!» — воскликнул Лукаш безо всякой злобы. Швейк осторожно забрался в свой вагон и, располагаясь на собственной шинели, сказал, обращаясь к остальным: «Однажды один человек надрался и просил, чтоб его не будили…»
В вагоне за столом расположился вольноопределяющийся Марек, заготавливавший впрок героические подвиги своего батальона. «Надо бы состряпать главку о наших павших, — сказал Марек каптенармусу Ванеку. — История батальона не должна складываться из одной сухой констатации фактов о победах, которых у меня записано наперед уже сорок две. Вы, к примеру, господин Ванек, сложите голову на берегу маленькой речушки. А вот, скажем, Балоун, тот падет совсем иной смертью, не от пули или там гранаты. Его задушит лассо с неприятельского аэроплана и при том в момент, когда Балоун будет пожирать своего обер-лейтенанта!»
Балоун в отчаянии замахал руками и подавленно проговорил: «Я же тут не при чем, это моя натура все! Вот еще на действительной было дело… съел я как-то подряд три обеда — в тот день была грудинка, а потом отсидел за это месяц! Да будет на то воля твоя, о господи!» — «Ну-с, посмотрим дальше, — продолжал Марек, перелистывая свои заметки, — «Беспримерный героизм! Наш кашевар Юрайда бросается с котлом кипящего варева на неприятеля, сея ужас и ошпаривая врагов! Доблестный кашевар умирает прекрасной смертью: он погибает от удушливых газов, которые неприятель сунул ему под нос, когда Юрайде уже нечем было защищаться. Он умирает, восклицая: «Es lebe unser Batalionskommandant! Да здравствует наш батальонный командир!»
«Если бы вас слышал Швейк», — начал было каптенармус Ванек, но Швейк в ответ на свою фамилию лишь пробормотал по-солдатски «hier!» и снова звучно захрапел. В этот момент в приоткрытые двери вагона всунулась голова поручика Дуба. «Швейк здесь?» — спросил Дуб. «Осмелюсь доложить, спит, господин лейтенант!» — ответил Марек. «Вольноопределяющийся, раз я спрашиваю Швейка, вы обязаны немедленно вскочить и позвать его!» — «Не представляется возможным, господин лейтенант, он спит». — «Разбудить его! Удивляюсь, вольноопределяющийся, как это вам сразу в голову не пришло! Нужно проявлять больше любезности по отношению к своим начальникам! Вы меня еще не знаете! Но когда вы меня узнаете…»
Вольноопределяющийся Марек начал будить Швейка: «Швейк, пожар! Вставай!» — «Когда загорелась мельница Одколка, — пробормотал Швейк, переворачиваясь на другой бок, — даже из Высочан прикатили пожарные…» — «Извольте посмотреть, — приветливо обратился Марек к поручику Дубу, — я его бужу, а он ни в какую!» Поручик Дуб взбеленился: «Фамилия? Марек?» — «Так точно, господин лейтенант, недавно я был назначен батальонным историографом». — «Но долго вы им не будете! — орал поручик Дуб, покраснев как рак. — Уж я об этом позабочусь!» Поручик Дуб в гневе удалился, забыв про Швейка…
А ведь всего минуту назад он был преисполнен намерения подозвать его и гаркнуть: «А ну, дохни!..» Когда же через полчаса поручик Дуб опять подошел к вагону, было поздно — солдатам тем временем роздали кофе с ромом. Швейк уже проснулся и выскочил из вагона, точно быстроногий олень. «А ну, дохни на меня! — рявкнул поручик Дуб. — Чем это от тебя, стервец, так несет?» — «Так что осмелюсь доложить, ромом, господин лейтенант!» — «Ага, милок, наконец-то ты мне попался», — победоносно воскликнул Дуб. «Так точно, господин лейтенант, — невозмутимо ответил Швейк, — только что нам выдали ром к кофею, и я его хлопнул сначала». Поручик Дуб ушел в полном замешательстве.
Но тут же опять подошел к вагону и рявкнул: «Запомните вы все! Придет время, вы еще у меня не так взвоете!» Оказавшись способным лишь на такое грозное обещание, Дуб направился к штабному вагону, где капитан Сагнер как раз допрашивал одного бедолагу из 12-й роты, который притащил откуда-то дверку свиного хлева, обитую жестью. Оправдывался солдат тем, что хотел-де прихватить дверку с собой на позиции на предмет укрытия от шрапнелей. Поручику Дубу это послужило поводом для большой проповеди на тему, как должен вести себя солдат. Капитан Сагнер, которому осточертела эта дурацкая болтовня, похлопал провинившегося по плечу и сказал: «Отнесите ее на место и проваливайте ко всем чертям!»
Поручик Дуб всерьез возомнил, что единственно от него ОДНОГО зависит спасение разлагающейся в батальоне дисциплины. Поэтому он обшарил весь вокзал и возле склада, где было запрещено курить, наткнулся на какого-то солдата, спокойно читавшего газету. «Habacht! Смирно!» — проорал Дуб и тряхнул его, что было силы. Венгерский солдат встал, даже не счел нужным козырнуть и пошел в сторону шоссе. Поручик шел за ним словно в бреду. Солдат прибавил шагу, а потом, обернувшись, издевательски задрал вверх руки, чтобы поручик Дуб видел, что он сразу же признал в нем офицера чешского полка. И был таков…
Пытаясь хоть как-нибудь сделать вид, что он ничего общего с этим происшествием не имеет, поручик Дуб величественно вступил в маленькую лавчонку и купил катушку ниток. Вернувшись в вагон, он позвал своего денщика Кунерта и проворчал: «Самому обо всем приходится думать! Уверен, что про нитки вы, конечно, забыли?!» — «Осмелюсь доложить, господин лейтенант, у нас их с собой целая дюжина». Когда Кунерт вытащил целую коробку ниток, поручик сказал: «Нет, ты только посмотри, супчик, какие у тебя тонкие нитки! А мои — сколько с ними намучаешься, пока разорвешь! На фронте все должно быть основательное, прочное! Я тебе не желаю, чтобы ты меня узнал! Ты меня еще не знаешь с плохой стороны!»
После этого Швейк имел с Кунертом беседу о его хозяине. «Чего это тебя не видать?» — спросил Швейк. «Да все с этим шалым вожусь… Та еще сволочь и дурак набитый! Коровье г… и то поумней будет». — «Да что ты, — удивился Швейк, — а я-то думал, какой славный мужик. Если когда спросит, не говорил ли я чего о нем, так ты ему прямо так и скажи: говорил и даже весьма хорошо. Редко когда встретишь офицера, чтобы так относился к солдатам — прямо отец родной! И еще не забудь сказать, что он мне показался сильно интеллигентным. И еще одно, — что я тебе внушал вести себя примерно, с полуслова угадывать и исполнять любое его желание. Так и заруби себе на носу!»
