Стал лейтенант с этим самым то ли хлыстом, то ли пятидесятником душещипательные разговоры вести. Сразу же после отбоя и до подъема флага, то есть с 23.00 до 08.00. На тему «Бога нет».
Надо заметить, что после подъема флага моряк службу нес, приборкой занимался, на занятия ходил, оружие, как говорится, проворачивал и смазывал. А лейтенант Однопозов до обеда отсыпался (добро такое было от командира корабля).
Через неделю морячок взмолился:
– Не могу больше, товарищ лейтенант!
– А Бог есть?
– Нету Бога!
– Ну и слава богу, сынок, иди, служи…
«Гальюн таймс» – так мы называли родную балтфлотовскую газету. В те славные застольные годы можно было из нее почерпнуть действительно немало разумного, доброго, вечного.
Помнится, в один из не столь давних периодов, когда шла активная борьба с засильем буржуазной культуры, когда даже «Боню Мы» еще не крутили по ящику, в одной из публикаций корреспондент «Стражухи» («Стража Балтики») написал о том, как «на полубак эсминца вышел курсант пятого курса Калининградского ВВМУ Василий Б. В руке у него была гитара. Василий ударил по струнам и тонким голосом запел:
– Анд-ж-и-и-и…»
Далее разъяснялось, что пел он какую-то чуждую нам западную песню.
Пел бы он и дальше всю эту гнусность, если бы не вышел на палубу корабельный старшина 2 статьи, положил тяжелую руку на плечо Васе и сказал:
– Шел бы ты отсюда, парень…
После чего достал баян, сели вокруг него кружочком моряки и душевно запели «Раскинулось море широко».
Над статьей, конечно, посмеялись.
Но смеялись недолго. Васе вдули по комсомольской линии. А мы в дождливый ветреный денек три часа с лишним на плацу разучивали «нормальные флотские песни». Строем. Всем училищем.
Возле кромки плаца стоял корреспондент «Стражухи» и что-то черкал в блокноте.
Через неделю в «Страже Балтики» появилась статья о том, что в училище критика воспринята просто-таки замечательно, сделаны соответствующие выводы, все исправились и «чуждые нам песни больше не поют».
Преподавателя кафедры морской практики капитана 1 ранга Старкова, в прошлом старпома крейсера 68-го проекта, в Калининградской бурсе уважали. Это был мореман. Стопроцентный. Ходил, вечно ссутулившись, в грибане[70], не признавая шитые фуражки, имел брюки клеш на полста сантиметров как минимум, курил только «Приму».
В ходе лекций мы считали, сколько раз Старков скажет «ну-с», «ибнть», «понимаете ли» и «товарищи курсанты».
Свою речь каперанг начинал примерно так:
– Ну-с, понимаете ли, ибнть, товарищи курсанты…
* * *
Строевиков Старков ненавидел. Наверное, в этом была давняя нелюбовь корабельного офицера к ОУСу, то есть к тем береговым крысам, которых «зашитость» продольного шва на спине шинели волновала больше, чем способность командира вывести крейсер в море.
Однажды мы были свидетелями великолепной сценки с участием Старкова и преподавателя кафедры морской пехоты подполковника Кочеткова. Сан Саныч Кочетков (кличка Коча) в принципе мужик был неплохой. Когда-то он служил в морской авиации, да, говорят, потерял чувство высоты. Списали его на берег, попал он в бурсу и стал, как ему казалось, морским пехотинцем.
На плацу ему равных не было. Подтянутый, невысокого росточка, с острыми гусарскими усиками, он вышагивал так ладно, что любо-дорого смотреть было. И нас дрессировал на плацу отменно. Причем личным примером.
В тот чудный солнечный день он сдуру, очевидно, захотел выдрессировать и Старкова.
Проходя мимо курящего вместе с нами каперанга, Кочетков, как и требует Устав строевой службы, молодцевато отдал честь старшему по званию.
Старков и ухом не повел.
– Товарищ капитан 1 ранга, – тихо сказал Коча, – я вам честь отдал.
Старков – ноль внимания. Продолжает смолить «Примку».
– Товарищ капитан 1 ранга! – возвысил глас подполковник, – я вам честь отдал!
Тот же эффект.
Коча перешел на тенор:
– Товарищ капитан 1 ранга…
Старков не выдержал.
Смачно затянулся, бросил полный презрения взгляд на Кочеткова, ловким щелчком зашвырнул чинарик в урну и произнес сквозь зубы:
– Са-пог[71]…
Среда. День строевой подготовки. Плац Калининградского училища. Больше Красной площади. Гордость нашего начальника – адмирала Пилипенко (он же Пипа). Мороз под 20.
Маршируем второй час. Без перекура. Губы онемели, даже выматериться трудно. Пальцы отсохли, что на руках, что на ногах.
Когда уже кажется, что сейчас и яйца отвалятся:
– Училище, сми-и-и-р-р-н-а! Равнение на-право-о-о-о!
Замначальника вылетает на середку. Маленький, глаза вечно красные. Злой, сам охреневший от мороза. Мы его в погожие-то дни зовем Кровавым Карликом, а тут совсем зверь по плацу мечется.
Пипу встречает.
Доклад, как положено. Стоим. Здоровкаемся.
Пипа вальяжной походкой дефилирует на трибуну. Начинает речь. Нос, как слива. Хорошо ему: шарандахнул пару стаканов коньячку перед выходом.
И поет:
– Товарищи курсанты, у нас понизились успеваемость и воинская дисциплина… Некоторые курсанты ходят не в брюках, а в чухасах и джипсах…
Стоим, колеем. Считаем, сколько раз сказал про свои любимые джипсы и чухасы. Сегодня явно перебор. Речуга минут на 30. Обычно в 20 укладывается. Губы свертываются в трубочку.
Все, закончил!
Нет, мать его так, еще что-то вспомнил. Значит, минут всего на 40.
Наконец, долгожданное:
– К торжественному маршу…
И т. д.
Прошлись. Молодцы. Пипа доволен. А теперь с песенкой. Еще лучше. Поем не пастью – там все отмерзло, – а злобой нутряной.
Хорошо получается. Но надо бы еще разок. Вот, уже лучше. Ну да ладно, на сегодня хватит.
В столовку чуть ли не бегом. Среда ведь. Пончики дают.
И в увольнение.
Не все, конечно. А кому повезло, кто не залетел, у кого нет задолженностей, кого любит комроты, у кого брюки, а не чухасы (а под ними кальсоны), у кого воротничок свежий, у кого деньги есть, кто до третьего курса дотянул и, естественно, кому есть куда идти.
Впрочем, курсанту всегда есть куда идти.
В один из прекрасных весенних дней, прогуливаясь неспешным шагом по своей училищной вотчине, Хозяин (начальник училища адмирал Пилипенко) оглядел аккуратно подрезанные на одинаковой высоте деревья с распустившимися первыми почками.
Все выглядело очень пристойно. И все-таки чего-то не хватало.
Адмирал опустил голову. Снова поднял, оглядел верхушки деревьев. Вроде все нормально. И солнце светит, и небо голубое в наличии, и листочки вот-вот должны зазеленеть. Но нет чего-то. Не хватает куража какого-то, что ли.
И тут адмирал понял – не хватает птичек. Всяких там синичек, трясогузок и этих, как их там, ну, которые у Саврасова на картине… Во, грачей!
Через полчаса после адмиральской прогулки во все училищные роты поступили краткие, но конкретные телефонограммы. Каждой роте приказано изготовить и развесить на закрепленных за ними территориях энное количество скворечников. Чтобы ни одно дерево не оказалось обделенным. Увольнение, естественно, «через скворечники».
Дело было в среду, так что курсантов первого и второго курсов проблема скворечников мало взволновала – в те времена «молодые» выходили в город лишь по субботам и воскресеньям. Не забеспокоились и пятикурсники – у них диплом на носу и, что гораздо приятнее, свободный выход в город. Хуже обстояли дела у курсантов третьего и четвертого курсов. До увольнения оставалась пара часов. Пришлось засучить рукава.
Тут, конечно, надо сказать вот о каком нюансе. Сколотить ящик, он же скворечник, из нескольких неровно обрезанных дощечек для привычных к работе мозолистых курсантских рук дело плевое. Сложнее с окошечком в птичкином домике. Его же продолбить надо. А если на всю роту имеется только одна стамеска?!
У счастливчика, умудрившегося первым захапать дефицитный инструмент на прорубание окна в светлое будущее, то есть в увольнение, ушло чуть ли не полчаса. Сопровождаемый завистливыми взглядами коллег, везунчик ушел за увольнительной. Остальные задумались.
В результате мощнейшей мозговой атаки выход был найден.
Через час рота дружно строилась на увольнение, а на каждом дереве висели вполне приличного качества скворечники с чернеющими дырочками-окошечками для птичек.
На следующий день Хозяин долго любовался развешенными на деревьях скворечниками. Благо на некоторых деревьях их было чуть ли не с десяток. Вот только долго не мог понять адмирал, в чем же дело: деревья есть, скворечники есть, а птичьего гомона не слыхать.
Удивлялись, надо полагать, и сами птички, прилетевшие из теплых краев. Хорошие скворечники их ждали. Да внутрь пробраться невозможно.
