Ходит он по общежитию в косоворотке, в декоративных лапотках, ноги веревками перевиты, все как надо, свой русский парень, славянин. Черные волосы прядками свисают на уши, негустая борода топорщится, взгляд насмешливый, хитроватый… Не так прост… Я думаю, если его из простачка в боярские одежды перенарядить, он запросто Кучковичем станет. А уж когда поэму читает, да так, бывало, разойдется, начнет кулаком потрясать, то уж тут он сам боярин Кучка! Никак не меньше.
Конечно, он выпивает… В великие трезвенники его не запишешь. Но выпивать предпочитает в одиночку, в крайнем случае, с одним или двумя проверенными на вшивость товарищами. И осуждать его за это нельзя, ну не любит он большие компании, шума, а наоборот — любит уединение и доверительную обстановку.
Еще, в отличие от других, человек он набожный, религиозный и не скрывает этого. Носит на груди православной крест. Держит пост. Не ест мяса в эти дни, ходит слегка возбужденный, наверное, в религиозном экстазе, нo вдруг иногда кто-нибудь замечает, что он, однако, пьяненький, да не просто пьяненький, а основательно набрался. Скажет ему:
— Ты что, Валера, нажрался? Ты же пост держишь, постишься?
А он сразу защищаться:
— Кто? Я нажрался?.. — а потом разъяснит по секрету, а то не все знают: — А водку можно, она — растительная пища, из пшеницы… Так что я мяса не ем, пощусь будь здоров, дай Бог каждому так! — и сразу запоет молитву или псалом и уйти поспешит… от греха спрятаться.
А грех, он считал, со всех сторон человека подстерегает, особенно в общежитии. А уж когда пост закончится, он, конечно, и мяса поест, и выпьет, разговеется как надо.
Так и живет, стихи пишет, первый поэт на семинаре у Ошанина. Никому лавры не уступает. Как только кто захочет на первое место вылезть, он его сразу — раз! — и осадит новыми своими стихами, чтоб знал свое место.
Но вот случилась с ним великая беда — выиграл он в лотерею «спринт» легковой автомобиль. Ну, посетила человека удача, повернулась к нему лицом… Казалось бы, радоваться надо. Такое раз в жизни бывает. Но пошла с тех пор жизнь его колесом, закрутилась со всхлипом и свистом.
Года два он пил беспробудно. А что? Здоровье позволяло, денег было немеряно, — он деньгами взял, — на эти деньги тогда можно было купить большой дом в Подмосковье, а в Москве и квартирку сообразить, нo он посчитал иначе: никуда квартиры с домами не денутся — танцуй, пока молодой. Стал шиковать — по ресторанам ходить… Опять же один или с проверенным товарищем. Особенно «Славянский базар» полюбил — знай наших! Мотался каждую неделю в Ленинград, там у него знакомая была — отрада души, и там куролесил.
Приедет, рассказывает: «Был опять в Питере, из кабаков не вылазил, деньги швырял направо и налево, никого не боялся!..» Все вокруг только диву даются: вот как человек на широкую ногу живет! А потом и подскажут ему: «Ты бы, Валера, и нам бутылочку сообразил, мы бы тоже выпили». А он хлопнет себя радостно по карманам и скажет: «Так я деньги-то сегодняшние все просадил! А сберкасса сейчас закрыта, где ж я вам на ночь возьму?»
В общем, проводил время не грустно, талантливо, ну на то он и поэт. Потом дачу снял в Переделкине, рядом с матерыми писательскими волками, чтоб знали, что он тоже не лыком шит.
Скоро от пьянства стал черен… Вот как денежки-то помогли! Но — не сдавался, держал марку, показывал всем, как настоящий поэт должен себя вести, чтоб другие поучились…
А скоро и другое произошло: все денежки-то вышли, скоропостижно скончались, всю легковую машину пропил…
И образовалась страшная рана в душе, и жизнь превратилась в ад… Хоть криком кричи — никуда не докричишься! Постоянно мучился вопросом, казнил себя: «Ай-ай-ай, зачем же так с деньгами-то небережливо поступил, безобразно? А ведь мог и домик себе купить, и квартирку в Москве, не получилось… Ах, дурак, дурак, и здоровье-то не сберег, угробил! Стоило ли тогда машину выигрывать?…» И продолжали лезть в голову проклятые вопросы, особенно с утра, пока не выпьет: «Где деньги, куда делись? Ведь были же… И много было… Странно… Где они? Где?»
Весь матрац перероет, все карманы вывернет — нет денег!
«О-хо-хо, вот горе то какое и несправедливость…»
А как побольше выпьет, вроде бы полегче станет, отпустит, но ненадолго.
Стал он после этого замкнут и подозрителен, и стихи перестали писаться, ничего хорошего и умного в голову не лезло, одна бредятина… И Боярина Кучку перестал читать, да никто уже и не просил.
Ходил еще по общежитию по старой памяти, по инерции, — пьяный, всклокоченный, опухший, со слезами на глазах… Никому не жаловался, все внутри себя переваривал, перемогал… На последние деньги — исхитрился купил себе кожаный плащ, не новый, пуговицы с мясом вырваны, но все-таки плащ, вещь, успел толику денег вложить. Затянет пояс потуже и ходит в нем по коридору, как неприкаянный, и спит в нем, чтоб не украли. Никому доверять нельзя. А в общежитии — особенно.
Вот какая беда произошла с человеком, выиграл он большие деньги, и пошли они ему не впрок, не на пользу, а во вред, во зло. Нe выдержал он страшной денежной силы, пагубы, и сломался… И стихи перестали писаться, и здоровье подорвано. Как быть? Да выиграй он хоть еще два раза по столько, а рана-то все равно не зарубцуется: те-то первые деньги не воротишь и здоровье утраченное — не вернешь! И никак не отпускает память, распинает человека каждодневно и ежечасно. Что делать?
А ведь если бы не выиграл машину, все могло бы в жизни иначе получиться: по-доброму, по-хорошему, и здоровье бы прикапливалось и матерело, и поэзия бы развернулась во всю мощь и силу… Ан нет! Вот как не повезло с выигрышем!
Есть у меня хороший знакомый, Володя из Минска. Можно сказать, друг мне и брат. Мы с ним миску и ложку делим, из одного котелка хлебаем. Одна комната у нас на двоих, ничего, не очень стесняем друг друга. И вещи в гардеробе, считай, общие. Захотел, взял и поносил денек-другой. А у него много добрых вещей. Он — не жадный.
Так вот, он любит больше всего на свете спать и водку пить. Бывало, так спит — хоть из пушек пали, никак его не добудишься! Уже утро давно, часов двенадцать, надо в институт идти, умные лекции послушать, а то уже неделю не появлялись. А он все спит. И нет никакой возможности его добудиться.
Приходится тогда кричать:
— Володя, водку принесли! Вставай скорее, старый черт, а то ведь не достанется, без тебя всю выпьют!
И он тогда только соскочит и глаза разлепит: а вдруг и правда без него всю выпьют? И долго потом спать не ложится… Пока всю водку не выпьет. А если ее не оказалось, так он все равно найдет и выпьет. А институт подождет.
Мы обычно в него только к сессии выбираемся… А что? Мы — такие, долго запрягаем да быстро ездим! Бывало, все экзамены за один день успеваем сдать. И все — на пятаки. Раз, два — и в дамки! А что бодягу-то разводить!
А уж как сдали, значит — каникулы наступили, блаженный отдых. Теперь можно и отдохнуть, расслабиться, а то все пыхтели, грызли науку, а так, если без отдыха, и до смерти можно заучиться. Сгорают же на работе, так и на учебе — запросто можно сгореть. Так что без отдыха — никуда.
Ox, и славная же у нас старушка Минаевна была! На вахте сидела, студентов пропускала. Живая, шустрая! А самой уж под восемьдесят было. Она среди вахтеров самая почтенная по возрасту была, а значит, и мудрая, я так считаю. Лет двадцать уже работала и все никак не уходила, не желала, нравилось ей со студентами работать. И правильно. Самой стареть некогда.
Сильно она их любила, даже обожала. Идет кто-нибудь домой, несет что-нибудь, а она посмотрит из-под очков подслеповато, улыбнется и спросит хитро:
— Что несешь?
А студент-то покупку спрятал за пазуху, а она все видит, ишь какая глазастая! Помнется он и скажет:
— Да так… конфеток купил… к чаю… — и даст ей конфетку к чаю, может, они потом тоже попьют.
Студенты для нее как своя семья были, она во всех их делах старалась поучаствовать, не смотря на возраст, общественная женщина была. Партийная, так это само собой, но, наверное, она еще всегда и общественную работу вела, чтоб скучно не было. Вот привычка и осталась. А то, когда просто партийный и без общественно-полезной нагрузки, то со скуки подохнешь.
Так она и работала, несмотря на дряхлость и ветхость. У ней со студентами — мир, лад и дружба была.
Уже потом, через годы, выяснится, что любимая Минаевна-то и была главной наушницей и доносчицей, стукачкой, если совсем нехорошим словом сказать. Вот тебе и Минаевна! А студенты-то дураки были, ей и сердечные и житейские тайны поверяли. А она, оказывается, все на ус мотала и куда надо докладывала. Не могла без этого работать, иначе — не интересно, без огонька. А тут — с огоньком! Поэтому и у начальства она особо ценным работником была.
