Еще через годик в Хабаровск поехал, к очередному «дорогому сослуживцу» …на вокзале с поезда сходил, меня и взяли… пистолетик в сумке, глушак, патроны… Следак из Хохляндии уж очень толковый попался, объединил всех жмуриков в одну команду и нашел единое и неделимое для всех и для каждого — армейское прошлое. Вот так! Второй год в тюряге сижу, по всей стране меня покатали, на эксперименты по местам преступлений… а мне только в кайф, с таким удовольствием вспоминаю, как этих зверей гасил! Только в казарму не возили, где эти твари меня убивали день за днем, ночь за ночью… а вот она, рядышком. Сейчас родственнички этих ублюдков меня упырем называют… смерти моей требуют… дебилы скотские! …знали бы, что их дорогие детишечки в казарме по ночам вытворяли?! Сами нарожали…
Костик Остриков, потрясенный услышанным, попытался что-то промямлить.
— Ты, это…
Парень улыбнулся от уха до уха и, торопясь выговориться до возвращения тюремных конвоиров, перебивая Костю, продолжил.
— Вышак мне светит, к бабке не ходи но, о другом жалею — еще двух зверей оставил по земле ходить. А они недостойны! НЕДОСТОЙНЫ! Твари они без сердца! Уроды моральные! Нельзя им жить и детей рожать… Эх, еще двое…
Щелкнул ключ во входной двери — вернулся конвой. Судебное заседание продолжилось и быстро свернулось, т. к. опять упала в обморок молодая светловолосая женщина с прибалтийской фамилией. Вокруг нее засуетился дежурный врач, а судья перенес слушание на другой день.
Мы с Костиком тупо отсекали дверь, пока конвой уводил убийцу, а родственники жертв выкрикивали угрозы и всевозможные проклятия на его голову…
Бывший прапорщик шел с гордо поднятой головой, развернутыми плечами и прямой спиной, а его губы беззвучно шептали.
— Еще двое… жаль…
Вечером, сменившись с гарнизонного караула и вернувшись в училище, мы с Костиком поделились впечатлением от рассказа убийцы с остальными курсантами…
Никто из нас не осудил того парня, т. к. ни у кого из ребят не было четкой уверенности, что именно сделал бы каждый из нас, оказавшись на его месте.
p. s. Что же за дурь такая, когда нормальные и вменяемые ребята превращаются в одуревших зверей и тупо обрываются на себе подобных, не только унижая их человеческое достоинство, но и калеча физически… не думая о возможных последствиях, включая такие страшные, как возмездие ценой жизни…
p. p.s. Что было дальше с этим парнем мы так и не узнали, т. к. в гарнизонный караул заступили только спустя пару месяцев, а на «усиление» никого из наших больше не направляли… а спрашивать у коменданта гарнизона язык не повернулся… и так все более-менее понятно.
Курсант 45-го классного отделения Фахраддин Мирзалиев (в миру — Федя) попался в самовольной отлучке. В разгар суровой уральской зимы к тоскующему по любовным ласкам парню из солнечного Азербайджана приехала молодая жена. И горячий Бакинский мужчинка 20-ти лет отроду не устоял.
А бессердечный комбат Пиночет в очередной раз традиционно закрыл все увольнения в город. Закрыл наглухо и без исключений. Приезд жены — это не уважительная причина, чтобы выписать маленькую желтую бумажку под названием «Увольнительная записка» и пожелать смущенному юноше приятно провести время… вернее ночь. Показать, так сказать, удаль молодецкую, не посрамить честь мундира, продемонстрировать гусарский натиск, сокрушительный наступательный напор и все такое… Хрен вам, дорогие детишечки, пусть южная красавица Лейла летит обратно домой несолоно хлебавши! Гы-гы! Увольнений нет и не будет!
Наряд по 4-й роте в отличие от деревянного полковника Серова вошел в положение молодого мужа, изнывающего по знойной черноокой красавице. Дневальные курсанты, рискуя гарантированно занять уютную камеру на училищной гауптвахте, причем вместе с самим Федей в качестве доброго соседа, за содействие в «побеге» естественно, не скрывая завистливых взглядов, дружно благословили парня на самовольную отлучку. Дабы хоть кто-то вдоволь вкусил все прелести и страстные ласки прелестной красотки.
— Федя! Будь молодцом! Покажи себя настоящим мужчиной! И это… за каждого из нас по разику… а лучше, по два! Эх! Давай парень, удачи тебе!
Благодарный и откровенно смущенный Федя искренне расшаркался в самых изысканных реверансах и сложился в глубочайших книксенах, клятвенно заверив, что ни при каких обстоятельствах не сдаст душевный наряд по роте на растерзание злобному и завистливому Пиночету — тайному извращенцу и моральному импотенту. (а как иначе прокомментировать его неприглядные действия?)
Но как говорится: «Человек предполагает, а судьба располагает!» В эту эпохальную ночь звезды на небе находились явно в зодиакальном знаке полковника Серова, а не курсанта Фахраддина Мирзалиева.
Абсолютно счастливый и опьяненный любовью Федя бездарно попался в тот самый момент, когда перелазил через бетонный забор с двумя объемными сумками в зубах. (именно в зубах, т. к. своими руками уставший от сладких утех азербайджанец цеплялся за скользкую кромку заиндевевшего забора — зима на дворе, поймите правильно, а зубы у Фахраддина были просто на зависть — медную проволоку на спор перекусывал)
Федя попался в том момент, когда висел на заборе, как собака в седле верхом на корове, отчаянно балансируя под тяжестью сумок, которые неумолимо влекли его тушку на территорию военного училища ВВС, а огромные сапоги 48–50 размера предательски скользили по внешней стороне бетонного заграждения, стараясь максимально отсрочить факт неминуемого падения. Причем, падения именно мордой в сугроб. Но Федя, был боец от природы! Скрипя зубами и «намертво» сомкнув челюсти, он крепко держал сумки, в недрах которых покоились две 3-х литровые банки с азербайджанским коньяком и вкуснейший закусон — изыски национальной кухни.
Когда Феденька был на самой грани позорного падения с забора, его и принял полковник Серов. Принял в свои нежные и цепкие объятья. Он любезно подстраховал курсанта Мирзалиева, чтобы тот не грохнулся «портретом вниз», и даже заботливо перехватил из «бультерьерских» челюстей уставшего курсанта две тяжеленные сумки с многочисленными гостинцами, которыми заботливая жена нагрузила Фахраддина по самое «немогу». Сам же Федя, чувствуя свою ответственность перед душевными товарищами, благословившими его «в бега», словно вьючный ишак старательно волочил тяжелый груз в качестве сердечной благодарности наряда по роте и 45-го к/о. Эх, и попался, фактически на «финишной прямой»! Абидна, панымаеш, да?!
Поймав курсанта Мирзалиева с поличным, Пиночет довольно потирая руки, горел страстным желанием немедленно арестовать весь наряд по 4-й роте (соучастников, выпустивших Федора из казармы после команды «Отбой»). Являясь приверженцем методов «а-ля-Макаренко», комбат хотел посадить всех парней в одну камеру, дабы переложить процесс воспитания самовольщика на плечи дневальных по роте. Типа, парни сами найдут «правильные слова» для курсанта, «подставившего» их под раздачу и уложившего на «уютные» нары. Логично, с одной стороны, а с другой: «за друга пострадать — святое дело!» Нас гауптвахтой не испугаешь!
Пока Федя, безбожно коверкая русский язык, эмоционально доказывал абсолютную невиновность ребят из состава суточного наряда, пытаясь чуть ли не слезно убедить комбата, что покинул расположение роты незаметно для дневального на тумбочке, комбат тащил тяжеленные сумки и ехидно улыбался. Добравшись до казармы, Пиночет отдал сумки Федору и приступил к массовым допросам с применением интеллектуальных пыток типа «вынос мозга». Но дневальные сопротивлялись весьма достойно. Они с наивно-убедительным взглядом обиженного ребенка клялись чем угодно, что курсант Мирзалиев мимо тумбочки не проходил и через дверь казарму не покидал. Такая вот мистика!
Упертый Пиночет не добившись чистосердечного признания от состава наряда по роте, радикально расширил список подозреваемых. 45-е отделение было экстренно построено в центральном коридоре казармы.
Довольный собой и своей прозорливостью, аки Шерлок Холмс и миссис Хадсон одновременно, дотошный комбат проводил скрупулезное экспресс-расследование на предмет, кто из ребят был в курсе происходящего и более того — способствовал осуществлению факта самовольной отлучки — вопиющего нарушения воинской дисциплины и т. д. и т. п. еще на час «полоскания мозга». Такое впечатление, что полковник Серов наслаждался процессом массового изнасилования личного состава, попутно любуясь собой и своей «ролью в истории человечества».
Наконец, частично стравив пар и завершая монолог из репертуара театра одного актера, гаденько улыбаясь, Пиночет вежливо и членораздельно обратился к Федору, который понуро стоял перед строем курсантов, не выпуская сумки из своих рук. Было заметно, что курсанта терзают муки совести — подвел товарищей! Вай-вай-вай, как нехорошо!
