— цветной портрет того молодого человека с усами, который лежал возле машины… Блестящие волосы, пробор. И подпись: «Помни, Ледушка, как мы кутили, как потом мы много любили…»А что любили — не написано… Места не хватило. Наверное, любили гулять… «Там ведь чудесная природа и субтропическая растительность», — подумал Леша. Он долго еще листал альбом с фотографиями, потом положил его на место и стал осматривать комнату. Если профком откажет в предоставлении семейной комнаты в общежитии, то придется жить здесь и подать заявление на квартиру в райжилотдел. А там как раз Митька родится, и райжилотдел пойдет им навстречу. Тесновато, конечно, будет, но в тесноте, как говорится, не в обиде. Главное — уважать друг друга и помогать в труде и быту. И Клавдия Мартыновна наверняка поймет, и они поладят. Он, если надо, и побелить сможет, и обои поклеить, и на рынок сходить. И заживут они дружно, весело, и Митька будет называть Клавдию Мартыновну бабулей. Из роддома он Митьку вынесет сам, на руках, такси вызовут… И Лида, сидя в машине, положит свою голову ему на плечо и тихо произнесет: «А он похож на тебя…»
В комнату заглянула Клавдия Мартыновна:
— У вас случайно закурить не найдется? А то у моих курцов кончились.
— У меня только «Дымок», — оправдываясь, произнес Леша и вынул из кармана пачку.
— Дымок не дымок — лишь бы дым в потолок, — сказал мужчина из-за спины Клавдии Мартыновны и протиснулся в комнату, протягивая руку Леше: — Павел Степанович, Лидочкин дядя.
— Леша, — сказал Леша и крепко пожал руку своему будущему родственнику.
— Вот это имя! — обрадовался Павел Степанович. — А то что, ей-богу? Армаз, Леван, Давид!.. Леша! Коротко и ясно! Ну что, Леша, пойдем выпьем за Лидкино счастье!
— Лида будет счастлива, — сказал Леша, — но, во-первых, не балуюсь, а во-вторых, имя не имеет значения. Лишь бы человек был хороший…
В коридор высыпали остальные родственники и гости и начали петь и танцевать кто во что горазд. Потом Лешу подхватили под руки и потащили в комнату. Там он взял гитару и стал петь песни Пахмутовой на слова Гребенникова и Добронравова… Влили в него стопку, и он начал мрачнеть, а вскоре и совсем замрачнел и вышел на кухню. Сел на табурет и задумался. За окном по-прежнему заливались соловьи.
Гости начали расходиться, и постепенно все разошлись, кроме одного по имени Сергей. На нем повисла Клавдия Мартыновна и приговаривала, абсолютно захмелевшая:
— Куда ты идешь? Куда?! На работу тебе завтра не идти… Лидка, поди, к утру вернется, а то и совсем… А?..
— Да неудобно, Клава, — отвечал Сергей, тоскливо глядя на дверь. — Неловко… И этот на кухне… Нет. Я пойду…
Леша заерзал на табурете. В кухне появилась Клавдия Мартыновна.
— Ну, чего ты маешься? — сказала она совсем не по-доброму. — Чего ты сидишь как куль?.. Сказано тебе русским языком: в ресторане они гуляют… Не дождешься!.. Кабы хотела, так позвала бы!..
— Лида гордая, — тихо и не так уверенно произнес Леша, не двигаясь с места.
Входная дверь хлопнула.
— Пришла, — облегченно вздохнул Леша.
Клавдия Мартыновна высунулась в прихожую и безнадежно произнесла:
— Ушел… И ты иди… Не высидишь ничего. Точно тебе говорю…
— И все-таки, Клавдия Мартыновна, — сказал Леша, как бы обретая второе дыхание, — не знаете вы Лиду, хоть и мать… Она натура цельная. Не может у нее не быть ко мне чувства. Вот она вернется — вы увидите!
— Ах, я не знаю? Лидку не знаю?.. Чувство у нее к тебе?.. Не держит она тебя в голове!.. Это я тебе как мать говорю. Иди домой, а то на метро опоздаешь…
Леша медленно встал с табурета. Ком застрял у него в горле.
Жизнь дала трещину. Разве к этому его готовили в комсомоле? Разве об этом писал Чернышевский и пел Эдуард Хиль? Неужели же он, простой, откровенный парень, каких тысячи, не достоин искреннего девичьего чувства?..
— И соловьи, как назло, рассвистались, — почему-то сказал он, застегивая пиджак на все пуговицы.
— Это не соловьи, Леша… Это местные хулиганы, — сказала Клавдия Мартыновна, и Леша наконец понял, что не судьба ей стать его тещей…
…На набережной Москвы-реки в эту ночь мы с ним и встретились. И рассказал он мне свою беду так, как она здесь написана. Я посоветовал ему тут же броситься в воду, но он решительно отказался и зашагал прочь, напевая: «Крепись, геолог, держись, геолог…»
Что же касается меня, то я в таких парней верю! Окончит он институт, станет инженером и каждый свой отпуск будет проводить в туристическом походе… С гитарой… У костра… С песней…
В конце концов есть очень много песен, которые по-настоящему бодрят.
Печатается по книге «Подбородок набекрень»
(М., изд-во «Советская Россия», 1975).
В некоторых изданиях этот рассказ
имеет название «Хозяйский глаз».
Однажды осенью всю ночь лил сильный дождь.
Под утро он прекратился, но небо осталось обложенным. И когда часов в девять утра мы выглянули в окно, то увидели, что все тысяча восемьсот семь Зорких Глаз пришли в полную негодность. У всех было помутнение роговиц, ресницы повыпадали, а края век покрылись грязно-коричневой ржавчиной.
Мы чуть не расплакались. Это была последняя партия Зорких Глаз, которую мы только вчера получили из Канады.
— Надо было накрыть их брезентом, — сказал заместитель директора.
— При чем тут брезент? — возразил директор. —
