– Я согласная! – запрыгала, хлопая в ладоши, княгинюшка. – Только вот арестованная я, не дай покровитель женщин и детей такую судьбу последнему продавцу хот-догов.
– Насчет кичи, мадмуазель, пардон, мадам, так мы мигом амнистию организуем, хотя мы и грубые солдаты, не умеющие тереть про любовь.
– Дурочка, – шепотом прохрипел доктор Хватсон, приблизившийся на носках и так на них и оставшийся. – Это же бешеные казаки, питающиеся кровью бюргерских младенцев. Черная смерть. Их цельный полк, и они воздерживались минимум неделю.
– Если бы полк, всего семнадцать вместе с командиром, – отмахнулась, мельком вздохнув, чернобровая Озноба Козан-Остра. Она-то знала, что познание материальных и идеальных объектов действительности протекает в эмпирической и умозрительной формах. Что для настоящей женщины, вдовы по физиологии, регулярная армия! И в окно:
– Освободите же меня, красны молодцы! Экскьюз ми, загорелы под неродным солнцем до черна молодцы!
– Пора объясниться, сиречь, перебазарить эту тему, – веско молвил статный атаман. – Мадам, мы неспроста искали вас. Мой отряд – самая сплоченная бригада за всю историю человечества. Моей братве в одно и то же время хочется спать и жрать. По ночам мои ребята встают одновременно, чтобы помочиться за одним кустом, и давка за этим кустом неимоверная, ибо всем охота справить нужду именно за ним. Мои воины родились и надеются умереть в один и тот же день. Они настолько одинаковые, что если в голове одного появилась мысль на кого-нибудь наехать, значит эта же мысль появилась у каждого. И это единство нами очень ценится. На стрелке мы все знаем когда борзеть, а когда отваливать. В кабаке у нас такого не случается, чтобы кто-нибудь валялся под столом, а остальные еще ни в одном глазу. Мы если отпадаем, то отпадаем строем, если блюем, то все как один.
Вдова слушала, развесив уши.
– Но есть заноза на тропинке – женщины, – проникновенно продолжил атаман, пристукнув древком стяга. – И поэтому, прослышав о ваших, мадам, «положительных» качествах, мы просим вас стать нашей бригадной женой. А если вас интересуют формальности, то, пожалуйста, гайками обменяться можно в ближайшем храме. Короче, грядка предлагает руки и сердца и с трепетом ждет ответа.
Вдова зарделась, как и положено скромной приличной женщине, когда ей предлагают законный брак. Но, если откровенно, луноликую не грело стать супругой военнослужащих. Наставлять рога целому войску, ясен перец, чревато. Да и вообще, – что значит быть женой военного? Это нудные разговоры о денежном содержании, чинах и гауптвахте, это секс по постоялым дворам, бесконечное свадебное путешествие по захолустным гарнизонам, это негде помыть голову, грязное белье и лишенные фантазии сплетни соседок. Бр-р-р. Спустя тысячелетия, может быть, студентки педвузов и не будут о чем-либо другом мечтать, но это же когда будет.
А с другой стороны, ребята могут пригодиться. И вид их внешний утехи сулит обалденные. Истинно сказал в подобном случае великий мудрец Айгер Ибн Шьюбаш: «Почему мне попадаются только неверные жены? И неужели их мужья ни о чем не подозревают?»
Вдова схитрила:
– Я – женщина передовых взглядов, и формальностям придаю мало значения. Превыше всего я ставлю совет да любовь. Однако эта самая любовь встречается редко, и я боюсь обмана...
– Ну-у-у! – укоризненно загудели сплоченным хором казаки.
– Исполните три моих желания, и я готова поверить.
– Хоть тысячу, без базара, – гаркнула рать, загорелая, как концерный рояль.
– Дураки, я не о сексе, – хмыкнула стройная Ознобушка. – Я хочу, чтобы вы стерли этот городишко с лица земли.
– Плевое дело, – рыкнул бригадир. – Пришел, наехал, отхватил.
Атамана звали Бромолей. Он был отважный, как мизер на второй руке и стойкий, как фаллический символ. Бромолей обладал шикарным мускулистым телом, и поэтому болезни липли к нему с настырностью гурманов. Но только одной болячке повезло. После большой физической нагрузки у командира проявлялись боли в икроножных мышцах и стопах. Однако благодаря загорелости кожи плоскостопие было не очень заметно.
Его глаза пылали огнями Святого Эльма, черты лица были словно высечены из угля, зубы пересекались сталактитами и сталагмитами. Когда заходил разговор о бастующих шахтерах, Бромолей очень возбуждался.
* * *
Уже знакомый читателю таможенный пост, утонувший в душистых зарослях баптизии тинкторины. Тихо. Пока. Не слышно даже изрядно поднадоевшего щебета разных птичек.
Таясь, как клоп, оставивший сзади караван предприниматель Лахудр-гирей по-пластунски подполз к стоя кемарящему у шлагбаума солдатику.
– Эй! – шепотом окликнул часового коммерсант, прекрасно сознающий, что научная рациональность не является лучшей, а тем более единственной формой рациональности.
Часовой всхрапнул.
– Эй! – усилил голос Лахудр-гирей и, чтобы уж наверняка, метнул в дремлющего комок глины. Попал.
Часовой не отделался всхрапом, попадание лишило касатика равновесия и воин, как тень, все быстрее кренясь, рухнул. С места падения послышался очередной всхрап.
На звук из караулки в исподнем выступил синьор Перхучо. Шум застал начальника таможенного поста, когда тот латал прохудившийся майорский мундир.
– Эй! – шепотом окликнул синьора предприниматель. – Сейчас здесь пройдет караван на Мутотеньск-Берендейский, так вы его пропустите.
– Че? – оторопело, словно его повысили в чине, оглянулся отставной майор.
– Тише. Не надо кричать. Враг не дремлет. Пропустите караван, и ладно.
– А кто это говорит?
– С тобой говорит директор катка, – пошутил спекулянт и поднялся из кустов. – Разрешите представиться. Джеймс Понт, агент «ноль ноль тринадцать». Говорите тише, я боюсь нечаянно проглотить ампулу с ядом.
Бесцветные, как полиэтилен глаза Перхучо окрасились багрянцем.
– Джеймс Понт? С секретной миссией? – Что-то такое кроме багрянца притаилось в глазах еще. Но пока было не разобрать.
– Умоляю, тише. Вы погубите всю операцию. И у шлагбаумов бывают уши.
– Ты меня назвал Шлагбаумом?! – возмтился и раздул грудь отставник, словно его попытался поцеловать кто-то нелегкой сексуальной ориентации, или будто вдруг рекрут привел неоспоримые доказательства, что майор является его отцом.
– Да нет же. Это образное выражение. Я просил, чтобы вы не орали. Сейчас здесь пройдет караван. В сторону Мутотеньска-Берендейского. Так вы его пропустите, без досмотра.
– Почему без досмотра? Да угостит тебя своим любимым блюдом священный скарабей!
– В зарослях баптизии могут скрываться мутотеньские шпионы. При досмотре они могут подглядывать.
– Я в детстве тоже подглядывал, а вырос – дослужился до майора, – отрезал отставник.
Показалась вереница верблюдов, отдаленно напоминающая Бруклинский мост. Погонщики вели себя нагло. Рассказывали анекдоты, громко смеялись, жевали батат и сплевывали на родную мордорворотскую территорию.
– Их должен пропустить я? И ладно? И все? – ну прямо не майор спросил, а Мона Лиза.
– Не совсем все, – затараторил оборзевший, как автомеханик, шпион. – Еще вам следует выдать мне тысячу эскудо на разведывательную деятельность. Деньги вернут из тайных фондов.
Синьор Перхучо странно улыбнулся и отслюнявил тысячу, но затем вдруг рявкнул:
– Караван, стой! Груз к осмотру товсь!
Все еще посмеиваясь, погонщики обнажили содержимое тюков. Перед таможенником предстали медные таблички с памятников архитектуры, мотки медной проволоки, медные трубы и распиленный на куски медный Петр I на лошади. Прорубившему окно в Европу царю повезло. Пилильщик оказался монархистом и, безжалостно раскромсав коня, минхерца не тронул. С точки зрения Фрейда этот поступок можно обьяснить двояко, но не станем отвлекаться.
– И ты, ноль-чертова дюжина, хочешь сказать, что этот медный лом принесет в Мутотеньске гораздо больше вреда, чем пользы в Мордорвороте?
– Бесспорно. – Полы прорезиненого кафтана Лахудр-гирея тряслись, очки запотели, но предприниматель боролся. – Во-первых, если мутотеньцы начнут делать из этого оружие, то мы победим, так как скоро наступит железный век. Во-вторых, если они пустят медь на монеты, то у них начнутся «медные бунты». В-третьих, окислы меди очень ядовиты, и жители Мутотеньска-Берендейского скорее всего перемрут сами. В-четвертых...
– Молчать! – рявкнул кетчупомордый начальник таможенного поста отставной майор синьор Перхучо. – Эй, солдатик! – Солдатик мигом вскочил, сна ни в одном глазу. – Контрабандистов расстрелять! – махнул рукой Перхучо. Теперь, наконец, удавалось разглядеть, что там за багрянцем в его глазах. Там полыхала радость дикаря, выслужившего стекляные бусы.
Рядовой согнал погонщиков вместе с Джеймсом Понтом за караулку и полоснул очередью из шмайсера, не позволив ни помолиться, ни спеть «Марсельезу». Делая контрольные выстрелы, он окликнул шефа:
