Папаша Паша
Они мне утверждают: не надо кривиться, если рожа крива. Да как же она будет пряма, если уже обижают. Я же красавцем был до перестройки. Софи Лорен за автографом в очереди стояла. А теперь, конечно, лицо скривилось. И зафиксировалось.
А ведь какое лицо раньше было, красивое. А главное – ответственное. Кланом я в нашем городе руководил. Кланом Собакиных.
Да когда я звонил в гастроном и говорил, что это я, папаша Паша Собакин, у меня только спрашивали: когда и сколько? Потому что куда и что именно – знали!
А началось как-то все неожиданно. Звоню я в прокуратуру и сажу Сорокина на пять лет. Мешал он нам. И тут вдруг его выпускают через четыре. Дня. Чувствую, чья-то рука мешает в городе руководить. Тогда я выпустил на волю Червякова. Чтобы он, значит, по этой руке чикнул. Но его тут же схватили и посадили обратно. Я думаю, во жизнь пошла! Никого не посади, никого не выпусти. Ну, беззаконие жуткое!
Я говорю, в чем дело? А мне говорят, что клан Кошкиных в силу входит. Ну, кто раньше этих Кошкиных в расчет мог взять? Так себе кланчик, средний. Руки нам лизали, в глаза заглядывали. Ну, были у них в городе кое-какие должностишки, кое-что контролировали. Но чтобы против нас, Собакиных – упаси бог! Такого не было.
Дальше – больше. Эти Кошкины начали хитростью брать. Подослали своих мордобойцев и побили одного нашего товарища. Сильно. Ему на коллегии выступать, а он все путает. Понос с аппендицитом путает. Кофе – с коньяком. Да еще синяк под глазом. Загримировал я ему лицо. Под синяк. Синяк больше лица был. Загримировал. Лицо еще красившее стало. И пошел он выступать. Выпросил даже не две медали, а два ордена! Но для Кошкиных! Перепутал, собакин сын! Вот как побили.
Но тут Кошкины осмелели и вообще впереди лозунгов побежали. И в городе посты под шумок перестройки заняли. И посыпались мы, Собакины, кто куда.
Теперь больничный по уходу за собой не возьмешь. Сейчас Кошкины за собой ухаживают. В нашей финской бане не помоешься. Сейчас там Кошкины грехи смывают. А если я хочу бутерброд, например, с чем-нибудь, то пожалуйста мне – бутерброд с хлебом. Во как все обернулось!
До смешного доходит. Клан Кошкиных намариновал на зиму два миллиона рублей. В двухлитровых банках. Это они этого миллионера из Каракалпакии окаракалпачили. А мы, Собакины, рты открыли и завидуем. Скисли. Будто чая хлебнули вместо коньяка.
Я понимаю, сейчас сложный период. Эти Кошкины нас побили нашими же лозунгами. А почему? Да потому, что наш клан всегда шел навстречу трудящим. Ся. И где-то мы с ними разминулись. Надо срочно найти трудящих. Ся. И снова пойти им навстречу.
Мы всегда заботились об интеллигенции. Но где-то она из-под нашей заботы выскользнула. Надо срочно найти интеллигенцию и снова окружить ее. Заботой и вниманием.
И последнее. Да, наш клан Собакиных – дружный клан. Мы всегда были щека к щеке. Но щека к щеке – щеки не увидать. Вот где-то мы эту щеку и проглядели. Подставили ее Кошкиным. Поэтому нам, Собакиным, надо оглядеться и снова – щека к щеке. И смело – против Кошкиных.
Вот такое лично мое коллективное мнение!
Доложу я вам, дал мне бог фамилию – Рокоссовский. У меня спрашивают:
– Как фамилия?
Я говорю:
– Рокоссовский.
И все присутствующие встают руки вверх. Правда, к маршалу я никакого отношения не имею. Просто мы однофамильцы. Жена мне тоже попалась неслабая – Жанна Дарк. В параллельном классе училась. Хорошая девчонка. Чуть что – сразу взглядом лепестки с цветов осыпает. Нянечкой в детском саду работает. А я на заводе – слесарем.
И вот на десятый год совместной жизни я подумал: «Имею я право раз в десять лет напоить-накормить жену, чем она сама того захочет? Имею!»
И пошел по магазинам. Нет, не просто по магазинам – сразу по директорам.
Захожу в первый универсам, прямой наводкой – к директору и говорю:
– Так и так, я – Рокоссовский. А вы кто?
Он объятия раскрыл и мне навстречу бросился.
– А я же, – говорит, – я – Щорс.
Обнялись мы с ним. Я говорю:
– Знакомая фамилия – Щорс. Полководец?
Он говорит:
– Конечно. Мой однофамилец. Ты не стесняйся, Рокоссовский, говори, что надо. Потому что военное братство – оно святое дело.
Я говорю:
– Мне икры, шампанского и кофе растворимого.
А сам думаю, хоть он Щорс, а вряд ли. Не на войне.
Щорс на меня посмотрел, кулаком в воздухе махнул, как саблей, и говорит:
– Ух, молодец! Сразу видно – Рокоссовский. Шампанское я тебе организую, а за икрой пойдешь во второй универсам, там у нас Ковпак.
И за дверь крикнул:
– Эй, Фрунзе! Ящик шампанского Рокоссовскому!
Заходит Михаил Васильевич Фрунзе, полный тезка полководца, и ящик шампанского на стол небрежно – ба-бах!
Потом обнялся со мной, руку пожал и спрашивает:
– А ты в каком универсаме, Рокоссовский?
– Я на заводе.
– Ка-ак – на заводе? Ну, ты не крути. Беру – выше. Понимаю, тайна? Беру – выше.
Подмигнул и ушел. А Щорс позвонил куда-то и сказал мне:
– Давай дуй во второй универсам, Ковпак тебя ждет.
Прихожу я во второй универсам, там мне такую роскошную встречу устроили. Правда, сначала спросили:
– Рокоссовский? От Щорса?
Я говорю, да.
Повели меня к Ковпаку. Шли долго, по-партизански. Коридорами, дворами, складами, подвалами. И вдруг – рраз! – двери настежь, и Ковпак на меня идет.
– Рокоссовский, друг!
Я говорю:
– Ковпак, братишка.
Обнялись, он меня сразу в штаб. Сто грамм, бутерброд с икрой. Причем, бутерброд без хлеба. Одна икра, в ложке.
Ковпак говорит:
– Ты извини. У нас с хлебом перебои. Наши не подбросили. На икре пока перебиваемся.
Я говорю, чепуха, понятно, время трудное – и закусил, ложек восемь.
Он усадил меня, спрашивает:
– Ну, как там дела, на большой земле?
Я говорю:
– Во! Наступаем.
Он говорит:
– А мне некогда и выскочить отсюда, со всех сторон наседают, окружают. Но ничего, держимся. Ты хлеба с собой не принес?
Я говорю:
– Да как-то не подумал.
Он говорит:
– Ты в следующий раз неси. Буханки 3 – 4. Сложно у нас с продовольствием. Тебе сколько икры?
Я сказал.
Он соединился по рации:
– Котовский! Икру в землянку.
Заходит Котовский. Опять объятия, поцелуи, слезы. Я тоже прослезился. Кругом свои. И чувствую, что мы этих гадов, которые окружают, все равно победим. Фиг им, а не икра.
Опять по сто грамм приняли, нарисовали они мне схему на карте, как за кофе пройти незамеченным, как за линию фронта. И пошел я в третий универсам.
Там меня встретил сам Василий Иванович.
Я говорю:
– Чего-то ты, Василий Иванович, мокрый, вроде, как реку переплывал?
Он говорит:
– Вспотел просто. Отбиваюсь, наседают. Прямо битва идет. То – дай, другое – дай. Хуже, чем на войне. И все чужие норовят ухватить кусок. Хотя своих все больше и больше становится. Сейчас многие к нам перебегают. Чувствуют, на чьей стороне правда.
– Василий Иванович, так ты и есть Чапаев?
– Не, я Фурманов. Чапаев у нас в управлении.
– А Махно?
– Махно – в главном управлении, у Колчака.
Я думаю, во как все перепуталось. И пошел я одухотворенный. Продукты они мне все прямо на дом привезли.
Отметили мы с женой десятилетие на славу. Я ей говорю:
– Что, – говорю, – Жанна Дарк, делать-то будем?
Она говорит:
– А что делать? Увольняться будем и к своим пробиваться.
На том и порешили.
Алименты при луне Эротическая дилогия
Ой, девки бойки пошли нынче, ой, бойки. Такие бойкущие девки. Да от нее, от такой-то бойкой, разве убежишь? А когда уже не убежал, оказывается, она ласковая. Ну, о чем тут думать будешь, когда уже чувствуешь, что она такая ласковая? Конечно, не об алиментах. А зря! В любой ситуации надо о них думать, в любой. Надо как-то нам, мужикам, от алиментов предохраняться.
А то что получается? Только ты утром от нее ушел, а к вечеру тебе уже повестка в суд на алименты. В суде уже она вся в слезах, зареванная сидит, а на коленях у нее ребеночек соску подергивает. И она уже говорит:
– Вот, Коленька, знакомься, это наш совместный ребеночек, Вовочка.
Вопрос, как он мог получиться за один день, сразу отпадает. Потому что такая она небойкая сидит, убитая горем и тобой, негодяем, обиженная, что шапка сама с головы снимается и в руки падает.
А по бокам от судьи две народные заседательницы рыдают, разделяют чужое женское горе. И исподлобья на тебя, на подлеца, так и поглядывают. Так смотрят, что Вовочку-соплячка хочется тут же усыновить и под алиментами подписаться. Мол, да, да, да, наши отношения с этой милой женщиной, простите, не знаю, как ее зовут, дошли до постельных, и я согласен и жениться, и усыновить, и подписаться.
Зашел в суд холостым человеком, вышел многодетным. А она из суда вышла – опять бойкой стала. Говорит, ну все, Коленька, до свидания, дома нас с Вовочкой и с алиментами папка его родной ждет.
Ой, бойкущи девки. Приезжает к нам инопланетянин. Наша бойкая девка его сразу сцапала, и он от нее понес. У этих инопланетян, значит, мужики несут, причем, несут очень быстро. Понес он от нее, понес и уже на другой день принес… ребеночка… Так наша бойкая девка тут же на него на алименты подала. Суд, конечно, разобрался в ситуации. Раз мужик – должен платить. И сейчас инопланетянин ребеночка воспитывает. А наша девка от него алименты получает.
