За четырнадцать лет на посту директора Бухоловской школы побывало четыре человека, в роно за это время сменилось семь заведующих, в райисполкоме — пять председателей, в райкоме — шесть секретарей. И среди всех этих работников нет ни одного, которого стрикулисты из Бухолова не облили бы грязью. Получилась совершенно дикая картина. Все эти четырнадцать лет страдающей стороной являются не неучи и клеветники, а честные советские работники. Их вызывают в область, заставляют писать докладные записки, оправдываться. Не успеют эти работники опровергнуть одну кляузу, как Рогова и Залызин посылают другую.
Я был в Бухолове и говорил с педагогами, партийными и советскими работниками, и никто не сказал мне доброго слова о супругах-клеветниках. Что же касается самого села, то здесь супруги вообще настроили против себя всех жителей. Со стрикулистами никто не разговаривает, ни один колхозник не подает им руки.
— Это все из чувства брезгливости, — объяснила нам Елизавета Ивановна, секретарь парторганизации колхоза "За коммунизм". И добавила: — Вот заведется одно такое склочное семейство на селе, от него всему району маята.
Сотни людей занимались уже расследованием писем и заявлений Роговой и Залызина, не меньше пятидесяти раз эти заявления обсуждались на заседаниях районных, областных и центральных учреждений. Наступила уже пора взять слово прокурору и сказать супругам все, что мы думаем о клеветниках и кляузниках. Да сказать это твердо и решительно, так, чтобы они не только зареклись сами, но и заказали другим стрикулистам использовать во зло чуткое отношение советских людей и организаций к письмам трудящихся.
1953 г.
Студентку Пяткину вызывает преподаватель:
— А ну, расскажите, как вы подготовились к экзамену.
А Зине Пяткиной рассказывать и нечего. Всю неделю она прокружилась в клубе на танцах, и сейчас у нее в голове гуляет ветер. Но Зина Пяткина не краснеет. Она многозначительно улыбается и кладет на стол преподавателю маленькую записку. В записке всего четыре слова, но они оказывают на преподавателя магическое действие, и преподаватель пишет студентке в зачетную книжку "хорошо".
Через три дня Пяткиной предстоит новый экзамен, Пяткина пишет еще одну записку. Преподаватель Ряжцев читает ее и ничего не понимает. А в записке написано: "Я сестра Ивана Павловича".
— Ну, что из этого? К экзаменам-то вы ведь не подготовились?
— То есть как что? — недоумевает студентка. — Неужели вам не понятно? Раз я сестра Ивана Павловича, то вы должны сделать мне скидку.
Николаю Даниловичу Ряжцеву хочется встать и попросить бесцеремонную студентку выйти из аудитории. Но Николай Данилович почему-то гасит в себе этот благородный порыв. Мелкие житейские соображения берут верх над принципиальностью, и Ряжцев долго думает, как быть. Поставить в зачетной книжке «хорошо» ему совестно, написать «неудовлетворительно» боязно. И преподаватель идет на компромисс. Он пишет «посредственно» и назидательно говорит студентке:
— Смотрите, чтобы это было в последний раз!
Но назидание не помогло. Через неделю Пяткиной предстоял третий экзамен, и она вновь, как ни в чем не бывало, положила на стол преподавателю записку с четырьмя магическими словами: "Я сестра Ивана Павловича".
Преподаватель Манихин прочел и возмутился:
— Да как вы смели написать мне такую записку?
Манихин был так возмущен поведением студентки Пяткиной, что не только записал в ее зачетную книжку «неудовлетворительно», но и немедленно доложил о случившемся заведующему кафедрой, декану факультета и дирекции института. Возмущение было всеобщим. Да и как же могло быть иначе? Честь и достоинство преподавателей требовали того, чтобы студентка Пяткина была немедленно наказана. Заведующий учебной частью взялся было за перо, чтобы написать соответствующий приказ, как вдруг ему доложили:
— В институт прибыл сам Иван Павлович.
Иван Павлович — в городе человек известный, и всем казалось, что он приехал в институт специально за тем, чтобы извиниться за бестактное поведение Пяткиной и поблагодарить тех преподавателей, которые отказались поставить этой студентке не заслуженные ею высокие оценки. В действительности все получилось наоборот.
— Иван Павлович, по-видимому, не знал о записках Пяткиной, — делает предположение директор института. — Он приехал к нам с единственной целью: попросить педагогов помочь отстающей студентке.
Помочь Пяткиной — значило призвать ее к порядку, Но увы! Мы не знаем, о чем Иван Павлович разговаривал в институте, только после этого разговора ход дела здесь повернулся на сто восемьдесят градусов. Вместо приказа о наказании директор института издал приказ, по которому студентке Пяткиной в исключение всех правил было разрешено пересдать проваленные экзамены.
И вот во исполнение этого приказа преподавателю Манихину — тому самому, который стукнул кулаком по столу, — было предложено переэкзаменовать по алгебре Пяткину. И как ни совестно было Манихину выполнять это распоряжение, он провел переэкзаменовку и написал в зачетной книжке студентки вместо «неудовлетворительно» "хорошо".
Преподаватель Ряжцев оказался на сей раз более принципиальным. Он отказался вторично принимать у Пяткиной экзамен. И тогда директор института предложил взять эту некрасивую миссию на себя заведующему кафедрой математики — тому самому, который еще накануне возмущался поведением своей студентки.
И заведующий, руководствуясь этим распоряжением, скрепя сердце переделал в зачетной книжке Пяткиной «посредственно» на "хорошо".
Мы спросили директора института, почему он заставил своих преподавателей пойти на такой унизительный, подхалимский акт. И директор ответил:
— Иван Павлович хочет добра своей двоюродной сестрице, почему же не помочь ему?
То, что делает Иван Павлович, совсем непохоже на добро. Предположим даже, что студентка Пяткина с помощью Ивана Павловича окончит когда-нибудь педагогический институт… Чему этот педагог будет учить школьников?
Наукам? Она их не знает. Честному отношению к учебе? Этого качества у нее самой никогда те было, а Иван Павлович не помог ей приобрести его. А ведь Иван Павлович должен был сделать это не только из родственных чувств. Ивану Павловичу и по роду своей непосредственной деятельности тоже положено быть и хорошим наставником и хорошим воспитателем. Иван Павлович часто выступает на собраниях и призывает слушателей быть людьми скромными, не оделять своих близких и земляков незаконными привилегиями. Адресуя все эти правильные требования к другим, Иван Павлович почему-то забыл о себе самом. А эта забывчивость не к лицу такому почтенному и уважаемому человеку, каким является Иван Павлович Пяткин — член коллегии республиканского министерства.
1953 г.
Всю жизнь Журова звали двояко. Одни — Семеном Иосифовичем, другие — Семеном Осиповичем. Так же двояко Журов значился и по документам. В служебных — Иосифович, в партийных — Осипович. И хотя корень у этого двуствольного имени был один, Семен Журов понимал, что было бы значительно удобнее и для него и для окружающих, если бы его беспокойное отчество в конце концов угомонилось и приняло какое-то одно определенное написание. Но тут встал вопрос: а какое именно?
— Пишите так, как значится у вас в метриках, — сказал секретарь партийного комитета.
Но хорошо сказать: метрики, — а где их взять взрослому человеку?
— В архиве.
В областном архиве довольно быстро разыскали нужную запись в церковных книгах 1903 года и установили, что в деревне Зубово, Волоколамского района, Московской области, в такой-то день и месяц родился крестьянский сын Семен. Родители: отец — Осип, мать — Евдокия.
Как будто бы все, да вот беда: деревенский дьячок забыл указать в книге фамилию родителей. Такая забывчивость была, оказывается, в те стародавние времена не редкостью, поэтому наши архивные работники предусмотрительно оговорили ее. В случае, если в церковной записи о рождении не указана фамилия ребенка, то областной архив пересылает справку в загс на предмет соответствующих уточнений. И так как С. Журов жил в районе Песчаных улиц, то он и направился к Ларисе Порфирьевне Горецкой — заведующей загсом Ленинградского района Москвы.
— Вы кто?
— Семен Журов.
— А по отчеству?
— Осипович-Иосифович.
Лариса Порфирьевна неодобрительно поглядела на человека с двойным отчеством.
— Да нет, я не жулик, — успокоил заведующую загсом С. Журов. — Вот мои документы — партийные, служебные. Возьмите, проверьте.
Заведующая загсом взяла, проверила, и хотя все эти документы были в полном порядке, Лариса Порфирьевна все же потребовала от С. Журова доставить ей несколько дополнительных справок: из домоуправления, милиции, с места работы.
