Теперь давайте нарушим монотонность нашего изложения и посмотрим на героев нашей фотографии с другого конца, справа налево.
Крайний справа — бывший второй секретарь ЦК, бывший член Политбюро тов. Кириченко. Не пытайтесь найти его имя в словарях и энциклопедиях. Кириленко есть, а Кириченко нет. Как слизали человека. Мистика какая-то. А ведь был вторым, после Никиты Сергеевича, человеком в государстве! Нельзя же себе представить, что Хрущев назначил вторым человеком призрак. Да и не похож тов. Кириченко на дух. Открытое партийно-хозяйственное лицо. В ладоши хлопает. Делает вид, что улыбается. Ума не приложу, куда же он запропастился? Может, кто знает? Очень буду признателен.
За ним стоит бывший молодой член Политбюро, бывший секретарь ЦК Д.С. Полянский. Теперь он посол в Японии. Как так? За что ж он-то полетел? Ведь не за развал же сельского хозяйства, за которое он отвечал? Да он и не виноват в развале. Ведь не мог же он распустить колхозы, чтобы наладить дело? За это его бы не в Японию, а в другое место послали. Так что же? Про него в наших кругах рассказывали следующие истории.
Однажды он вызвал, как говорят, к себе руководство Союза писателей. И сказал им: «Вот у меня на столе лежит рукопись настоящего произведения. Это лучшая книга о рабочем классе, которую я когда-либо читал. И мы дадим зеленую улицу этому произведению.» Писательские начальники просто обалдели. Кто же этот неведомый гений, осчастлививший отечественную литературу своим невиданным творением? Тем более о рабочем классе, как того постоянно требовала партия? Все говорят: «Кто это, кто? Не томите, Дмитрий Степаныч!» Полянский говорит: «Это писатель Шевцов! И книга его называется „Во имя отца и сына“». Все говорят: «Шевцов? Какой такой Шевцов?» Полянский говорит: «Выйдет книга, вот и узнаете». И книга вышла чудовищным тиражом в издательстве, если не ошибаюсь, «Московский рабочий». Это было что-то невообразимое — смесь хулиганства, графоманства и черносотенства. Ее перевели на многие иностранные языки, чтобы показать, до какой низости может докатиться литература, если к ней прикасаются Полянские. Дошло до того, что мне разрешили написать открытое письмо Евг. Сазнова писателю Шевцову на 16-й странице «Литгазеты», где людовед и душелюб Сазонов поздравлял собрата по жанру с великим вкладом в литературу, оспаривавшим где-то вклад в нее же самого Сазонова. Полянский, якобы, получил взыскание за то, что влез не в свой огород и съел чужую брюкву. Но скандал с Шевцовым был большой.
Второй раз его имя всплывает в связи, как это ни странно, с Галичем. Сын писателя В. Дыховичного Ваня Дыховичный, артист театра на Таганке, женился на дочке Полянского. И ничего особенного, вожди, как и все, способны к размножению, и во многих случаях у них растут дети. И даже иногда вполне нормальные. Так вот Иван Дыховичный попал в семью вождя. И он привел домой своих друзей, актеров. Посидели, выпили, Высоцкий сыграл на гитаре, попели. Потом включили магнитофон и поставили Галича. И Дмитрий Степанович впервые услышал правду.
Тут в этом месте обычно говорят: «Да ладно тебе! Что он, раньше не слышал? Небось домой приходит после работы и ставит Галича, Высоцкого, Окуджаву. Ведь он — как мы: на работе один, а дома другой.» Вот и нет! Я думаю, что он тогда первый раз это услышал. Потому что вожди слышат лишь то, что хотят слышать. Иначе они могут поколебаться. А колебаться им нельзя, если они хотят быть вождями. И вся информация, которую они получают от своих холуев, тоже тщательно отобрана, чтобы не попалось хозяину что-то, что может ему не понравиться. И когда он услышал Галича, ему стало так страшно, что Галич вынужден был эмигрировать...
(Я снова хочу подчеркнуть, что истории эти ходили в нашем тесном писательско-журналистском кругу в Москве, и я рассказываю их в надежде, что они помогут когда-нибудь разыскать истину).
Третья история связана с Аркадием Райкиным. Он поставил спектакль со вступительным фельетоном, который написал для него писатель и фельетонист Леонид Лиходеев. Это был очень сильный, как теперь говорят, «гражданственный» фельетон с обильными цитатами из Ленина, обличающими бюрократию, комчванство, нехватки, недостатки, коррупцию, взяточничество. И вы знаете, как замечательный Райкин мог произнести этот фельетон. Ленин на этот раз бил из своего далека прямо по нынешним соратникам. Полянский вызвал Райкина и сказал что-то похожее на то, что сказал Сталин Крупской: «Если вы будете себя так вести, то мы назначим Владимиру Ильичу другую вдову». И Райкин с тяжелым инфарктом попал в больницу.
Трудно, конечно, предположить, что Полянский «загремел» за эти свои деяния, но то, что его вмешательство в чужой сектор сыграло свою роль, можно себе представить.
Дальше стоит юноша в очках, которого я не знаю, какой-то «искусствовед в штатском»...
А потом идет тов. Мухитдинов, член Политбюро, бывший, разумеется, с именем которого у меня связаны самые теплые воспоминания.
В те годы на улицах висели портреты вождей. И все знали кто есть кто. Вот Сталин Иосиф Виссарионович. А это Молотов Вячеслав Михайлович. И Лазарь Моисеевич. И Никита Сергеевич. И уж, конечно, Климент Ефремович. А это кто? И тут уж я бил без промаха. В моей памяти каким-то чудесным образом откладывались самые невероятные имена, недоступные обычному человеку. И я зарабатывал на этом большие деньги. Кто это?
— Пономаренко, — отвечал приятель.
— А как его зовут?
— ?!
— Спорим на трешку, что я знаю!
— Перестань!
— Спорим?
— Ну давай.
— Пантелеймон Кондратьевич. Давай трешку!
Я выучил наизусть имя Мухитдинова и даже провоцировал друзей. Я не знаю, как его называли товарищи по партии, может быть, они ему придумали более легкое по произношению имя, но я, указывая пальцем на портрет, безжалостно спрашивал:
— Кто это?
— Ну, какой-то там...
— А как его зовут?
— Ну кто же это может знать?
— Спорим на трешку.
— Не может быть, откуда ты знаешь?
— Нуритдин Акрамович! Давай трешку!
Так что с падением тов. Мухитдинова резко упали и мои доходы. Ведал он и Центросоюзом, и был послом в Сирии, а потом исчез. До свиданья, Нуритдин Акрамович!
Дальше стоит Никита Сергеевич Хрущев. Странное чувство охватывает меня, когда я смотрю на его лицо. Я не чувствую поднимающейся, как встарь, злобы к этому человеку, не чувствую презрения. Его идиотские выходки, его пьяная трескотня, его безграмотные выступления, его шапкозакидательство, — все это отошло куда-то, а осталось чувство, что все мы обязаны ему тем, что очутились в Америке. То есть, я чувствую к нему теперь нечто вроде благодарности. Попробую объяснить.
Я считаю, что когда-нибудь Эрнст Неизвестный создаст большой настоящий памятник Хрущеву, потому что этот жалкий, неграмотный и ничтожный правитель России погубил в душе народной образ Сталина. Двадцатый съезд! — вот что будет написано на памятнике Хрущеву.
Он выпустил на свободу миллионы узников сталинских лагерей. Он начал жилищное строительство в стране. Пусть эти дома называли «хрущобами», но вспомните, вспомните, как жили мы без них!
Он снова приоткрыл форточку в Европу. Где бы мы с вами были сейчас, не сделай он этого?
Он нашел в себе силы отступить во время кубинского кризиса. Что было бы с миром, не испугайся он тогда?
Читая сегодня его мемуары, по-русски, разумеется, потому что в английском потеряно все — нелогичность, безграмотность, чудовищное бескультурие, наивность, глупость, — видишь запоздалое его раскаяние, почти христианское, и что-то похожее на жалость колышется в душе моей. Да он, наверное, и сам не понимал, что сделал, когда произнес свою речь о Сталине, но ведь произнес же!
Сейчас, на этой фотографии, он скажет другую речь. Дурацкую. Будет браниться. Призовет к чему-то, чего и сам не понимает. Всем будет стыдно за него. Но он еще не знает, что обречен. Он не знает, что через год он превратится в жалкого пенсионера, на которого равнодушно будут глазеть арбатские старички, выходящие на бульвар постучать в домино или перекинуться партией в шахматишки от нечего делать. И исчезнет он наподобие кириченок, мухитдиновых, молотовых, бухариных и примкнувших к ним сабуровых и шепиловых. Но только он сделал 20-й съезд. И потому останется в моей и вашей памяти. В истории.
А то, что он утопил Венгрию в крови, губил искусство и литературу, фанфаронил, что же вы хотите, он ведь все-таки был коммунист!
Там вдали, за Хрущевым стоит Алексей Аджубей, зять Никиты.
Он был талантливый парень, был редактором «Комсомолки» и «Известий» и, что говорить, сделал их интересными. В советском, конечно, понимании. И быть бы ему и министром, и премьер-министром, да сняли Никиту. И тут же рухнул Аджубей. Правда, старый несгибаемый сталинист Грибачев пожалел беднягу и при благословлении ЦК взял его к себе на работу в журнал «Советский Союз» на какую-то незначительную должность. Там Аджубей и стареет.
