чтобы она достала к ее приезду все, что нужно. В этом уже Раюха не сомневалась и ни о чем другом думать не могла.
Автобус обступили отдыхающие профсоюзного санатория на Южном берегу Крыма. Николай внес вещи в автобус и поставил ящик с персиками так, чтобы они не подавились.
— Ну, пока, как говорится, — сказал он в окошко и помахал рукой так, как машут футболисты, отправляясь на матч.
Автобус фыркнул и выехал за ворота.
Отдыхающие профсоюзного санатория на Южном берегу Крыма махали руками и кричали «до свидания, до свидания». Автобус повернул влево, и отдыхающие разошлись, а море, которое только секунду назад было рядом, исчезло, и больше его Николай не видел. Просто он думал о том, как через несколько часов уже будет в Москве. И ни о чем больше.
Срок пребывания Раюхи истек на следующий день, и она улетела в Тюмень, где ее ждала Клобукова, которая достала то, что нужно. Раюха два дня пожила у Клобуковой и на третий день вышла на работу.
Сотрудники сказали ей, что она очень мало загорела.
В аэропорту Николай услышал про какой-то карантин на фрукты и овощи. У него ёкнуло сердце. «Как же быть с персиками?» — сразу подумал он и вскоре выпросил в аптечном киоске несколько листов упаковочной бумаги, замотал ящик с персиками и перевязал его шпагатом.
У регистрационной стойки два кавказца (Николай никогда не мог отличить, кто армяне, кто грузины, а кто азербайджанцы), ожесточенно жестикулируя, на полусвоем-полурусском языке возмущались карантином. Перед ними стояли две высокие плетеные корзины с фруктами, а возле регистратора находились начальник смены и диспетчер по транзиту. Начальник смены все время повторял: «Все! Разговор окончен! Я из-за вас в тюрьму садиться не собираюсь! Все!» У кавказцев шляпы были сдвинуты на лоб, и по лицам их тек пот, но начальник смены был непреклонен, потому что садиться в тюрьму из-за них он не собирался.
— А грязное белье можно с собой? — жалобно спросил Николай, указывая на ящик с персиками.
— Все сдавать! — твердо произнесла регистратор, и Николай тоскливо посмотрел, как его ящик с персиками грохнули на багажную тележку. «Хоть так, — подумал он, — а этим придется свои корзиночки того…» И он очень обрадовался, что так ловко перехитрил аэропорт.
В самолете Николай сразу уснул и даже не воспользовался леденцами, а когда проснулся, то уже не было Симферополя, а была Москва.
Когда он направлялся к «выдаче багажа», его обогнали два кавказца с большими чемоданами в руках. За ними носильщик нес две высокие плетеные корзины с фруктами. «Вот ведь!» — подумал Николай.
Его чемодан показался на конвейерной ленте через сорок минут, а немного погодя — ящик с персиками. На упаковочной бумаге проступило большое мокрое бурое пятно. «Продавили, гады!» — подумал Николай и, взяв вещи, направился к выходу, неся на вытянутой руке ящик с персиками, чтобы не испачкаться.
— Что ж ты телеграмму не дал? — говорила Надежда, целуя Николая.
— Проверка! — усмехнулся он.
— Хитрован! Мы же все с мамой высчитали. Вышло, что сегодня. Куда тебе деться?
— Пап, чего ты мне привез? — приставал Володька.
— После обеда! — строго сказал Николай.
— Чегой-то ты и не загорел совсем, — высказалась теща.
— Облупился, — ответил Николай, — и дожди были…
После обеда Николай торжественно стал разворачивать ящик с персиками.
— Внимание! — произнес он. — Раз, два, три!.. Персики!..
И он вскрыл ящик. Добрая половина персиков была чем-то раздавлена и представляла собой довольно скверное месиво.
— Продавили, гады! — сказал он.
— Не выбрасывайте! — высказалась теща. — В компот сгодится.
Оставшиеся восемь персиков вымыли, выложили на большое красивое блюдо и через две минуты съели.
— Ну и намаялся я с ними, — сказал Николай.
— Дорог не подарок — дорого внимание, — высказалась теща.
Надежда стала убирать со стола, а Володька побежал во двор.
Когда Николай уже лежал в постели и читал еженедельник «Футбол-хоккей», вошла Надежда в ночном халате.
— А между прочим, почем там персики? — спросила она.
— Три пятьдесят кило, — отозвался Николай.
— Надо же! У нас на Центральном рынке и то дешевле, — сказала Надежда и выключила свет.
Сослуживцы на следующий день говорили ему, что он совсем не загорел.
— Да облупился, — отвечал он, — и дожди были.
Впервые —
с подзаголовком из цикла «Ненаучная фантастика» —
в Лит. газ. (10 марта 1971 г.).
В очках внимательно выслушал потерпевшего и продолжал:
— Так вот. Вы, видите ли, до сих пор пребываете в состоянии транса по поводу того, что вам в ателье запороли брюки…
— Из лавсана! — многозначительно поднял указательный палец потерпевший.
— Ну, хорошо, — согласился в очках, — из лавсана. И это обстоятельство терзает вашу душу и не дает покоя. Сознание собственной правоты и невозможность доказать свою правоту в планетарном масштабе угнетает вас…
— Меня никто не угнетает! — предостерегающе произнес потерпевший. — Понятно?! Мне просто обидно!
— И я вас понимаю. Но теперь поймите, что мне, может быть, обиднее вдвойне!
— Вам-то что обидно? Вам брюки не запарывали.
— Меня гнетет гипотеза…
— Вы что, опять про своих умников?
— Можно называть их как угодно, но то, что они на несколько порядков цивилизованнее нас, это определенно. Более того, именно они катализировали разумное начало на нашей планете! Кто они? Как они выглядели, мы пока не знаем. Ясно одно: после их вмешательства мир начал свое развитие.
— Минуточку! А куда вы денете Чарльза Дарвина? — поинтересовался потерпевший. — Ведь он что требовал? Чтобы человек произошел от кого? А? Даже произносить-то противно. Вот вы сходите в зоопарк. Стыдно становится! Но ведь раз Дарвин сказал, то уж извините, как говорится…
В
