- Ну, не помню, не помню я его телефонного номера, хоть убей!
- Эммануэль покачала головой. - Чё за дундук? Чё выпендривается, сам не знает.
Непоправимое произошло столь быстро, что Эммануэль хрен чё сообразила: перестав выпендриваться, Лысый полоснул воздух кухонным ножом... лезвие ударилось о китайский фарфор, и пельмень с тыквы ее бой-френда шмякнулся на тарелку.
Эммануэль тупо ойкнула.
- Нет телефона - нет базара, - подвел черту Лысый.
Кончиком ножа подхватив пельмешку с тарелки, он поиграл ею, словно шариком пинг-понга, и, оттянувшись, забросил на сковородку.
- Секи, мать! Секи, мать твою, как скотеет Бляха! - с наслаждением приговаривал Лысый. - О-хо-хо-хо-хо! А запах! Запах! Красота!
Шипение и шмон, исходившие от плиты, на которой вершился сей беспрецедентный акт вандализма, усиливались. Эммануэль проклинала себя за то, что, связавшись с убийцей Серафимом, не потрудилась взять у него ни номера телефона, ни паспортных данных.
- Классный я повар? - нахваливал себя осатаневший авторитет. - У тебя еще не проснулся аппетит, черномазая?
- Еще нет, - буркнула Эммануэль.
- Чё ты там гонишь? - Из-за треска на сковородке Бляха ее не расслышал.
- Нет, говорю!!! - крикнула она.
- А... - понял Бляха. - А телефон не вспомнила?
- Нет!!!
- Ну, ничего, - успокоил он, - ща вспомним, это не долго.
Ни много ни мало, полчаса продолжалась эта пытка. Сначала Бляха слегка поджарил пельмешку с обеих сторон, затем мелко нашинковал укроп, петрушку, сельдерей и помидоры, забросил приправу на сковородку и закрыл крышкой. Потом он вернулся в широкое кресло времен императрицы Екатерины, закинул ноги на стол и сказал:
- Подождем, пока дойдет, - и, глумливо хихикая, уставился в черную витрину Эммануэль наблюдать за ее реакцией.
Реакция была неадекватной: смирившись с непоправимым, хозяйка дворца сделала вид, будто ей все до фени, и непринужденно закумарила конопляную пионерку.
Когда ушная раковина бой-френда была готова, Лысый галантно проводил Эммануэль к черному столу, подвинул стул и поставил перед ее носом оформленную тарелку: помимо пельменины там лежали оливки, листики салата и стебельки зеленого лука.
- Бон аппетит! - пожелал он, завязав на шее жертвы белую салфетку. - Вот те нож. Вот те вилка. Что еще?
- Пожалуй, все, - сказала Эммануэль.
- Соль? Перец?
- Пожалуй, это лишнее. Хотя... Если самую малость.
- Самую малость, - кивнул Лысый, посолив и поперчив чертово блюдо.
- Хватит, хватит! - остановила Эммануэль. - Хочешь, чтоб ком в горле застрял?
Лысый убрал солонку:
- Может, возьмешь меня официантом?
- Стар ты больно для официанта.
- Ну, нет так нет. Валяй мать, наяривай, - может, чё и вспомнишь.
- Да ни чё я не вспомню уже, Лысый, зря время теряем! - Эммануэль откусила часть пельменя.
- Ну, как? - Он внимательно посмотрел в ее глаза.
- А что? - Ее глаза удовлетворенно моргнули. - Неплохо прожарилось, мать твою. Даже не ожидала. В самом деле, неплохо. Беру тебя поваром. Если, конечно, не передумал.
Лысый понял, что проиграл вторую партию: с чувством и нескрываемым аппетитом жевала мисс Каннибал то, что ей приготовили; создавалось впечатление, что она в любой момент может попросить добавки, - словом, вытянуть из этой адской черной пасти информацию о Серафиме не было никаких шансов.
Разделавшись с ухом своего любовника, Эммануэль неторопливо вытерла губы, взмокший от напряжения лоб и впервые за всю ночь улыбнулась:
- Теперь веришь, что я не знаю, где Серафим? Или будем готовить вторую пельмень?
- Оставим на другой раз, - огорченно ответил Лысый.
- А чё на другой раз-то? – разошлась мисс Каннибал. - Если такая пьянка пошла... Повар ты классный, официант нормальный. Валяй вторую!
- Обломись. - Бляха показал Эммануэль средний палец и стал надевать деловой пиджак.
- Уходишь, что ль? - Она прикинулась разочарованной.
- Да, мать. Дела-дела...
- Какие, на хер, дела в четыре часа ночи?
- А уже четыре часа ночи?
- А ты чё думал?
- Вот дерьмо, - выругался Лысый, посмотрев на часы. - Как быстро летит время!
- Ой, не говори, - поддержала Эммануэль. - Чем заняться-то собрался?
- Поеду, побазарю с Большим.
- А... - протянула Эммануэль. - Ну, канай, раз такие дела, не фиг тебе здесь тусоваться.
Напоследок Бляха бессовестно обнял мисс Каннибал и чисто по-человечески поблагодарил за теплый прием:
- Ну, спасибо тебе, мать.
- Да что уж...
- Все было нормально.
- Слава богу...
- Значит, не знаешь, где Серафим?
- Неа. Не знала, и знать нет желаю.
- Да и хрен с ним.
- Хрен с ним, - согласилась Эммануэль.
Ну, накладка вышла... - Как бы принося извинения, Бляха с нежностью потрепал дрэд на ее затылке. - Ошибся я, мать.
- Ошибся, батюшка, ошибся, с кем не бывает?
- Чё... теперь будешь точить на меня обидки?
- А чё я буду теперь точить на тебя обидки? - Эммануэль пошла в закос под веник: - Никогда не точила, теперь-то чё? Ухо вернется, что ль?
- Не, ухо уже не вернется… - Отпустив Эммануэль, Лысый с чистосердечным сожалением оглядел контуженного Антуана: - Оскотел я, мать, совсем оскотел. Житуха-то какая: и в хвост и в гриву, сама знаешь...
- Оскотел, батюшка, оскотел, - закивала Эммануэль. - Жениться тебе пора. Надо ж похоть децел за уздечку держать, а то ведь дальше-то будешь? Я простила - другой не простит.
- А ты простила? -- с сомнением переспросил Лысый, остановившись в дверях.
- Простила, простила. Ступай, Лысый, моя совесть в порядке.
- Вот я и говорю: коль не знаешь, где Серафим, чё те стрематься? Твоя-то совесть в ажуре.
- В ажуре, в ажуре, нечего мне стрематься, черномазой, да и тебе не след. Ступай, ступай подобру-поздорову, Лысый, черт с тобой, делай дела.
Но Василий Исидорович, видимо, все-таки чувствуя за собой долю вины, все никак не решался выйти за порог:
- Слышишь, мать?
- А?
- Ну, это, типа, без обид, да?
- Ага, - кивнула Эммануэль.
- Ты ж меня знаешь: если че не так...
- А че не так-то? Все ништяк!
- Ну, покеда, что ли, мать?
- Покеда, батюшка, покеда!
Авторитрет наконец перешагнул через порог. Дверь за ним тихо закрылась. Ошарашенная Эммануэль села на стол, покрытый черной скатертью, и громко икнула:
- Ик!!!... Черт знает что... Ик! Ик!
Обстановка больше не требовала от нее прикидываться глупой коровой: из окон Зеркальной галереи было видно, как несколько бляхинских "мерседесов" один за другим уплывают с территории дворца.
- Ок! Ок!! Ок!!! - заикала Эммануэль. - Без обид, мать твою! Я те ща забодяжу без обид!!! Я тя, хрен собачий, в сосиску отварю, на хер! Годами будешь у меня в мясорубке крутиться - фиг кто вытащит! О Бляха, мать твою!
Она закурила очередной косяк, и тут же по мобильному телефону раздался сигнал.
- Алле? - ответила Эммануэль детским голосом.
- Будьте добры Эммануэль Петрову, -- попросил на проводе киллер Серафим.
- Ты не мог минутой раньше позвонить, сукин сын?!! - отбросив формальную конспирацию, взревела она.
- А чё ты орешь, мать? - удивился Серафим. - Что случилось? Кабана проглотила?
- Чё проглотила, то проглотила. Ты где ошиваешься, убийца?!!
- Где надо, там ошиваюсь. А тебе не параллельно?
- Мне очень даже не параллельно, сынок! Тя Лысый везде шукает! Я чё, должна за тобой дерьмо вылизывать?!!
- Погоди, мать, остынь.
- Сюда греби, ёбарь, я те кой-че покажу.
- Прямо сейчас? - нехотя промямлил киллер.
- Сию же минуту. Чем ты ваще занимаешься?!
- Трахаюсь, мать.
- Я те ща потрахаюсь! Немедленно в тачку - и ко мне!!!
- Ну, о'кей.
- Не век же трахаться.
- Действительно... Ладно, одеваюсь. Ты в кабаке, мать?
- Какой, на фиг, кабак в четыре часа ночи? Дома я.
- Ну, жди, через час буду.
- Через двадцать пять минут, - жестко отрезала Эммануэль.
Не дожидаясь возражений, она отключила телефон и задымила паревом. Ее большие белые глаза бешено вращались. Она затягивалась марихуаной с интервалом пять-десять секунд, словно это не наркотическое снадобье, а женские сигареты "Вог"...
САМЫЙ ГРЯЗНЫЙ КОШАК ОТВЯЗНОГО КРАЯ
Около часа понадобилось "бемверу" Серафима, чтобы докатить до дворца Эммануэль. Заехав на пандус, убийца вышел из машины и, никем не встреченный, проследовал во владения заказчицы.
- Эй! - окликнул он. - Есть здесь кто?
Ответа не прозвучало, и Серафим отправился на поиски Эммануэль по всем залам бескрайнего дворца.
Повсюду царила какая-то послегрозовая тишина. У киллера стало складываться впечатление, будто все лакеи заснули одновременно крепким и, возможно, даже вечным сном (интуиция его не обманула, первое впечатление не расходилось со страшной истиной: в ходе изуверского визита Лысый дал бандитам команду мочить любого, кто попадется под ноги, кроме хозяйки и ее любовника. Отупевшие от безделья дубосаровские отморозки выполнили распоряжение босса с похвальным усердием, вследствие чего четырем слугам Эммануэль пришлось распроститься с жизнью буквально под их ногами).
