— Если через пять минут не придет…
В этот миг Эллен Браун показалась из-за угла, да не одна, а с сопровождением.
В первый миг зрелище повергло Альфа в злобу. Девушки, которые заставляют человека дожидаться, а сами тем временем якшаются с полицейскими, для него не существуют! Пускай усвоят это раз и навсегда, а уж у него выбор всегда найдется.
Тут его словно пронзило электрическим током, взор заволокло туманом, и мир заплясал перед глазами. Полицейский был при форменном ремне — то есть находился на дежурстве. А лицо у Эллен было совсем не как у девушки, которая прогуливается с констеблем развлечения ради.
Сердце Альфа Брукса остановилось и тут же пустилось в галоп. Щеки густо покраснели. Челюсть отвисла, а по позвоночнику пробежала горячая волна.
— Ого!
Пальцы Альфа вцепились в воротник.
— Ну и дела!
Молочника обдало жаром с головы до ног.
— Ничего себе! Ее замели!
Он рванул душивший воротник.
Приходится признать: перед лицом суровых жизненных испытаний Альф Брукс проявил себя не лучшим образом. Позже, когда все уже было позади, он поразмыслил на досуге и сам это понял, но даже и тогда оправдывался, дерзко спрашивая мироздание: а что еще ему было делать-то? И хотя поначалу вопрос не принес покоя его взволнованной душе, при постоянном повторении он оказывал очень даже утешительное действие. Альф Брукс повторял его два дня с небольшими перерывами и за это время совершенно исцелился. На третье утро его клич: «Мо-ло-ко-о!» — звенел, как всегда, беспечно, а сам Альф был непоколебимо уверен, что в трудных обстоятельствах иначе и поступить было невозможно.
Ну вот подумайте: его, Альфа Брукса, знают и уважают в округе. Он ведет торговлю на самом завидном участке Баттерси, по воскресеньям поет в церковном хоре. Он, можно сказать, общественно значимая фигура! И он должен средь бела дня, у всех на виду признать знакомство с девицей, которую ведут под конвоем в участок?
Эллен подходила все ближе. Рядом с ней деревянно шагал констебль Плиммер. До нее осталось десять ярдов… семь… пять… три… Альф Брукс надвинул шляпу на глаза и прошел мимо, словно посторонний.
Удаляясь быстрым шагом, он испытывал странное чувство, как будто кто-то собирается дать ему пинка, но оглядываться не стал.
Констебль Плиммер сосредоточенно смотрел в пространство. Лицо у него было еще краснее, чем обычно. Под синей форменной курткой бушевали непонятные чувства. Что-то словно застряло в горле. Констебль глотнул.
Он остановился на всем ходу. Девушка смотрела на него безжизненно и вопросительно. Впервые за весь день их взгляды встретились, и констеблю Плиммеру показалось, будто застрявшее в горле разбухло так, что не вздохнуть.
У нее были глаза несчастного, загнанного зверька. Констеблю приходилось видеть такие глаза у женщин в Уайтчепеле. Такой была и та недоубитая жена, из-за которой ему сломали нос. Оттаскивая за шиворот человека, который чуть не запинал ее до смерти, констебль Плиммер успел увидеть ее глаза. Они были точно как у Эллен сейчас: измученные, безнадежные, и при всем том — ни единой жалобы.
Констебль Плиммер смотрел на Эллен, а она смотрела на констебля Плиммера. Поблизости детишки возились с собакой. В одной из квартир запела женщина.
— Кыш отсюда, — сказал констебль Плиммер.
Его голос прозвучал грубовато. Говорить было трудно.
Девушка вздрогнула.
— А?
— Кыш, говорю. Ноги в руки и пошла.
— Как это?
Констебль Плиммер насупился. Лицо у него было ярко-алым. Челюсть выдвинулась вперед, словно гранитный волнорез.
— Давай, иди уже, — прорычал он. — Скажи ему, что это шутка была. Я объясню в участке.
Она постепенно начала понимать.
— Значит, мне можно идти?
— Да.
— А как же? Вы меня в участок не поведете?
— Нет.
Эллен смотрела на него во все глаза и вдруг разрыдалась.
— Прошел мимо… Притворился, будто не видит… Он меня стыдится…
Девушка уткнулась лбом в стену. Плечи у нее вздрагивали.
— Так беги за ним, скажи…
— Нет, нет, нет!
Констебль Плиммер мрачно уставился себе под ноги, пиная тротуар.
Эллен обернулась. Глаза у нее покраснели, но она больше не плакала. Она отважно вздернула подбородок.
— Не могу я — после такого. Идем! Я… Мне на него наплевать.
Она с любопытством взглянула на констебля.
— А вы правда меня отпустили бы?
Констебль Плиммер кивнул. Он чувствовал, что Эллен не отрывает глаз от его лица, но упорно не встречался с ней взглядом.
— Почему?
Он не ответил.
— А если бы отпустили, что бы вам за это сделали?
Нахмуренное лицо констебля Плиммера вполне могло бы кому-нибудь присниться в страшном сне. Он с новой силой пнул ни в чем не повинный тротуар.
— Уволили бы из рядов, — кратко сообщил констебль.
— Еще небось и посадили бы.
— Может быть.
Эллен судорожно вздохнула, и снова наступила тишина. Собака у обочины перестала лаять. Женщина в квартире перестала петь. Удивительно — как будто в мире вдруг остались только они одни.
— И вы сделали бы это ради меня? — спросила Эллен.
— Да.
— Почему?
— Потому что я не верю, что ты это могла. Ну, в смысле — деньги украсть. И брошку тоже.
— И все?
— Что значит — все?
— Только поэтому?
Он рывком обернулся к ней — чуть ли не с угрозой.
— Нет, — сказал он хрипло. — Нет, не только, сама знаешь. Ладно, раз уж тебе так хочется, скажу. Потому что я люблю тебя. Вот! Можешь смеяться.
— Я не смеюсь, — тихо сказала Эллен.
— Считаешь, я дурак!
— Нет. Не считаю.
— Я для тебя — ничто. Тебе он по душе.
Эллен передернуло.
— Нет.
— Как так?
— Я изменилась. — Она помолчала. — Наверное, когда выйду, еще больше изменюсь.
— Когда выйдешь?
— Из тюрьмы.
— Ты не сядешь в тюрьму!
— Сяду.
— Я тебя не поведу.
— Поведете. Думаете, я вам позволю из-за меня вляпаться в такие неприятности? Нет уж!
— Брось. Иди домой.
— Не дождетесь.
Он стоял и смотрел на нее, словно озадаченный медведь.
— Не съедят же меня там.
— Тебе остригут волосы.
— А вам нравятся мои волосы?
— Да.
— Ничего, отрастут.
— Хватит тут разговаривать! Иди давай.
— Не уйду. Где участок?
— На той улице.
— Вот и пошли.
Из-за поворота показался синий стеклянный фонарь у входа в полицейский участок. Эллен споткнулась и тут же шагнула вперед, задрав подбородок. Но когда она заговорила, голос чуть-чуть дрожал.
— Почти на месте. Следующая остановка — Баттерси. Пересадка! Слушайте, мистер — я ведь не знаю, как вас зовут.
— Плиммер моя фамилия, мисс. Эдвард Плиммер.
— Я вот подумала… Понимаете, мне ведь там будет очень одиноко… и я подумала… ну, понимаете, было бы приятно, когда я оттуда выйду, если кто-нибудь меня встретит и скажет: «Привет!»
Констебль Плиммер прочно утвердился могучими ногами на тротуаре и весь побагровел.
— Мисс… Я буду вас встречать. Хоть всю ночь ждать буду. Как вам откроют дверь, сразу увидите здоровенного уродского полисмена с громадными ножищами и переломанным носом. А если вы ему тоже скажете: «Привет!» — он будет счастлив, как Панч, и горд, как какой-нибудь герцог. И еще, мисс, — он так стиснул кулаки, что ногти взрезали дубленую кожу, — и еще одно я вам хотел сказать. Вам придется какое-то время пробыть в одиночестве, сможете подумать без помех. Так вы подумайте, я вас очень прошу, — не могли бы вы забыть этого Богом проклятого дохляка, который так подло с вами обошелся, и хоть немножечко привязаться к тому, кто очень хорошо знает, что лучше вас девушки и на свете нет.
Она смотрела мимо него, туда, где над дверями полицейского участка светился грозный синий фонарь.
— Сколько мне дадут? Тридцать дней?
Он кивнул.
— Мне не нужно так долго думать. Слушайте, а как вас вообще-то называют? Ну, близкие как зовут? Эдди или Тед?
Мистер Меггс решил свести счеты с жизнью. В промежутке между той минутой, когда эта идея зародилась в его душе, и принятием твердого окончательного решения были минуты, когда он колебался. Подобно Гамлету, он спрашивал себя, достойно ль смиряться под ударами судьбы, иль надо оказать сопротивленье и в смертной схватке с целым морем бед покончить с ними [20]? Но теперь все это осталось позади. Он решился.
Главная мысль мистера Меггса — так сказать, опорная балка в его платформе — состояла в том, что для него не существовало вопроса, достойно ль смиряться под ударами. Достойно, недостойно — не в этом дело. Решить нужно было другое — есть ли смысл и дальше терпеть совершенно адскую боль в желудке. Мистер Меггс страдал расстройством пищеварения, а поскольку он в то же время преданно ценил хорошую кухню, то жизнь для него превратилась в одну долгую битву, из которой мистер Меггс неизменно выходил побежденным.
