– А кто вам сказал, что пекарь и скотник были джентльменами? – в свою очередь удивился и Хломс.
И это было истиной, роковым образом не принятой мною в расчётах.
– Но Шуррик, – слегка побагровев, попытался я оправдаться, – в сыскном деле интуиция не всегда приходит на помощь, и всего не предусмотришь. Помнится, на что уж вы опытный человек, и то сумели травмироваться при неосторожном обращении с холодным оружием в сторожке, – не удержался я от такой чувствительной для самолюбия сыщика шпильки.
– Мистер Ваксон, – помрачнев, посмотрел на меня Хломс, – если бы не моя реакция и воля счастливого случая, вряд ли бы мы вели эту разумную беседу. Показывая мисс Розалинде своё искусство владения кинжалом в джунглях Индии до невозможного совершенства, вы едва не снесли бедной девушке голову. Так что порезанный палец – сущие пустяки по сравнению с отсечённой головой.
Это была сногсшибательная для меня новость. Но, ведь, сколько жидкости утекло за это время! А издержки неизбежно возникают при любом нормальном производстве даже качественных работ.
– Тогда мы квиты, – всё же нашёлся я, – ведь вы так здорово обыграли меня в карты.
– А вас обыграть не составляло особого труда. Находившийся за вашей спиной кофейник прекрасно позволял мне отслеживать карту, которую, по правде говоря, вы и так едва различали, наполнившись джином до краёв.
Ядовитые слова Хломса заставили меня задать совсем уж нейтральный вопрос:
– Шуррик, а к чему весь этот маскарад с Дралсексами?
– Мой друг, – Хломс снисходительно окинул меня взглядом, – на расширенном совещании в Скотланд-Ярде, где и вы присутствовали в качестве наблюдателя из бара, был разработан план поимки беглых каторжников. А так как инспектор Клейстерт уже лично проводил рекогносцировку местности и осмотр Ваучервиль-холла, было решено направить его на операцию вместе с сержантом Мэгги Попкинс в несколько изменённом виде, что по ходу дела оправдалось полностью. Вот, собственно, всё и сказано об этой незамысловатой истории.
Мы замолчали, каждый о своём. Мистер Хломс, вскипятивший какую-то взвесь, добился своего – миссис Хватсон, таящаяся за нашей дверью, грохнулась в обморок, а мы, закалённые уголовным смрадом, лишь горько и непроизвольно всплакнули, борясь с удушьем.
Слёзы вспенили во мне новую розовую волну воспоминаний.
– Мистер Хломс, – обратился я к экспериментатору, накидывая на лицо марлевую повязку, – а не известна ли вам дальнейшая судьба сержанта Мэгги?
– О, мой терпеливый друг, – начал оживать Шуррик, как всегда пренебрегший средствами индивидуальной защиты, – мисс Попкинс пошла на повышение и в настоящее время сотрудничает с полицией нравов в качестве доступной приманки. А родившийся у неё сравнительно недавно младенец, явился приятнейшим сюрпризом и весомым приданым для жениха – сэра Гарри Пройддохи. Будущий супруг безумно рад наследнику и скорой возможности посмотреть мир за пределами графства, чтобы показать себя со всех возможных сторон.
– Мой малютка, – простонал я и разрешился риторическим вопросом: – Когда же они успели снюхаться?
– Это случилось ещё в сторожке, которую сэр Гарри посетил во время вашего лечения чистым джином от белой лихорадки, перемежающейся тяжёлым бредом плотского толка, – невозмутимо констатировал сыщик и вдруг озадачился: – А при чём здесь вы и безгрешное дитя? Насколько я знаю, вы не оставляете материальных следов в подолах у дам?
– Ах, Шуррик, – продолжал я стенания, – но не на ваших ли глазах я позволил себе забыться рядом с прекрасной Розалиндой?
– Что было, то было, – в голосе друга зазвенел металл, – я впервые тогда не знал, что предпринять и где укрыться от уколов совести, когда вы начали склонять юную мисс к замысловатому разврату, приводя примеры свального греха и заявляя, что «Камасутра» для вас – уже забытая азбука церковноприходской школы. И лишь питаемые к вам дружеские чувства с моей стороны, да хозяйская гостеприимность мисс, не позволили применить к вам более грубое насилие, чем кляп и наручники, – и Хломс умолк, предаваясь, видимо, приятнейшим воспоминаниям о насилии надо мной, как личностью.
Мне стало дурно, как в похмельное утро вдали от стойки бара. Даже мой взгляд залубенел, отвердев до тупой первобытности. Я почувствовал себя неоперившимся новичком клуба любителей инфлюэнцы. Одно меня лишь утешало – я всегда был искренен в своих заблуждениях. Хоть заостряй на голове кол или воздействуй на неё иными подручными средствами.
– Дорогой и даже очень, Шуррик, – взмолился я, – не добивайте меня сплеча своими реалиями чужой жизни. Ведь талантливый творец, в конце концов, может позволить себе выдать желаемое за действительность. Так у нас, маститых литераторов, заведено испокон веков.
– Может, – согласился-таки друг и назидательно заметил: – Но только на бумаге, а не во всеуслышание с применением рук.
И он был, как всегда, прав. Ведь пробилась же моя искренность чувств правдивой строкой к читателю в повествовании о собаке Баскервилей безо всяких эротических изысков. Правда, может быть, потому, что тогда фигурировал лишь один пёс? Но ведь зато какой! В этом же случае, четвероногих друзей была разнополая пара, и они, что вполне вероятно, мешали друг другу.
И я без всякого сожаления бросил настоящие записки в камин, заранее зная, что рукописи не горят. Особенно, если в них много талой воды.
Проснулся. Утро. Солнце. Дай, думаю, и я подумаю о чём-нибудь светлом. Оказалось, нечем. А то! Мозги ведь на 70 процентов из воды состоят. Чем мыслить? Только рептилиям раздолье, а я ползаю редко и недалеко.
Попытался встать и вспомнить былое. Так как дум нету. Сходу не получилось.
Разум где-то между ушей завяз и сигналы оконечностям не подает. На всякий случай суконным языком пересчитал зубы, ибо рукам веры нет. Вроде бы всё жевательное оборудование на месте. Полегчало. Видать, вчера в дискуссии не вступал. И на том спасибо. Однако, жить-то надо, хоть и в полсилы. Собрал волю в кулак мысли и встал в полный рост, как примат когда-то. Принял не нюхая, что у дивана не тронутым оставалось. От ума отлегло. И уже, как царь природы, выдвинулся на балкон перекурить.
Внизу люди снуют, тротуары, чем попало, полируют. Присмотрелся… и как колуном по башке: у мужиков шаг более широкий, чем у супротивного пола. А должно быть наоборот! У длинноволосых-то промеж ног пусто, как ни шарь. Что же мешает шагу ушириться? Ведь, никаких особых грузил, а тем более щупалец сантиметров в пятнадцать по утру и натощак. Вот какая загадка природной эволюции!
Весь в думах возвернулся на кухню. На сей раз обнаружил что-то прозрачное в стеклотаре под столом. Засандалил без дегустации. Слава богу, что не вода. Теперь точно выживу до обеда. Даже дальше думать захотелось. Выперся опять на балкон и стал наблюдать природу и человеков в ней. Присматриваюсь к женскому полу и замечаю, что и у них шаг разный по длине. Какое тут объяснение этому феномену? Я ведь в расчёт недомерков не беру, а наблюдаю за созревшим элементом. В голове, около затылка, непонятность мысли засвербила. Пошел снова на кухню уже вольной походкой, как благородный олень. Но ни под другим столом, ни по углам ничего достойного внимания не обнаружил, кроме пива. Ополоснулся и снова на балкон думать, как естествоиспытатель древних лет. Размышлял долго, пока не вспомнил начальную анатомию и число «пи» – здание науки ведь ещё со школьного фундамента в черепушке цветёт и зиждется. А не тут ли разгадка женскому шагу, если арифметику правильно помню? «Пи» больше – шаг шире и наоборот!
Пошёл в комнату и по порнушному журналу на глазок, но в масштабе, прикинул расстояние между двумя нижними женскими точками общего пользования. Попал впросак между тремя и четырьмя сантиметрами. Получилось, что если сам собой напросившийся вывод правильный, то это революция в понимании мироустройства женского опорно-двигательного аппарата тела в своей репродукции. Волосы дыбом! Ведь тут и до мировых премий недалеко. Однако, как ни крутись, но без экспериментов с живым организмом не обойтись! То есть, нужна лабораторная практика. А вот как к потаённым ихним местам с циркулем подступиться? Если в домашнем уюте и подопытной сбежать некуда, то, ладно, совладаем. А если, скажем, на лоне лесопарковых неудобств? Тогда и со штангенциркулем не всякую уговоришь. Вот ведь какая задача за пределами умственного разума. Это тебе не законы Гея-Люссака пером по бумаге выводить! Тут такие муки первопроходца претерпеть придётся, что без магазина, нутром чувствую, в ближайший обозримый период не обойтись.
В сознательном состоянии сходил в лавку. Дома подкрепился и послушал радио за-ради отвлечения от насущных изыскательских проблем. Лучше бы не включал приёмник! Ведь опять по голове кувалдой! Какой-то учёный в моей радиоточке говорит, мол, солнце погаснет через каких-то пять миллионов лет. Или через десять, но закатится навечно. Я тут же стал всесторонне размышлять о новой напасти. Нет, ты послушай! Это что же учёные удумали? Вскорости по всей Земле вечную темень учредить? Как в чёрной дыре? Ну, ладно, мы не в Африке. Человек разумный, да ещё неприхотливый, он и впотьмах дорогу к продолжению рода нашарит, если в полной боевой и без предварительного употребления излишеств. А тварь бессловесная? Одним инстинктом хорошего племенного стада с высоким удоем не сработаешь, когда подъездные пути нащупать нечем. Одним кротам раздолье! А какой с них прок? Одно слепое недоразумение без пользы обществу. Не-ет, прошляпили где-то учёные. А луна на что? Хоть в полглаза, но прелесть нижних бабских конечностей разглядишь! То есть самое нехитрое место, откуда они произрастают.
