— Всё, Андрей Саныч, шабаш! Деньги кончились. А тут ещё эта, как её… Аре-е-енда, говорит, аре-е-енда! Пыталась с меня скрутить две тыщи! Я ей что, счётчик?
— Как же квартирная программа?
— Туфта! — отрезал Толя Коля. — Разводка! Эх, Андрей Саныч, обули нас с вами! Вот вы про «Женьшень» рассказывали, смеялись. А чем тот «Женьшень» от нашего «страховщика» отличается? Названием!
— Неправда! — влез подслушивавший наш разговор Яичкин. — Мы людям несём добро! Мы страхуем их жизни! Скажи, Олесь!
Пробегавший мимо Брадаты лишь обдал нас зловонным потооблаком. Он торопился. Недавно ему посчастливилось устроиться сторожем на график «сутки-трое». Миссия миссией, а кушать что-то всё-таки надо!
Вслед за грамотным токарем исчез Саня Дронов. Справедливости ради стоит признать, что причиной исчезновения оказалось не разочарование в страховой деятельности, а банальный запой, который в итоге привёл бывшего правоохранителя на больничную койку.
Настала пора уходить и мне. Получив у Красовской три тысячи рублей (всё, что мне удалось заработать за четыре месяца), я, без особой грусти покидал офис «Русского страховщика». Перед Зинаидой Юрьевной уже сидел мужчина моего возраста.
— А сколько бы вы хотели зарабатывать? — поощрительно улыбаясь, спрашивала его Красовская. В глазах мужчины разгорался алчный огонёк. История повторялась…
Мои метания начались с лохотрона, лохотроном и закончились. Опыт оказался неудачным. Но, как говорится, отрицательный результат — тоже результат. Ведь так? Тысячи людей повторят мой путь и впадут в отчаяние. Другие тысячи никогда не вляпаются в такие ситуации. Тут уж как повезёт. От меня ничего не зависит. А может, зависит? По крайней мере, в моих силах помочь и тем и другим. Хотя бы немного, хотя бы чуть-чуть! Нужно только открыть ноутбук и написать первую фразу: «А вы пробовали в наше непростое кризисное время устроиться на работу?»
Всё-таки наша система судопроизводства очень странная. Хотя, скорее, не странная, а страшная. Ну не любят наши граждане обращаться в суд, не любят. А, может, боятся. Менталитет «совка», скажете вы. А вот и нет! Молодёжь, никогда не видевшая незабвенного Леонида Ильича и не носившая ярких пионерских галстуков, тоже не выстраивается в очередь с исковыми заявлениями в дрожащих от несправедливости руках. Неверие в людей, облачённых в чёрные мантии, идёт из далёкого прошлого. На память приходят бравые ребята богатые медвежьими шапками да красными кафтанами, заплечных дел мастера и малопонятное выражение «Шемякин суд». Кем был тот самый оставшийся в истории Шемяка — почти никому не известно. Зато имя пресловутого Шемяки в народной молве прочно связано с какой-то мерзостью. Или кривдой, что, в принципе одно и то же.
Таким же Фомой неверующим был и я, плоть от плоти российского обывателя. За одним, правда, исключением. Ну не смог я смириться с увольнением с работы, никак не смог! Двадцать лет, три месяца и четырнадцать дней я боролся с контрабандистами, начальством и подчинёнными на Санкт-Петербургской Авиационной таможне. Гербарий ведомственных наград, собранных мною за этот впечатляющий срок поражал любое воображение. Относительно узкая грудь не позволяла поместить их все на фронтоне моего парадного кителя. Почётные грамоты и благодарности я просто не считал. И тут, в один пасмурный дождливый день мне сообщили, что в соответствие с такой-то статьёй такого-то закона контракт на новый срок со мной не будет заключён. Причину эпохального решения никто объяснять мне не собирался — издержки контрактной системы. Знающие люди шепнули, что корень кроется в начальнике таможни Самусеве. И даже не столько в нём, сколько в его сексуальной ориентации. Нет-нет, это не то, что вы подумали! Он не приставал ко мне, а я не отказывал ему в удовлетворении его противоестественной похоти. Дело в том, что как-то во время оформления рейса в солнечный Лондон мои сослуживцы остановили жену одного крупного городского чиновника, у которой при себе имелась совершенно неприличная незадекларированная сумма в сорок тысяч евро. Засуетившиеся дознаватели попытались возбудить уголовное дело, находчивые сослуживцы уже делились друг с другом на что они потратят причитающуюся им премию… Как в плохом детективе раздался звонок, и телефонная трубка дребезжащим от волнения голосом Самусева потребовала отпустить чиновничью жену восвояси. Как назло, в тот момент мне довелось осуществлять руководство сменой. Не то, чтобы я, каменея лицом, сурово отказал продажному шефу, но попытался вяло возразить. Самусев не терпел отказов:
— Это приказ! Ты понял? Приказ!
— Ну что, пишем протокол допроса? — жарко дыша в предвкушении громкого дела, подступил ко мне инспектор Лёха Пригарин. Именно ему посчастливилось обнаружить злосчастные купюры.
— Уже никто ничего не пишет.
— То есть, как так? — Лёха опешил.
— Очень даже просто. Звонил Самусев. Искрит, будто неисправная розетка, требует сатисфакции.
— Вот же… — Лёха сдержался усилием воли.
— …петух трусливый! — я закончил фразу за товарища.
— Так я могу идти? — улыбаясь, поинтересовалась чиновничья «половина». Как известно, риторический вопрос не требует ответа, на то он и риторический.
Лёха, тяжко вздохнув, отдал уже сосчитанные «еврики». Премия уплывала за горизонт. История, однако, на этом не закончилась. На следующий день Самусев вызвал меня в свой кабинет. После недолгой нудной лекции о противодействии коррупции он напомнил мне, что все люди, пересекающие таможенную границу Российской Федерации равны перед законом, но есть те, которые равнее других. И так далее, по Оруэллу. Вряд ли Самусев когда-нибудь слышал об Оруэлле. Зато он отлично разбирался в хитросплетениях городской политики. В конце беседы он прозрачно намекнул, что до его маленьких розовых аккуратных ушей долетело слово, которым я наградил его во время неудачной попытки призвать к ответу неприкасаемую леди. Да я мог бы догадаться и сам! Помимо верного Пригарина мой неутешительный вердикт слышали, по крайней мере, ещё человек пять. Каждый из них был не прочь выслужиться перед начальством. Я их за это не винил. Как говориться, чего уж тут…
При моём увольнении Самусев допустил ряд незначительных, но всё же способных повлиять на существо дела ошибок. Ошибки бросались в глаза, кричали, размахивая фразами и запятыми, требовали немедленно их исправить…
— Ошибки? — адвокат Валерий Иосифович, пожилой представительный мужчина с гривой седых волос, посматривал на меня снисходительно. — Ошибки, конечно, есть, но… Поверьте, Андрей Александрович, в вашем случае все доводы перевешивает один, железобетонный довод потенциального ответчика. У вас закончился контракт. Так?
— Так, — обречённо подтвердил я.
Валерий Иосифович удовлетворённо кивнул.
— Контракт вы заключили добровольно, срок действия в документе обговорен. Условия контракта выполнены в полном объёме. Заключать новый контракт — прерогатива, делегированная законодательством вашему работодателю.
— Мой работодатель — государство! — я попытался возразить.
— Верно. Но представителем государства, опять же в вашем случае, является начальник таможни. Как, бишь, там его? Самусев Вениамин Игоревич? — адвокат развёл руками. — Позиция господина Самусева и является определяющей.
— Какой-то феодальный строй, получается! — возмутился я. — Что барин хочет, то и воротит! Значит, если у Самусева настроение прекрасное — подчинённым ничего не грозит, а если он не с той ноги встал или, к примеру, у него геморрой разыгрался — хана! Спасайся, кто может? Подпевал — милую, неугодных — казню?
— Ну, что-то в этом роде, — тактично подытожил Валерий Иосифович.
— Где же справедливость?
На лице адвоката читался встречный вопрос: «Вы что, вчера родились?». Вместо этого он сказал:
— Дело проигрышное на 99 процентов. Но если вам не жалко времени и денег, то попортить кровь Самусеву мы сможем. Решайте.
Я решил и через достаточно короткий срок извлёк из почтового ящика повестку, приглашающую Андрея Александровича Сергеева на судебное заседание в качестве истца. Ответчиком значилась Авиационная таможня.
Длинный мрачный коридор здания районного суда настраивал на минорный лад. Пока я разыскивал нужный кабинет, конвоиры пару раз провели мимо каких-то небритых типов в наручниках. Около одной из дверей жарко спорили девушка — секретарь суда и недоверчивая истица, ни в какую не желавшая показывать свой паспорт, а тем более отдавать его кому бы то ни было. Вокруг вообще царила суета. Двери кабинетов распахивались и оттуда вылетали, выползали, выходили мужчины, женщины разных возрастов, одетых богато и не очень, лысые и с тщательно приглаженными укладками. Их лица выражали потаённую радость, горе, надежду или вселенскую тоску. Какая-то всклокоченная бабка, стоя в уже коридоре, грозила костистым кулаком предполагаемому оппоненту:
