На секунду, всего лишь на миг в ее глазах появилась какая-то мысль, и как дала она мне в ухо с положения лежа, я ажно всей головой в своего железного друга и прилетел…
Ага, кивнул головой Гоша, вот теперь ей в больничку апельсинки несу, — и он с гордостью показал авоську с оранжевыми фруктами. — Ну ладно, пошел я. Что-то жарко как-то. Он снял шапку и, поправляя свежий бинт на голове, заторопился к любимой.
Аврал! Установка остановилась, план на грани интима. Конвейер, туды его за ногу, накрылся медным тазищем. Недавно прошел дождь, грязи по самые колени. Это если стоять. Если ходить, то грязь уже начинает щикотать ети.
Конвейер, падла, наклонный. Пятнадцать полноценных градусов. Правда, небольшой, метров десять в длину, ширина ленты шестьсот пятьдесят миллиметров. Но деталь важная, без него ни-фига не работает.
Слесари, подгоняемые мастером, облепили конвейер, как стая галок колхозное поле. Звон, крик, мат. Иногда попадаются приличные слова-междометия. Все знают, что надо делать. Кроме мастера.
Мастер, мужичок лет пятидесяти, крепенький коротыш, стоит в торце конвейера, прямо под сбросом. Потому как там наименее грязно. «Наименее» — это значит, что грязи там не по колени, а чуть ниже. Стоит и пытается дистанционно руководить работой. Россия.
На другом конце слесарь Саня протягивает ролики. Грязный, как фашист на Курской дуге, настроение такое же. А тут еще мастер, козел, под руку трындит.
Но вроде работа идет к финалу. Пробный запуск. Предварительно вытащив пальцы из-под ленты, Саня орет оператору:
— Запуская, йпт, эту сцуку еманную! Ща, пля, заиписсо будет. Пля буду!
Команда дана, оператор тумблером щелк. Конвейер хрюкнув закрутился.
Ага, я ж говорю, Россия!
Через несколько секунд ключ, размером с мою руку, который Саня положил на ленту, благополучно доехал до точки сброса.
— Ну чё там?! — пытаясь перекричать звук работающего конвейера, заорал мастер, пристально вглядываясь в Санино лицо и по его выражению пытаясь определить качество ремонта. — Работает?!
— Работает, ага, — улыбнулся ключ и нырнул вниз.
Короткий свист воздуха, рассекаемого летящим металлом… Епс! То ли зубы мастера клацнули, то ли голова под каской гулкнула пустотой. Непонятно… Только ноги мастера разъехались в разные стороны, дав возможность уставшему телу спокойно прилечь в мягкую грязюку.
Саня, видя такое дело, как-то спал с лица и эдак боком, боком ходу от конвейера.
Мастер мужик крепкий. Да еще и в каске.
— Саня! — выступил он, когда поднялся. — Ты очень нехорошо поступил, — начал он речь. — Я любил вашу маму! И очень сильно!
Дальше полилось, как из кувшина:
— Твои, Саша, не совсем прямые руки я, несмотря на искреннее к тебе уважение, прямо сейчас буду вынужден извлечь из твоих плеч. Потому что, Александр, столь деформированные конечности тебе совсем не нужны. А потом, Саша, я, наверное, вступлю с тобой в нетрадиционные отношения, которые, надеюсь, помогут закрепить уроки по технике безопасности. Потому что вы, Александр, гей с деформированным позвоночником, контрацептив, грубо зашитый нитками, и еще раз гей.
После вдохновенного монолога, каждая фраза которого сопровождалась пояснительными жестами, мастер немного нервничал. Иначе я не могу это объяснить.
Мастер, трясясь от гнева, хватает тяжелый ключ и метает его в сторону слесаря. Наверное, это как-то успокаивает нервы, потому что гнев мастера быстро испарился, уступив место более насущной проблеме. А именно где помыть упавшую каску? Каска и в самом деле представляла собой зрелище заунывное и весьма негигиеничное. Снаружи и, главное, внутри она была залеплена серой грязью.
Подняв каску над головой и глядя ей вовнутрь, бедолага размышлял — надеть или бог с ней?
Но спор с самим собой разрешился как-то быстро и несколько неожиданно.
Ключ, брошенный недоумком в сторону слесаря, пролетел сколько там ему положено и приземлился опять в начале конвейера. После чего пройдя опять свой славный путь…
Короче, вскоре я опять услышал свист рассекаемого воздуха.
Баммм!!! Тяжелый ключ бьет каску, которую мастер держит над собой. И смотрит в нее.
Каске-то что, ей сказали одевайся, значит, одевайся. Ну она и наделась. Прямо на удивленно выпученные глаза. А заодно и на недоуменное лицо. Ноги опять разошлись по привычной траектории, и тело прилегло на свой же, ранее сделанный отпечаток.
Дальше я смотреть не смог. Описался.
Не доверять человеку, рассказавшему мне это, я не имею права, потому как до этого на враках он пойман не был. Да и ситуация вполне правдоподобная. Так что…
Давно, когда я был примерно, как ты, только помоложе, то работал в Москве заместителем одного очень большого начальника в одном очень большом министерстве. Но хотя должность и называлась «заместитель начальника», но фактически я был личным его порученцем. Точнее, порученцем его семьи.
Ничего плохого сказать не могу, и жилось сытно, и спалось сладко. Мария Петровна, супруга евоная, так вообще была женщина высокого образования и утонченного вкуса. А как одевалась, как одевалась… Сама Коко Шанель свое «маленькое черное платье» сжевала бы от зависти. Да и чего было не одеваться красиво, если это министерство имело прямые контакты с заграницей? А в то время, когда и Прибалтика для Союза была «заграницей», то что уж говорить про загнивающий Запад.
Я от нее не то что матерного слова не слышал или, скажем, какого-нибудь похабного анекдота, но и голос она никогда не повышала.
А вот Иван Афанасьевич был мужик крутой. Чуть что не по-евоному, так мат в пять этажей и обещание что-нибудь сделать непотребное с оппонентом. Но мне грех жаловаться, на меня он орал очень редко. То ли потому, что я хорошо делал свое дело, то ли супруга, Мария Петровна, гасила его гнев, не знаю. Но по загривку я получал нечасто. Тем более что половину времени я проводил в поездках по магазинам, где мне выносили завернутое в бумагу что-то, пахнущее то сервелатом, то осетриной холодного копчения.
Даа… Времена были такие. Все из-под полы, из-под прилавков. Меня они тоже иногда баловали, особенно на праздник какой-нибудь или, например, когда ездили на охоту в Завидово, пострелять, шашлыков пожарить, водочки, понятное дело, попить. Столы-то там были накрыты даже нынешним не чета. А кушали совсем мало. Остальное-то куда девать? И нарезка нетронутая, и балычок ароматный в блюдцах. Ну не выбрасывать же? Вот мне и разрешали, что потребно, домой забирать. Эх, пробовал я недавно балычок сырокопченый… Не то, не то что тогда… Тогда оно вкуснее было и кушалось… Радостнее, что ли…
В общем, семья была хорошая. Любили друг друга крепко, да вот только была одна чернинка на ихнем счастье. Детей не было. Я с расспросами не лез, а они не рассказывали. То ли Господь не дал им ребятишек, то ли был ребенок, да что-то случилось. Врать не буду, не знаю. А когда супругам за пятьдесят уже и детей нет, то всю свою любовь они изливали на кота своего.
Тут рассказчик уставился в одну точку, сплюнул на пол и добавил — а эта скотина и пользовалась.
Имя носил он очень оригинальное для котов — Барсик. Тогда все коты назывались Барсиками или Мурзиками, детей называли Иванами и Светами, машины были «Москвичи» и «Жигули»…
Барсик был чудище еще то, как и внешне, так и по характеру. Разбаловали его. Размером он был, не соврать бы, с телевизор «Горизонт». Ты поди и не помнишь такое. Как заберется наверх погреться, как разляжется там, свесив лапы на экран, так и телевизора не видно. Почти весь у кота в объятиях помещался. Правда, в один прекрасный момент что-то в нем замкнуло и злое электричество ударила Барсика в яйца, что совсем не поспособствовало улучшению его характера. Сначала он кричал, потом неделю почти неотрывно рассматривал свои яйца, пересчитывал и осторожно трогал лапой. А потом в его мозгу что-то замкнуло, и кот пришел к умозаключению, что во всем виноваты хозяева. И начал пакостить.
То дорогие обои обдерет, то в аквариум ночью нассыт. Кстати, об аквариуме. Я не ихтиолог, но рыбки там плавали, привезенные из далекой Амазонии, красивые такие. Мне Мария Петровна рассказывала про них, что хищники они, каких свет не видывал. Говорит, и смотреть на них страшно.
Дааа… Ну, что могут противопоставить хищные рыбки против убойно-ядовитой струи кота, примостившегося в неудобной позе на краю аквариума? Долго хозяева не могли понять, почему одна за другой дохнут ценные и экзотические рыбки, пока однажды ночью Мария Петровна в теплых, мягких тапочках бесшумной поступью не вышла из спальни с целью посетить туалет и не увидел Барсика, который с глумливой усмешкой на морде уже пристроился на краю аквариума и метил в очередную жертву.
— Барсик! — справедливому негодованию Марии Петровны не было предела. — Барсик! Как вы можете! Да как же вам не стыдно!
