И тут согласно собранной схеме и введенной в АСУ программе запустился конвейер.
…Откуда-то из тумана раздалось ничего не понимающее: «КАКОГО ЖУЯ?!?! ЧО, В НАТУРЕ, ПРОИСХОДИТ?!»
Конвейер тронется,
конвейер тронется,
конвейер тронется,
конвейер тронется,
а стол останется.
…И из того же тумана, торжественно и даже с некоторым пафосом, прямо к стоящему Высокому Руководству, на конвейерной ленте торжественно выплыла накрытая поляна с вышеперечисленным набором продуктов.
Кто-то вовремя догадался аварийно отключить конвейер, и водка с хлебом и прочими закусями остановилась подле руководства. Руководство мазануло взглядом по натюрморту и отвело глаза на оборудование. Но, видимо, мозг все-таки отметил какой-то дисбаланс обстановки, потому что, почесав голову и протерев глаза, начальство медленно и недоверчиво начало поворачиваться назад.
…Кинувшись вслед за уплывающим обедом, два строителя с матом вылетели из тумана, но, узрев Высокую Шоблу, мигом просекли, кто есть ху и кого сейчас в жо, весьма резво присели за конвейером и гусиным шагом, но очень шустро засеменили за бутылкой. Добежав до конца, они осторожно выглянули и, убедившись, что начальство смотрит в противоположную сторону, в один миг, поражая молниеносной реакцией всех мангустов мира, смели с ленты водяру, закусь, газетку и опять сныкались за конвейером.
Глаза Высокого Руководства надо было видеть. Это была бездна недоумения, недоверчивости, сомнений, обиды и еще куча непонятных, но таких наглядных чувств. Как будто ребенка обманули — пообещали конфетку, даже показали, и не дали.
Видимо, только из-за этой растерянности или из-за поколебавшегося мнения в собственной адекватности, никто заслуженных звездочек за неудачный запуск не получил.
ЗАЕХАЛИ МЫ КАК-ТО НА КРАСНУЮ ПЛОЩАДЬ НА МАШИНЕ…
Опять же из старого. Что-то щас ничего не случается. Поумнел, что ли?
В общем, год 1993—94. Лето.
Повез я как-то отца, его братана и мово шурина в ресторан на его, шуриновой, машине. «Мерседес 250D» в 124-м кузове. Верх — светло-фиолетовый, низ — темно-фиолетовый. Тогда таких машин не особо много в Москве было. Да и пассажиры колоритные. Батя килограммов сто весил. Братан его килограммов на двадцать тяжелее. Шурин хоть и нормально выглядел, но замашки имел бандитские.
Свозил я их в один ресторан, потом в другой (в гостинице «Россия») и принял их под вечер уже совсем тепленьких. Отвез братана домой и гоню в сторону своего района. Батя храпит сзади, мы с шурином беседуем. Тут у шурина рождается гениальная идея.
— Хочу, — грит, — Серега, на собор Василия Блаженного посмотреть.
Время — ночь.
Я — какой вопрос, поехали. (Шурин был для меня, студента непререкаемым авторитетом).
Подъезжаем к Красной площади, останавливаюсь, смотри, говорю. Он:
— Да я имел в виду со стороны Мавзолея посмотреть.
Это щас я умный, а тогда даже сомнений не возникло.
Газ в пол, и вот стоим мы на «Мерсе» возле Мавзолея. Шурин любуется храмом, я любуюсь ментами, которые стоят в «Москвиче» перед нами, менты, тихо ох…вая, пялятся на нас. Тогда по какой-то причине Красную площадь перегородили такими металлическими заборчиками переносными от Мавзолея до самого ГУМа. То есть поперек перегородили. И вот, с той стороны забора стоит патрульная группа (ПГ), а с этой я и любующийся красотами шурин и батя, храпящий так, что чуть Ленина не разбудил. Минут пять так стояли, пока менты от такой наглости в себя приходили. Но удовольствие не может длиться вечно, это я понял, когда одновременно открылись все двери на ПГ-шном «Москвиче» и менты, как толпа оживших мертвецов, с характерным шипением поползли ко мне. Я, конечно, не трус, но тогда что-то и Руст вспомнился (это который на самолете на Красной площади сел) и фильмы всякие нехорошие.
— Пройдите, пжалста (вежливо так, блин, ночью возле Мавзолея), в нашу машину, — это ожил один из них.
Сел я, дыхнул жвачкой-лимонадом-конфетами-булками и т. д. в ноздрю менту (вторая у него была заложена, так что при выдыхании он свистел как реактивный самолет на взлете). В общем, я дыхнул. Результат крайне расстроил служивого, и от горя он засвистел ноздрей так, что моментально сбежались его товарищи. Товарищи с надеждой смотрели на него, ожидая условного знака, что я пьян и мона начать развод. Полученный условный знак очень негативно отразился на добродушных лицах этих в общем-то милых людей.
— Зачем? — только устало и спросили меня они хором.
— Дык… это… собор… там… это… мавзолей опять же… — мычал я.
Тут на сцене появился шурин. Он тока что оторвался от созерцания красот архитектуры, и почувствовал, что-то не то. «Что-то не то» выражалось в том, что все было не так, как было, когда мы сюда приехали, — я сидел напротив «Мерса» в ПГ-шной машине, а на него с искренним дружелюбием смотрел наряд милиции. Надо отдать шурину должное, он даже не напугался. Только пукнул громко (но это от неожиданности), чем и разбудил спящего на заднем сиденье отца, который даже и не подозревал, что находится в эпицентре событий.
Шурин со всеми умеет договориться. Вот договорился и с этими. И тока достигнутая договоренность была скреплена рукопожатием, как в «Мерсе» скрипнула задняя дверь, и на всю ночную Красную площадь разнесся батянин глас.
— Ты че с этими пид…ами разговариваешь?!
Причисление служивых к сексуальным меньшинствам несколько их смутило, и ставки сразу выросли. «День сурка», подумал я, когда шурин и мент хлопнули по рукам и раздался скрип задней двери «Мерса» «Какого х… ты с этими пи…ми разговариваешь?!» — очередной раз огласил спящую Красную площадь батя.
Такого менты уже не могли стерпеть, и сумма выкупа опять возросла.
Деньги легли в карман мента, шурин уже прощался с ним, и тут скрипнула задняя дверь… Клянусь, я был наготове, но не успел совсем чуть-чуть!
— Какого х… — разнеслась знакомая фраза.
Ленин зажмурился и отвернулся.
Куранты замерли в страхе.
Президент в Кремле выронил ручку.
Нехорошо посмотрев, старший наряда назвал новую сумму, которую незамедлительно и получил. Схватив деньги, они всей толпой ломанулись в свой «Москвич», чтоб опять чего не услышать, и заперлись в нем. На прощание я им поморгал фарами, шурин махнул рукой. И только батя никак не попрощался. Но, мож, это и хорошо. А то кто его знает…
