— Г-гады, — голова моя еще соображала, но поднять эту двухпудовую гирю хотя бы на дюйм от стола не представлялось возможным.
— Просто жизнь. Где люди творят зло. Чтобы выжить. Чтобы насолить друг другу. Чтобы просто позабавиться. Тебя вызвали на дачу свидетельских показаний. Формальность. Надеюсь, ничего больше. Не бесись, не дури, не болтай лишнего. И потребуй историю болезни. Изучи ее основательно.
Впрочем, ты уже лыка не вяжешь, — Аркаша встал и кинул на стол фиолетовую бумажку, — Отвезу тебя домой.
В машине я заваливался ему на плечо.
— Пристегнись ремнем. Нет, этот рычажок трогать не надо…
Стоило напиваться в зюзю по столь незначительному поводу!
Он втащил меня на шестой этаж и нашарил в кармане моих брюк ключи.
— Ладно, отдыхай.
В кабинете «главного» я появился ближе к одиннадцати. Не хрена, и так отказался от положенной после тяжелого дежурства партии в настольный теннис.
Другие свидетели — насмерть перепуганный молодой хирург, который 14 сентября 1987 года дежурил по «приемнику» и заведующий операционно-анестезиологическим отделением Филарет Илларионович Минеев — интенсивно трепали пожелтевшую историю болезни.
Следователь — сухонькая с виду добренькая старушка — изложила суть дела.
Тем вечером алкаш сорока восьми лет, сирота и разведенный к тому же, нарвался на компанию местной «золотой» молодежи. Мальчики в возрасте от пятнадцати до девятнадцати лет, желая порисоваться перед сверстницами, замесили его в кашу. Арматурой по голове и кроссовками по почкам — наверное, смотрелось очень эффектно. Принимал его я вместе с молодым хирургом (или тогда он был еще интерном?) Через двое суток установили смерть мозга и, по существующим правилам, вызвали трансплантологов. На Минеевском дежурстве выездная бригада из Моники забрала почки.
Злодеев поймали и судили. Учли нежный возраст. Но высокопоставленным родителям мера пресечения показалась слишком суровой. Наняли лучших адвокатов, которые подняли дело из архивов и выяснили, что умер пострадавший не от тяжелой черепно-мозговой травмы, а от неквалифицированной медицинской помощи. Дело на пересмотр!
Я нашел свои записи, убедился в отсутствии пунктуационных и стилистических ошибок и сделал пометки в блокноте. Для разучивания — свидетельские показания давали по памяти.
В полдень я уже втиснулся в 337-й автобус и, потратив в ресторане «Радуга» последний четвертак, к обеду был дома.
* * *
Девочку из Свердловска давно отвязали от «столба пыток», и она нервно курила в уголке. Конклав принимал решение. Из-за двери долетали отрывки оживленной двуязычной дискуссии. Претенденты напрягали слух.
* * *
Я выставил на стол две бутылки шампанского и курицу-гриль.
Несмотря на скромное угощение, я был почти уверен, что Лена останется довольна.
В кармане лежал позаимствованный в операционной флакон кетамина.
Травматолог Гриша Волопаев потребляет кетамин с давних пор и в диких количествах, Завидя Гришу, коллеги прячут початые и непочатые флаконы в наркозный столик — запросто может скоммуниздить и, сковырнув металлическую пробку зубами, прямо в коридоре выпить содержимое. Б-р-р, ведь горький!
Гриша не стесняется своей слабости. Говорит, сейчас не то.
Раньше улетал от двух «кубиков», а если взять меньшие дозы… Но это как раз и предстояло проверить.
Лена опоздала на полчаса и сразу отправилась звонить Иде.
Я сервировал стол и отмерил шприцом полтора миллилитра в первую бутылку. Болгарская «Тройка» горька от природы — не заметит. Потом раскопал в своей фонотеке Сандру.
Мы выпили. Никакого эффекта.
Я пригласил Лену на медленный танец. И медленно, очень медленно, начал ее раздевать.
Руки скользили по нежной молодой коже. Под пальцами проскакивали искры. Мы кружились по паркету и трахались — без имиссий и эякуляций. Что-то незримо переливалось из меня в нее и наоборот. Как в сообщающихся сосудах.
Эрекцию скорее увидел, чем почувствовал. Не без сожаления — никогда и ни с кем так не танцевал — повел партнершу в сторону заранее застеленной кровати.
Комнату заволокло красным горячим туманом. «Только не в меня», — прошептала Лена и обняла ногами мою поясницу. Я тихо кончил, покинул ее восхитительную пещеру и театрально застонал.
Мы извивались, прыгали, вращались, ползали — друг на друге, друг под другом, друг за другом. Сбивали простыни, роняли подушки и сами падали на пол. Катались по полу, опрокидывая стулья.
Глотнув шампанского, меняли кассеты и продолжали. Уже под «Дип пёрпл», «Блэк саббат» и «Роллин Стоунс». С каждым разом поднимаясь все выше от земли.
На четвертом небе Лена забыла про контрацепцию. Или просто внимательно читала «Ветви персика».
На пятом я неожиданно получил затрещину.
— Почему?
— Не трудно запомнить, как меня зовут. О, я идиот! Кажется, назвал ее Венерой.
— Извини. Это шампанское какое-то ненормальное.
Лена надула губки. Но естество взяло свое, и вскоре она опрокинула меня на спину.
В Эмпирее я потерял счет.
Спали часа четыре.
Утром Лена разбудила меня нежным поцелуем.
— Ты знаешь, сколько… раз вчера?
— Не считал.
Лена назвала какую-то неправдоподобную цифру.
— Но ты ни разу не кончила.
— Я никогда не кончаю.
— Может, я что-то не так делаю?
Она прижалась ко мне — уже одетая по всей форме.
— Ну что ты! Я так тебе благодарна.
— Благодарна? Ничего не получив?
— Дурачок! Мне хорошо с тобой. Если честно, мне никогда ни с кем не было так хорошо. Какое-то сумасшествие… Что на нас нашло?
— Я подмешал в шампанское конский возбудитель.
Лена засмеялась.
— Пошли завтракать, Казанова!
Я сладко потянулся.
— У меня наркоз во вторую очередь. Ты иди, я еще посплю.
Лена стянула с меня одеяло.
— Вставай, соня! Мне скучно ехать одной.
Я встал, поднял с пола одеяло и снова рухнул в кровать, накрывшись с головой.
— Сказал не поеду, значит, не поеду.
— Ну и оставайся, грубятина такая.
Из квартиры я вышел часов в девять. Лифт не работал, пришлось спускаться по лестнице, что в домах подобной конструкции не очень удобно — на каждом этаже делаешь крюк, выходя на балкон. На балконе третьего этажа мне повстречались трое бугаев с лицами, не слишком отягощенными интеллектом. Самый мелкий и старый из них (лет сорока) преградил мой путь и произнес:
— Ну что, доктор, будем драться или оставишь Ленку в покое?
Даже если он прихватил двух других в качестве секундантов, заявиться на экзамен с бланшем не входило в мои планы. Sic transit gloria mundis[37].
* * *
Наконец вышла профессорша — вылавливать счастливчиков.
Только сейчас я заметил, что толпа наполовину поредела.
— Олег, что ж ты в угол забился? Покажись. Всем покажись!
Я подчинился.
Нелли Алиевна сверкнула вставными зубами.
— Поздравляю! Честно говоря, не ожидала.
За откровенность…
— Спасибо.
— Тебе спасибо. Поддержал честь кафедры.
Профессорша подозвала Костю, Андрюшу, Покрохина и девочку из Свердловска.
За большим зеленым столом в креслах зеленой кожи сидели позеленевшие отцы советской анестезиологии. Всех блатных прокатили.
М-р Джефф раздал нам желтые картонные анкетки, назвав их «предконтрактными формами». Мы заполнили формы и записали в блокноты адрес, домашний и рабочий телефоны Джеффа.
— Будем держать связь. Отъезд предположительна в конце августа — начале сентября.
Шефиня на колесах. Предложила свои услуги. Мне надо на «Измайловский», Покрохину на «Речной вокзал». Сошлись на «Проспекте Маркса».
Я воспользовался министерским телефоном.
— Па? Добрый вечер.
— Здравствуй.
— Извини за беспокойство, но не мог бы ты меня встретить? — машина на ходу, раньше одиннадцати он спать не ложится, — Есть новости. Важные и хорошие.
— Что, успешно апробировался? — папа мечтает о сыне-кандидате наук, — Или нашел очередную…
— Ни то и ни другое. Это не телефонный разговор, — об экзамене никто из домашних не знает.
— Ладно. Сейчас… пять минут восьмого. Где прикажете ждать?
— А где тебе удобно?
— Курский вокзал. На обычном месте. С восьми до четверти девятого. И попрошу не опаздывать!
— Договорились.
Красный «жигуль» Нелли Алиевны знают все, потому что он самый ржавый в больнице. В гараже у шефини стоит новенький «Мерседес», но иномарка, по-видимому, достанется одному из племянников — своих детей нет.
— Просто здорово, что прошли оба претендента от Боткинской.
Но, Ростислав Альбертович, ваше «коротко о себе» заняло больше получаса…
