— Ну, рассказывайте, сорванцы беспятые, что вы с пассажирами сотворили? — расхохотался Переплут.
— Первым делом, мы вылезли из переноски, — принялся взахлёб рассказывать Еря, — и обернулись зелёными чертями…
— Не чертями, а чёртиками. Малюсенькими такими, — перебил Спиря.
— Дай, я скажу, — Ермолай отпихнул Спиридона локтем, — мы, такие, ка-а-ак выскочим из переноски, да как завизжи-и-им…
— Ну, я, положим, не визжал, — прописклявил Спиря, оттирая Ерю плечом, — для этого у меня голос слишком низкий.
— У тебя? — офонарел Еря, — да у тебя дискант, а не голос.
— Это у тебя дискант, — запищал Спиря, отвесив брату оплеуху, — а у меня — дивный волжский бас.
Они тут же сцепились и принялись кататься прямо на столе, сметая на пол чашки и блюдца. Переплут нашёл линейку и отходил по задницам обоих. Анчутки присмирели и только бросали друг на друга угрожающие взгляды.
— Исповедуйтесь дальше, доможилы хвостатые.
— Мы как дава-а-ай скакать по всему вагону, как дава-а-ай всех за носы и уши дёргать. Все, такие, перепугались, — Еря тоненько захихикал, — кто голосит: «Белочка»! Кто вопит: «Пришельцы»! А остальные залезли под лавки, как дети малые, и давай там надрываться: «Конец света! Судный день! Гномы наступают! Пигмеи в Подмосковье»! Кругом все орут, плачут, смеются, в общем, сумасшедший дом на выезде.
— Хорёк со страху описался. На этот раз сам, — покатился со смеху Спиря, — Токсин обкакался. А почечник нацепил на голову корзину, схватил в руки грабли, да как заблажит: «Я дон Пхукет, я дон Пхукет! Выходите, пигмеи, на честный бой»!
— Не дон Пхукет, а дон Кюхет, — возразил Еря, — так он кричал.
— Дон Кихот — поправил Бурмакин.
— Точно, дон Кихот. А мы у него грабли отняли и перед ним поставили. Он, такой, шагает, наступает на грабли, получает по кумполу, падает. Снова встаёт, снова шагает, наступает на грабли, получает по чайнику, падает, — схватился за живот Спиря, — и так сто раз подряд. Хорошо, хоть корзина попалась крепкая, а то пал бы почечник смертью храбрых в бою с пигмеями и граблями.
— А супруга-то почечника, — прыснул Еря, — очухалась, такая, а как нас увидела — хлобысь, обратно, в обморок. Кисейной барышней, кошатница-то, оказалась, — а ещё жена садовода. В общем, было забавно, но тут заявился наш заклятый враг.
— Что ещё за враг?
— На остановке вошёл дед с овчаркой, — шмыгнул пятачком Спиря, — мы еле ноги унесли.
— Анчутки боятся и избегают кошек и собак, — заметил «знаток» древнеславянской мифологии Бурмакин, — их прародителю когда-то волк пятку откусил. Четвероногие друзья человека чуют за версту анчуток и могут нанести им значительный урон.
— Какие они друзья, — возмутились Ерька со Спирькой, — вот мы, действительно, друзья.
— Таких друзей, за хрен и в музей, — хмыкнул Переплут, — ну, ладно, хватит лимониться, Ване в офис пора.
— Да, время поджимает, — посмотрел на часы Бурмакин и собрался, вставать из-за стола.
В этот момент Переплут провёл ладонью перед ваниным лицом, и тот ткнулся носом в тарелку.
— Спи, Ивашка, ты заслужил. Отоспись и отдохни хорошенько, всё равно добытчик из тебя, как из члена молоток.
— Ура-а-а! — загалдели анчутки, — а мы в офис порулим, в офисе мы ещё не шалили!
Брат два провёл ладонью и перед ними, анчутки тут же отрубились.
И вы покемарьте, непоседы, в офисе только я могу чудить.
Добравшись до ваниной работы, брат два не стал ходить вокруг, да около, а сразу взял верный тон:
— Привет, толстопуз, — поздоровался он с начальником отдела Инвером Фаттаховичем Зайнетдиновым по кличке Хоттабыч, — всё пьёшь нашу кровушку, упырь?
— Не понял? — вытаращился Зайнетдинов.
— Что ты не понял, вурдалачище? Совсем что ли отупел от безделья, пенёк трухлявый?
— Бурмакин, ты чересчур вызывающе себя ведёшь. Мало того, что у тебя синяк под глазом, так ты ещё и хамишь. Ты пьян?
— Я обкурен, но к делу это не относится. Давно, давно, враг мой Зайнетдинов, я собирался высказать тебе своё «фэ». Всё никак руки не доходили.
— Бурмакин, ты уволен! — заверещал Хоттабыч.
— И это всё, что ты можешь? — усмехнулся Переплут, — придумай что-нибудь пострашнее.
— Ты, наверное, не понял, Бурмакин? Ты уволен и с этой самой минуты пополнил армию безработных. Что может быть страшнее?
— Страшнее безработицы? Ну, например, скоропостижная смерть.
— Страшнее безработицы ничего нет и быть не может! — рявкнул Зайнетдинов, и все работники отдела согласно закивали.
— Вы ороговели? — изумился Переплут, — вы что, с ним согласны?
Все опять дружно закивали.
— Ну, славяне, вы докатились. Чтобы потомки свободных славянских племён боялись потери ярма? Чтобы безработица стала страшнее смерти? Куда уж дальше? — обалдел Переплут, — раньше, хоть понятно, грозили отсечением головы или погребением заживо. А сейчас наказывают отстранением от трудовой повинности. Чудеса, да и только.
Зайнетдинов ретировался в свой кабинет, а работники окружили «Ваню» и стали наперебой предлагать ему свои варианты мира с Инвером Фаттаховичем. Чемоданов предложил сослаться на смену погоды и резко континентальный московский климат, способный вызывать приступы безумия. Вислогузов, посоветовал просто встать на колени и из этой кроткой позиции объяснить Хоттабычу ванину пиковую ситуацию с кредитом за машину. Вера ничего не предлагала, она смотрела на жениха влюблёнными глазами, и в её взгляде читался ужас и восхищение.
— Спокуха! Спорим, что после нашего с ним разговора, он попросит у Кандаурова удвоить мне зарплату, — Переплут в сутулой шкуре Бурмакина прошагал к двери шефа и толкнул её ногой.
Планктон охнул и застыл в ожидании чудовищных последствий, а «Иван» переступил порог зайнетдиновского кабинета и жалобно заныл:
— Иновер Хоттабыч, у меня неподъёмный кредит за машину, мне нельзя в безработные. Хоттаб Иноверыч, пожалейте меня, сироту уколовскую, не выгоняйте на улицу.
— Как ты меня назвал? — заиграл желваками Зайнетдинов.
— При встрече? — услужливо припомнил Переплут, — толстопузом, упырём, вурдалачищем, а, в оконцовке, пеньком трухлявым.
— Ты опять за своё? — побагровел шеф.
— Никак нет, пришёл умолять вас о снисхождении. Во всём виноват континентальный московский климат, вызывающий приступы безумия.
— Бурмакин, ты что, за завтраком борзятины объелся?
— Прости-и-ите меня, — заныл брат два.
— Прости-и-ите меня, — передразнил Зайнетдинов, — отработаешь по полной.
— У меня долги-и-и, креди-и-иты, — стал подвывать Переплут.
— Да хоть грыжа и геморрой, — ухмыльнулся Инвер Фаттахович, — мне-то что? Премии лишаешься, бонусов лишаешься, в отпуск не идёшь.
— За что-о-о?!
— За наглость.
— Я свободен?
— Нет. Посмотри мой компьютер, в нём опять какой-то червь завёлся. Откуда только эти черви берутся?
— Знамо дело, откуда — из порносайтов, — усмехнулся Переплут, копаясь в загрузках, — что, Хоттабыч, порнушкой активно интересуешься?
— Что ты сказал?! — выкатил глаза от гнева руководитель среднего звена, — да как ты смеешь?!
— А откуда у тебя всё время черви заводятся? — брат два прищурил левый глаз, — ты, Хоттабыч, с похабных сайтов не вылазишь, всё рабочее время в них сидишь. Поздравляю тебя, ты хоть и немолод, но по порнонухе шаришься, как недоросль. Припекала бы тобой гордился.
— Это ложь и клевета!
— Хоттабыч, сейчас браузер запоминает адреса и регистрирует самые посещаемые сайты. Хочешь, покажу, на какой срамной сайт ты последний раз заглядывал?
— Не надо! — запаниковал Зайнетдинов.
— Нет, я покажу, — стал настаивать Переплут, — мне кажется, ты ставишь мои слова под сомнение. Ты мне не доверяешь?
— Доверяю, доверяю.
— Уверен?
— Клянусь.
— Так мир или война?
— Мир! — взвизгнул Зайнетдинов.
— Итак, — брат два уселся на край стола и принялся диктовать условия мира, — бонус получаю, премию получаю, в отпуск иду.
— Без вопросов.
— Я становлюсь твоим заместителем, и моё денежное пособие возрастает в два раза.
— Хм, — кашлянул Инвер Фаттахович, — видишь ли, Бурмакин, всё не так просто.
— Ну, я пошёл, — криво усмехнулся брат два, — извини, Хоттабыч, но мне придётся таки пойти и заложить твою срамоту Глебу Игоревичу.
— Я согласен, — сдал в голосе Зайнетдинов.
Глава 12. Порядочное приданое
Секретарша, а по совместительству любовница хозяина, Лера Кобылкина прихорашивалась, глядя в зеркало. Ещё десять лет назад подобных особей было не так уж и много, но сегодня этот вид расплодился, расселился по всем странам и континентам и даже служит темой для анекдотов. Лера являлась характерной представительницей вида блондинок: у неё были тугие, белокурые локоны, безмозглые, голубые глаза и непроходимая тупость, доставшиеся ей от матушки природы. А вот надувными губами и грудью под размер ладони Кандаурова её наградили рукастые хирурги. Лицо и фигура Кобылкиной тешили взгляд, тупость же не умиляла и не бесила, она поражала воображение. Лера поправила прядь волос и призналась:
