А на второй день, как только взошло солнце, вышел я из дому, сунув за свой солдатский ремень топор. Направился к Зеленой косе. Иду вкруговую, по-за огородами. Хочу посмотреть, что в поле делается.
Роса под ногами серебрится. В небе жаворонок звенит, слышен птичий гомон в левадах. Хорошо! Вроде бодро шагаю, нивами любуюсь и песню под нос мурлычу:
Сыдыть голуб на бэрэзи, голубка – на вышни;
Скажы, скажы, мое серцэ, що маешь на мысли!
Он ты ж мэни обищалась любыты, як душу,
– Тэпэр мэнэ покидаешь, я плакаты мушу…
Что-то не то пою! И откуда такие слова? Сердце раздирают. Ть-фу! Даже рассердился на себя. Но не заметил, как другую песню затянул:
…Вычды, Марусю, вынды, сэрдэнько,
Тай выйды, таи выйды, —
Тай выйды, сэрдэнько,
Тай выйды, рыбонько,
Тай выйды!
Эх, тяжело!.. Разве для того я домой приехал, чтоб сердце свое разрывать? Сожми его в кулак, Максим Перепелица, и помалкивай! Терпи!
Когда пришел я к Зеленой косе, там уже собралось много народу. Немедля взялись за дело. Разделились на две группы и с двух сторон начали вгрызаться в кустарник: хлопцы рубили все, что на пути попадалось, а девчата подбирали ветви и волокли их к одной куче. Иван Твердохлеб рубил в той группе, где была Маруся.
А Маруся – веселая, озорная, то и дело песню затевает, смеется. Но не тот смех у Маруси, какой всегда за душу Максима щипал. И лицо ее усталое, глаза ввалились. Да оно и ясно, – наверное, всю ночь простояла с Иваном у ворот.
Здорово я потрудился. Все горе свое вложил в руку с топором.
И вот возвращаемся домой. Еще рано, солнце высоко. По небу табунами плывут белые тучки, а по полю легкий ветерок гуляет, точно заигрывает с нами. Я иду в компании наших хлопцев, рассказываю о службе в армии и посматриваю на стайку девчат, которые идут чуть впереди.
Вдруг там вспыхивает озорная песня:
Милый мой, хороший мой,
Мы расстанемся с тобой,
Не грусти и не скучай,
И совсем не приезжай!..
– Кто это запевает? Никак Маруся? – спрашиваю у хлопцев.
– Она, – отвечает кто-то.
Трудно передать то, что чувствовал в эту минуту Максим Перепелица. Почти возненавидел я Марусю. Как она может? Изменила мне да еще насмехается!
– Перепоем их, хлопцы? – предлагаю.
– Перепоем! – дружно отвечают.
И я запеваю:
В деревеньке Яблонивке
Ты была, моя любовь,
Хлопцы подхватывают:
А теперь ты откатилась,
Как вода от берегов.
Замолчали девчата. Молчит и Маруся. Но не долго молчит. Опять ее знакомый голосок, как кнутом, хлестнул меня по ушам:
Ты, крапива, не шатайся,
Не скосить бы в сенокосе.
Паренек, не зазнавайся
Поклониться б не пришлось.
Не выдержал я. Командую хлопцам идти напрямик, к цегельне, чтоб на те места поглядеть. И сворачиваем с дороги.
А Маруся с девчатами провожает нас новой частушкой:
С неба звездочка упала
На сиреневый кусток.
Я от милого отстала,
Как от дерева листок!
Идем напрямик по полю и к песне девчат прислушиваемся. Горько мне. И тут замечаю, что вместе с нами идет Галя – сестрица Маруси. И все возле меня вертится. Нарочно отстаю немного от хлопцев. Отстает и Галя, но на меня не смотрит. Вроде ей и дела нет до Максима Перепелицы. С грустью спрашиваю у нее:
– И ты, Галюсю, с нами идешь?
Галя метнула на меня свой лучистый взгляд и, отвернувшись, отвечает:
– Куда хочу, туда и иду! Не запретишь.
– А ты, Галинка, больно сердитая стала. Чем это я не угодил тебе? – и за плечи ее обнимаю.
– Не лезь, обнимака! – отрезала и вывернулась из-под моей руки.
Потом посмотрела на меня с упреком и спрашивает:
– А ты, что же, Максим, к нам дорогу позабыл?
– Приду, серденько мое, приду, – отвечаю Гале. А сам думаю: «Что если взаправду зайти к Марусе домой? Хоть на одну минуту… Посмотреть ей в глаза и уйти. Глаза не обманут».
Опять обнимаю Галю за плечи. Она больше не уворачивается, а вопросительно смотрит мне в глаза. Говорю ей:
– Передай Марусе, что Максим заглянет сегодня под вечер. Скажи – свататься придет Максим, – и смеюсь.
Галя даже носом повела – не пахнет ли насмешкой. Убедилась, что нет, и обеими руками поймала на своем плече мою руку. Стиснула ее и щекой прижалась, даже взвизгнула тихонько. Потом выскользнула из-под моей руки, вертнула своими косичками и убежала. До чего же шустрое девчатко!
Пришел я домой и начал слоняться из угла в угол, дожидаясь вечера. Мать дважды спрашивала, не захворал ли я, еще чего-то хотела сказать, но не решилась. А я все ходил да думал; и было о чем думать. В такую сложную обстановку Максим еще не попадал. Это тебе не тактические учения. Тут ни военной хитростью, ни умением не добьешься своего. Да и добиваться я не намерен. Силой мил не будешь. Вот только в глаза Марусе хочется взглянуть. Почему она писала мне такие письма? Неужели насмехалась над Максимом?..
Когда начало вечереть, начистил я свои сапоги до черного огня, заправил обмундирование как следует и пошел к Марусе. Пошел через сады, чтобы меньше видели. Вот и садочек, в котором хата Маруси стоит. Белым-бело от вишневого цвета! Пробираюсь по стежке, а ноги не слушаются, точно чужие. Дошел до плетня, но перемахнуть через него не решаюсь.
Вдруг слышу, скрипнула дверь. На пороге показалась Маруся – в новом платье, в туфельках на высоком каблуке. Торопливо пробежала через двор к погребу. Я даже не успел позвать ее. И тут же возвращается она обратно.
Увидел Максим Марусю, и точно пощечину ему влепили – Маруся тащила в хату большущего гарбуза! Наверняка меня гарбузом встречать будет. Дернул же меня нечистый сказать Гале в шутку, что свататься приду!..
Маруся скрылась в хате, а я оглядываюсь по сторонам, не видел ли кто меня, и решаю, куда бы мне… Но тут опять дверь заскрипела. Что я вижу?! Из двери выскочил Иван Твердохлеб, а за ним еще два хлопца яблонивских. На ходу шапки одевают, торопятся. Замечаю, Иван так взволнован, что ничего не видит перед собой. Выхватил из кармана бутылку горилки и бац ею об камень – вдрызг!
– Иван! Гарбуза, гарбуза от Маруси захвати! – кричит ему вслед Галя и катит по двору тыкву.
Понял, наконец, я, что это сваты вылетели из Марусиной хаты. Не знаю, какая сила перенесла меня через плетень. Одним духом перемахнул. А навстречу уже бежит Маруся. Раскраснелась, глаза горят и, скажу я вам, горят гневом. Подбежала ко мне, бледная, задыхается.
– Уходи! – говорит. – Уходи, Максим, чтоб очи мои тебя не бачили! Кому ты поверил?!. Как мог подумать обо мне такое?..
– Ругай!.. Серденько мое… Ругай меня, дурака! Побей даже – не обижусь. На – бей! – и склоняю перед Марусей свою глупую голову.
– Как же ты мог, Максим?.. – спрашивает она таким голосом, что и мне плакать хочется. – Я целую весну на улицу из-за Ивана не хожу. А ты… ты… – и на грудь мне упала.
– Забудь, Маруся, – молю ее. – Не плачь. Прости Максима. Ведь еще не такая беда могла быть. Когда увидел я, что несешь в хату гарбуз, подумал – для меня. Уже в огород сигануть собрался.
Не хватило-таки характера у Маруси. Подняла голову, улыбнулась, и точно посветлело вокруг.
– Тебе гарбуза? – спрашивает. – Ой, Максимэ! Да я тебе вышитыми рушниками дорожку в хату выстелю…
Ну, а потом дело пошло на лад! Каждую ночь гуляли мы с Марусей по улицам. Нет, наверное, такой скамеечки у ворот, где бы мы не посидели. А песен сколько пропели…
И еще скажу про гарбузы. Когда я возвращался из отпуска и Маруся провожала меня на станцию, попросил я ее припасти целую подводу гарбузов разных калибров: должно же хватить их для всех сватов, пока я службу не закончу!..
Такая-то история с гарбузами. Но суть, конечно, не в гарбузах. Узнал, что такое любовь. Узнал, да словами об этом не скажешь. Только сердце может найти подходящие слова. Но, видать, потому оно и немое, сердце-то мое, что еще нет таких слов. А если кто вам скажет, что есть, – стоит верить! Да, да, нужно верить! Как знать, может у кого-нибудь сердце уже и словами заговорило! А может, песней. В песне тоже смысл бывает. А в песне сердца – тем более!
И не забывайте, что все это сказал вам я, Максим Перепелица. Не забывайте и к своему сердцу прислушивайтесь. Может, оно уже говорит или поет?
