– Была рада познакомиться с таким бдительным стражем своей границы! Поразительное знание экономики! И философии! И караульного устава! И основ краеведения! Потрясающе! Неописуемо! Умопомрачительно! Офицер, я уверена, как сто философов, что твое следующее звание – генерал! Да что там генерал – маршал! Или нет! Подымай выше! Фельдмаршальское звание по тебе плачет! Орел! Сокол! Беркут! Стервятник!..
Через три минуты кавалькада отъехала от багинотского КПП, не развив, несмотря на все старания воспользоваться оплаченной услугой, и пятнадцатой части от расчетной скорости дорожного полотна.
Слегка оглушенный и более чем слегка ошарашенный, провожал их долгим изумленным взглядом до самого поворота озадаченный начальник караула.
Из сторожки доносились прерывистые всхлипы и вздохи огорчившегося, похоже, не на шутку мастера Гюнтера.
Когда КПП Багинотской пограничной заставы скрылось из вида за очередной россыпью валунов величиной с дом, дорога быстро пошла вниз, и спустя несколько минут полилась ровной булыжной лентой по долине обетованной.
Главный город таинственно появившегося на карте и лице Белого Света королевства был виден еще с третьего от перевала поворота, и с каждым виражом багинотского суперхайвэя становился всё ближе, различимее и ординарнее. Если бы кто-нибудь под страхом отъема вторых двадцати кронеров потребовал сходу назвать десять отличий Багинота от Бюргербурга, путники сразу отдали бы деньги. Первым и единственным бросающимся в глаза различием были бы строительные леса, опутавшие дома. Целый лес лесов, если быть точным.
Иванушка оторвал задумчивый взгляд от страдающего тяжелой формой строительной лихорадки Багинота, снова развернул карту и еще раз, повнимательнее, всмотрелся в то ее место, которое они намеревались посетить сейчас вживую.
– Карте всего сто тринадцать лет. И сто тринадцать лет назад никакого Багинота тут не было. Ни города, ни страны, – спустя минуту пристального изучения объявил он в пространство, отчего-то старательно не глядя на супругу. – Деревня, которая тут обозначена, называется Бараньи Надавыши. Интересно, что это такое?..
Но вариантов ответа и на этот вопрос из области географии свежеиспеченного королевства не было, и лукоморец, засунув пергамент обратно в тубус, уныло ссутулился и продолжил путь в невеселом молчании и тревожных размышлениях.
Едва кавалькада спустилась с гор, как почти сразу их встретили маленькие фермы, а потом и городские дома, среди которых затерялись восемьдесят восемь постоялых дворов, ни на одном из которых усталым путникам нельзя было отдохнуть, пополнить припасы, сменить или подковать лошадей, и даже купить, отремонтировать и снова продать возы.
Но если нельзя, но очень хочется, значит, можно, изрек когда-то неизвестный мудрец. И путешественники сейчас, ничтоже сумняшеся, намеревались поступить именно так.
Счастливый конец?
Не совсем.
И не для всех.
Иванушка осторожно вдохнул, потом так же тихонько выдохнул, собрал смелость и волю в кулак, и с холодящим ожиданием катастрофы искоса глянул на супругу, притихшую справа от него.
Необратимых изменений и патологий внешне, вроде бы, не наблюдалось.
Пока?
Или всё загнано вовнутрь?
Ох, спаси-упаси…
Может, попробовать с ней заговорить? Всё равно ведь рано или поздно придется…
Удары судьбы надо принимать стойко.
По мере возможностей.
И с замиранием сердца и дрожью в голосе, царевич негромко позвал:
– С-сеня?.. Сеня?.. А, Сень?.. Как ты себя чувствуешь, солнышко? У тебя… ничего… не болит? Может… тебе чего-нибудь… хочется?
– На провокационные вопросы не отвечаю, – невольно ухмыльнулась и хмыкнула царевна.
Абсолютно нормально.
– Это я про «чего-нибудь хочется», – уточнила она. – А насчет остального… Четыре часа – полет нормальный. Тем более что скоро приземление. А что?
– Нет, ничего… – смешался Иванушка, шумно выдохнул и порозовел от облегчения. – Просто… ты так… неожиданно себя повела… там, на перевале…
– В смысле? – настороженно прищурилась Серафима.
– Ну… Обниматься полезла с этим…
Теперь, когда выяснилось, что любимая жена его была в здравом уме и твердой памяти, события последних пятнадцати минут приобретали совсем иную окраску и значение.
– …с этим…
Иную окраску стали приобретать и щеки Иванушки.
– …с этим… напыщенным… фанфароном… – сквозь зубы подобрал, наконец, царевич подходящие, с его точки зрения, эпитеты для начальника караула.
Теперь лицо его пылало, сжигаемое пламенем ревности.
– Ага, ты тоже заметил, что он, во-первых, напыщенный, во-вторых, фанфарон, и, в-третьих, скользкий тип! – обрадованно заулыбалась Серафима.
Иван опешил.
– Ты вправду считаешь, что он – фанфарон?.. И скользкий тип тоже?.. А чего ж ты тогда?!..
Сенька загадочно потупилась.
– У женщин свои секреты…
Уснувшая было Иванова ревность вновь встрепенулась, подняла голову и потянула носом, принюхиваясь к следу. Но продолжить допрос ставшей вдруг непонятной и взбалмошной супруги не позволил ему волшебник.
– А что касается меня, я вообще не понимаю, зачем тебе нужно было торговаться с этим взяточником, – сердито пробурчал он через плечо в затылок своего капюшона. – Ровно на базар пришла! Отдала бы ему сорок кронеров, и дело с концом! Тут люди страдают… в смысле, жаждут перемен… пейзажа… а она…
– У нас не было сорока кронеров, Адалет, – мгновенно посерьезнела и тихо ответила Серафима.
– Не было сорока кронеров? – искренне удивился Олаф рядом с ним, словно до этого жил в полной уверенности, что деньги рождаются в кошельках.
– А сколько у нас осталось сейчас? – забеспокоился Иван, чувствуя в накатившем финансовом кризисе свою немалую вину: щедрая помощь нескольким крестьянским семьям, на чьих полях с озимыми развернулись весенние боевые действия двух враждующих герцогов, и труппе бродячих актеров, ограбленной накануне разбойниками, была на его совести.
– Двадцать один, – коротко ответила царевна.
Адалет быстро произвел нехитрые вычисления.
– Как это у нас не было сорока кронеров, девочка, если ты отдала двадцать, да двадцать один у тебя остался…
– Ты неправильно считаешь, – неохотно поправила его Сенька и со скучающим видом устремила взор на верхушки скал. – У нас был двадцать один кронер. Офицеру я отдала двадцать. Но когда мы отъехали, у нас снова оказался двадцать один.
– Как это?.. – вытаращили глаза чародей и конунг.
Иванушка же, знакомый не понаслышке с умениями и навыками своей супруги, способной отправить в лечебницу с острейшим воспалением комплекса неполноценности самого шатт-аль-шейхского вора, заподозрил неладное.
– Сеня?.. – нерешительно проговорил он.
– Я переложила ему в кошелек свои камушки, а деньги вернула тому, кому они больше всего были нужны, – вызывающе глянула ему в глаза царевна. – Но если ты считаешь, что всякие дармоеды имеют право драть три шкуры за то, чтобы честные люди ходили по их дорогам, сидели на их камнях и дышали их воздухом, то иди и верни им. На!
И она протянула ему печально звякнувший кошель.
Рука Ивана потянулась к деньгам, зависла и…
– Ага, то, что надо! – радостно вырвалось из уст чародея, а палец сам по себе ткнул в строгую черно-желтую вывеску дома слева, двухэтажного, беленого, с фасадом, перекрещенным черными балками, с гордой надписью на жестяной табличке «Ул. Бруно Багинотского». – Знахарь Хайнрик! Мази и заговоры для кавалеров, завершающих дальний путь верхом, охромевших лошадей, беременных женщ…
Взгляд его упал на отряга.
Весь его вид говорил о том, что он скорее признается, что он – беременная женщина, чем сообщит товарищам по оружию, что нуждается в помощи знахаря Хайнрика.
Или любого иного знахаря, травника или шептуна Белого Света.
– Парень, какого лешего!.. – от всей души, сердца и прочей анатомии возмутился маг-хранитель.
Иванушка взял из рук Сеньки кошелек и протянул его Адалету.
– Мой опыт общения с лошадьми подсказывает, что… – теперь уже лукоморец нечаянно встретился глазами с Олафом, и продолжение предложения тут же вылетело[6] из головы царевича. – Что… что… это… ну…
– Ваня хочет сказать, что к вечеру, судя по всем признакам, ваши кони могут захромать, – ловко подхватила выпавшее знамя из рук супруга царевна. – Поэтому ему кажется, что было бы разумным посетить знахаря Хайнрика и купить у него какое-нибудь снадобье… для копыт ваших иноходцев.
Над маленьким отрядом повисло напряженное молчание.
Нарушенное конунгом.
– Я… в своем карраке… был бы уверен как в самом себе… Но… Мьёлнир этих коней знает… что с ними к вечеру может случиться… Так что… наверное… это… х-хорошая… м-мысль… С-серафима… – через силу выдавил Олаф, сжимая луку седла своего престарелого двигателя телег так, будто намеревался раздавить ее.
