– Конечно, Дёма. Но я не хочу приносить страдания. Помучаюсь немного, и всё будет хорошо. Ведь она так обо мне заботилась. Показывала подругам и радовалась, когда я зацвел. Ты умеешь цвести?
– Цвести ни к чему мне. Умею мурлыкать, когда Дед берет меня на свои голые лапы. Он любит меня и. За это я его люблю. Позволяю себя гладить, хотя мне это и не всегда нравится. Можно потерпеть, если ему хочется погладить меня по шубке.
– Вот и я решил потерпеть…
– Фея обрадовалась?
– Когда она увидела, как ёжик дергает зубами колючки, то испугалась. Сначала выбросила ёжика, а потом и меня.
– Ничего не понимаю,- сказал Дёма, устанавливая горшок, а точнее то, что от него осталось.- Глупый, Кактус, ты изуродовал себя, надеясь на то, что ей будет приятно смотреть на твои раны? Ты добрый. Когда-нибудь колючки отрастут. Фея снова будет тобой любоваться, а ты станешь ждать её шаги, слышать её голос.
– Я помню, как пахли её руки. Мои колючки никогда не отрастут. Посмотри, Дёма, на окне у Феи другой цветок.
– Не печалься. Тебя заберет мой Дед. Мы будем вместе греться на подоконнике.
Прошлым летом вдоль бора брёл недалеко от свалки Ваучер. Прогуливался. Слышит, кто-то плачет. Обошел груду мусора и увидел на старом валенке Акцию.
– Ты чего ревешь, подруга?
– Народ жалко,- отвечает сквозь слёзы Акция,- такой он доверчивый…
– …Глупый…
– Весь народ не может быть глупым.
– Темнота. Обгайдарился народ. …Жаден. Захотел по две автомашины получить, захотел деньжат срубить по тысячи процентов на твои сестренки. Понёс последние деньжата, чтобы, получив Акции, жить безбедно, а как говорят в Сингапуре- бесплатная халва только на поминках. Вот и поминают, как звали продавцов акций.
– Не виновата я, а всё равно жалко народ…
– Чего ж его жалеть. Он бы подумал, покупая твоих сестёр, откуда возьмут гроши на оплату процентов. Это на каком автозаводе и за какое время можно склепать авто и раздать тем, кто моих братьев выкупил за свои кровные? Умный народ не стал бы поддаваться на уловки и враньё. Так ему и надо.
– Кто-то еще плачет,- проговорила Акция,- Пойдём посмотрим. Может, помощь нужна.
– Помощница отыскалась…
Продрались сквозь кусты Ваучер и Акция, видят тупик железнодорожный. На ржавых рельсах дядечка лежит и в голос ревёт, просто головой бьётся о шпалы. Гравий кругом потемнел от слёз. Попытались утешить незнакомца. Ничего не получается. Хотели от рельсы оторвать и домой проводить. Выяснили, что дядя прирос к рельсе всем своим исстрадавшимся телом. «Вот беда,- проговорила Акция, вытирая дяде нос,- Дома семья ждёт, а он тут прирос». Приехали люди с пилой и отпилили кусок рельса, дядя с железякой на спине в машину шикарную сел и поехал.
– Жалко дядю,- всхлипнула Акция. Послушал я их, вспомнил, что где-то и у меня лежат акции и бумажки от ваучеров оставшиеся. Правда, жалко, что так уму-разуму учат.
В деревне, что за рекой, у плоского холма жил мужчина со своей женой. Жили не очень, чтоб на широкую ногу, но работали не по часам, а по солнцу. Солнце всходит, а эти, как больные, на поле бегут. Солнце за лес садится в изнеможении, так мужчина с женой домой ползут еле как. Растили жито на хлеб, на калачи и на самогонку. Тыквой и редькой от диабета сахарного спасались. Гречневую и пшённую кашу ели с маслом топлёным и силы восстанавливали после работы. Было у них чего на праздник надеть и на стол гостям поставить. Детишки росли, и тут же работу посильную работали в огороде. Помогали родной семье, не имея возможности фулиганить и лоботрясничать. Сам-то мужчина, когда ещё жил без бороды и без портков, бегал за гусями и коров пас, своих и чужих гонял.
Как-то мужчина покинул деревню с возами пашеницы, чтобы смолоть её где-нибудь на мельнице. Ехать пришлось далеко. Близко не было речки мельничной. Ветрянки ещё делать не умели как положено. Сделают ветрянку, дождутся ветра, приготовят мешки под муку. Смотрят, а мельница раскрутится и улетает. Чистый вертоплан получался. Потом на этих вертопланах людей взялись по миру катать за меру куриных яиц. Денег тогда тоже не было в той стране.
Возвратился мужчина почти без муки, а лицом грустный. Говорит жене, что видел по дороге одну семью, даже ночевать довелось у них. На столе- квас и лук, а на печи даже дерюги проносились до основы.
– Дал им муки немного мешков. Давай к весне семян дадим малость.
Жена поплакала глазами от жалости к бедным людям и согласилась с мужчиной.
Год, как концерт Коклюшкина, пролетел. Поехал мужчина опять на мельницу с пашеницей. Возвратился ещё грустней, чем в прошедшем году. Стал с женой совет советовать.
– Давай,- говорит,- дадим,- говорит,- нашим знакомцам семян на посевную, а то у них животы подвело.
– Дадим,- всплакнула жена всем лицом,- чего же не дать. Что же у них не уродилось пашеница?
– Уродилась. Не выколосилась.
– Почему,- прицепилась женщина, как репей в конячий хвост.
– Поздно посеяли,- ответил мужчина с печалью в бороде и в усах.
– Отчего же поздно?
– Оттого. На ярманку ездили, медведку ручного глядели, на каруселях каруселили. Шибко ихним дитёнкам захотелось подудеть в свистульки глиняны. Когда им было орать землицу? Я сам в такого соловья дул. Заливисто поёт соловейка-пташка, если ему в нутро воды влить. Нутро такое, что без воды не поётся ему, как ни дуй во весь рот. Посмотрел я на них и печаль обуяла. Лебеду кушают на обед варёную, на ужин пареную. Покушают и в соловьёв дуют. Покушают и дуют. У нас жито уродилось. Давай дадим соседям.
– Не обеднеем,- сказала жена мужчине.- Разживутся, так возврат сделают,- долго всё же ворчала, так как хотела магазинных пуговиц купить к парадному армяку, керосину для лампы, чтобы зимой тонко прясть и чулки вязать, а ещё мечтала детям подарить на Рожество большую книжку с картинками, по которой можно грамоте насобачиться, как псаломщик.
На другой год поехал мужчина молоться на мельницу. Завернул обратно к знакомым. Сидят те по лавочкам, стучат ложками по пустому чугуну, знают, что дядя добрый. Мучки отсыплет на шанежки, семян даст безвозвратно. Как выяснилось, что пашню не пахали, гречу и просо не сеяли. Землю в аренду сдали. А сами по игрищам и свадьбам дудят в соловьёв. Навострились насвистывать и наплясывать- прямо ансамбль Берёзка получился второй. Кто калачом отблагодарит, кто блином угостит, а кто и поклонится радостно. Сказывали, что ездили в заграницу на фестиваль народной музыки, где им приз дали. Такая статуйка- Золотой Орхвей. Золота и не лежало рядом, когда расколотили, то глина одна бурдова.
Заслушался мужик, слезьми уливается от грустной оратории, загляделся на голодных плясунов, которых ветром вздымает к небу. Вдарил шапкой по лавке и насыпал им в закрома муки.
Приехал во двор, мокрую бороду портянкой вытирает, так как рушник, отжатый от слёз, сохнет на дуге. Рассказывает жене, как люди страдают в голоде и в холоде. Та женщина самостоятельного мышления была. Её даже в думу хотели в первую избирать, а она самоотвод взяла. Телеграфом написала своим избирателям, что законы выдумлять ей некогда, надо рассаду капустну и картошку от жуков колорадовских оборонять. Мужу своему импичмент строит со словами:
– Вот ведь, блин горелый, до чего ты довёл народ своей демократской добротой. Помогать надо тому, кто работы ищет, а не на площади свищет. Ты виноват в том, что они голодные. Своими посылками повадки дал. Твои дети по ярманкам не слоняются, из глиняных соловьёв воздухи не пускают наружу. Работают парни и девки. Нужно мне им к школе сапожки красные справить и новые диски к плеерам купить. Телефонируй, чтоб не держали надею на тебя, на лёгкие хлеба. Нам и укроп не даётся даром, а почему им кулебяки должны с небес падать? Ничего не получат бесплатно. За всё пусть платят по рыночной цене.
Осерчали лежебоки, получив эсэмэску, кулаками замахали, засемофорили, дескать, дружить не станем с такими жадюгами, других хлебных приятелей сыщем за морем. Мужчине нехорошо стало от этих вестей. Он привык, чтобы его оглаживали, обласкивали, окланялись и навеличивали. Вот и сорил семейными продуктами. И в тот раз дал им чего-нито тайно от семьи, передал с оказией.
С той поры повелось. Кормит чужую семью мужчина, из кожи лезет. Плохим не хочет прослыть и жадным. А Лежебокины стали потихоньку богатеть. Перепродают мужиковы подарки без зазрения совести. Вороты новые поставили, крышу на пригоне металлическую приладили, а в городе квартиры купили, европейских ремонт во всех уборных сделали. Требуют, чтобы больше вёз.
– Взялся нам помогать, так помогай, а не хитри. Других хлебных приятелей найдём за морем-окияном и дружиться станем с ними. Во всех газетах по всем каналам пропиарим про твою скупердяйскую натуру.
