— Дружище, с прогрессом нельзя бороться, с ним можно только смириться, — заметил Бурмакин.
— Западные ценности претят свободным славянам. Они никогда не будут здесь.
— Они уже здесь.
— Ничего подобного. У славян осталась их широкая душа, их природная вольница, их любовь к бражке. Им по-прежнему ненавистны деньги, нудная работа и зажиточные соседи. И худосочных дев они не любят, в отличие от англосаксов.
— Я, кстати, тоже худеньких девушек люблю, а не полных — признался Ваня.
— Во-о-от, видишь, и в тебя проникло их тлетворное влияние. Профукаете, долдоны, великую культуру, и поминай, как звали.
— Ты прям сермяжный славянофил. Долой мокасины и джинсы! Даёшь зипун и лапти!
— Остолоп, дубина стоеросовая, вы свою самобытность теряете.
— Аутентичность, — поправил Бурмакин.
— Во-о-от! — взбеленился Переплут, — вот, оно до чего у тебя дошло. Ты опять иноземное слово ввернул, тебя уже исконно-русские слова не устраивают. Все эти ваши лайки, эсемэски, фейсбуки, дивайсы, гаджеты…
— Эскалаторы, рефрижераторы, бамперы, — подхватил Ваня, — а, может, ты хочешь, как Солженицын аэропланы леталками называть?
— Почему нет? Всё лучше, чем на поводу у америкосов идти. Им надо, пусть они и конкурируют между собой, а нас не замай.
— Хочешь прикол? — заржал Бурмакин, — я раз видел, как два американца в бадминтон играли. Насмерть рубились, никто не хотел проигрывать. Проигравший тут же требовал переиграть партию и стремился любой ценой победить соперника. У нас проиграл и проиграл, ничего страшного, не коровам проиграл. А они так махались ракетками, будто их судьба решалась.
Входная дверь распахнулась. Переплут и Ваня непроизвольно взглянули на часы, на циферблате две стрелки слились в один чёрный восклицательный знак.
— Готовы?! — в квартиру вломились Сиволап и Рог, конвоируя грустного Припекалу.
— Всегда готовы! — откликнулись анчутки, вскидывая руки в пионерском приветствии.
Оказывается, они давно уже сидели на полу и строили друг другу рожи.
— Ну, рассказывайте, дьяволята, где были? — зловещим голосом поинтересовался Рог, — что поделывали?
— Где были, где были? Гуляли, хвостом виляли, — нахамил Еря.
Рог заткнул палицу за пояс, схватил анчуток за шкирку и принялся нещадно трясти, те повисли в его лапах, словно два нашкодивших котяры.
— Я вам устрою исправительные работы, доможилы!
Трясущийся Еря подмигнул Спире.
— А классно мы на Хорька посикали.
Тот, несмотря на болтанку, захихикал.
— А как Ванятку с голыми бабами провели.
Еря закатился.
— А как похметолога докоряли.
Спиря отвесил брату комплимент.
— А здорово ты Афанасьичу оливку в рот залепил, почти как Марадона.
— Каков пас, таков и гол.
— Заткнитесь, бесы! — рявкнул карачун, — не то палицей хрястну!
— Не пужай, пёс шелудивый, — огрызнулся Ермолай, — опричник.
— Вертухай, — поддержал Спиридон, — жандарм, держиморда.
Сиволап распахнул окно настежь. Рог, держа анчуток в вытянутых руках, забрался на подоконник и резко взмыл в воздух. Сверху донёсся исчезающий писк.
— Будет хоть что вспо-о-омнить.
Переплут вышел на середину комнаты.
— Могу я слово молвить?
— Твоё право, — кивнул Сиволап, снимая байкерский сапог и дуя на мозоль, — какой только лиходей эту обувку придумал?
— А вот коты в сапогах ходят, и ничего, — хмыкнул Припекала.
— Попридержи язык, плыйбой, — окрысился карачун.
— Прощайте, потомки свободных славян, — расправил плечи Переплут, — мы уходим от вас навсегда, мы вам не нужны. Даны и бриты, тевтоны и галлы оказались сильнее, хитрее и проворнее, победа за ними. Ни Пётр Первый, ни Октябрьская революция, ни лихие девяностые, ни даже тучные нулевые не смогли вытравить славянский дух, но нынешние годы нас доконали. В школе отроки не дают списывать, чтобы не давать фору своим конкурентам. В институте, вьюноши, вместо того, чтобы шаболдыжничать и лоботрясничать, строят партийную карьеру. В офисах холдингов и билдингов, тьфу, слова-то какие поганые, все усердно насекомят планктоном, выплачивая ипотеку и кредиты.
— Про дев скажи, — стал науськивать Припекала, — а то обхудали, словно вешалки. Ни сиськи, ни пиписьки и жопа с кулачок.
— Девы стали морить себя голодом и петь под западную дуду, стали алчными и меркантильными. Вместо любви подавай им доллары и евро.
— Вот, вот, — влез Припекала, — и жопа с кулачок.
— Не встревай, забабенник, — одёрнул его Сиволап, — не мешай торжеству момента.
— А что я такого сказал?
Переплут откашлялся и продолжил обличительную речь.
— Славяне, вы стали, как янки, смотреть на окружающий мир поверх ведёрка с попкорном! Я проклинаю вас и ваш век, век алчных, бессовестных менагеров, где люди торгуют одним — полным отсутствием совести. Ироды, вы разучились творить шедевры и производить товары, вы умеете лишь продавать. Торговать квадратными метрами и брошенными детьми, нарисованными дипломами и чужими отелями, плохими романами и слабыми фильмами, и, что самое ужасное, своей великой Родиной.
— Эк, тебя разобрало, — присвистнул Припекала.
— Пора, — буркнул карачун, — Велес ждать не любит.
Три точки растворились в ночном небе мгновенно, как крупинки сахара в чашке кофе. Из облаков донеслось еле слышное.
— Ива-а-ашка! Не поминай ли-и-ихом!
Глава 21. Чиновник и отщепенец
Сиволап вёл Переплута по каменному тоннелю, освещённому редкими факелами. Под ногами бесхозно валялись алмазы, рубины и золотые самородки. Бог Пьянства несколько раз споткнулся и выругался:
— Чёрт побери! Велес мог бы и электричество здесь провести. Того, что под ногами валяется, хватит на освещение всего Пекла. Как думаешь, карачун?
— Не моего ума это дело, — отчеканил конвоир.
— Это точно, с твоим умом лучше сидеть и не вякать.
— Уй! — карачун налетел на золотой самородок размером с футбольный мяч и пожаловался, — любимой мозолью врезался.
— Больной палец — самый длинный, — утешил Переплут и как бы невзначай наступил карачуну на многострадальную лапу.
— Ы-ы-ый! — взвыл Сиволап, — осторожнее!
— Извини, братан, был неправ, вспылил, искуплю, заглажу.
— Дальше один пойдёшь. Мне в Правь ходу нет, — простонал карачун.
— И правильно. Нечего там всяким блохастым шлындать.
— Ты бы поостерёгся служителю Фемиды так дерзить, Переплут. Неизвестно ещё, как твоя дальнейшая судьба сложится. Ведь ты уже не Бог Всемогущий, а без пяти минут арестант.
— За посадками будут побеги, — хохотнул Бог пьянства.
— Из Пекла побегов не было.
— Будут.
Переплут пошагал дальше, а карачун, тихо чертыхаясь, поковылял обратно. Через пять минут Бог пьянства очутился в каменном гроте, унизанном сталактитами и сталагмитами. В центре, в кресле из урана восседал Велес с посохом в правой руке, над ним висел портрет Сварога в огненной раме. Велес грозно нахмурил брови и приказал:
— Ну, рассказывай, охальник.
— О чём?
— Обо всём. Как в самоволку сходил, как подвал пивом затопил, как электричку и холдинг бражкой накачал.
— Откуда сведения?
— Припекала тебя с потрохами сдал.
— Вот поганец.
— Глаза — бирюза, а душа — сажа, — согласился Велес, — заложи и ты его. Глядишь, на Суде зачтётся.
— Не стану.
— Пугаешь ты меня, Переплут, — признался Велес, — ты из последней ходки другим вернулся. Раньше был просто неслух и прохвост, а сейчас каким-то идейным стал.
— Тебе кажется.
— Когда кажется — похмеляться нужно, — съязвил Велес, — ничего мне не кажется, грядущее рождение ребёнка делает тебя таким. Ты ведаешь, что у тебя будет мальчик?
— Хорошо бы.
— Так Вера сказала, а волхвицы не ошибаются. Меня царица тогда сразу предупредила — у нас будет пацан, так оно и вышло.
Бог Тёмных Сил погрузился в воспоминания.
— Помог бы, — выдавил из себя Переплут, — как отец отцу.
— Как поможешь, — развёл руками Велес, — Совет Высшей Стражи сразу взбеленится, мол, сам Полубога в своё время настрогал, теперь такому же отступнику потворствует. Не-е-ет, Переплут, я тебя на Суде топить буду.
— Вассалов боишься? — усмехнулся Переплут, — какой же ты после этого соверен? Нет, Велес, никакой ты не командир.
— Хорошо тебе, озорнику и анархисту рассуждать, а мне, номенклатурному работнику, приличия нужно блюсти.
— Ну, так блюди.
Велес усмехнулся в бороду и предупредил.
— Переплут, тебе шьют неповиновение и неуважение к Высшим Богам. Учитывая, что ты злостный рецидивист и десять раз получал взыскания, тебе светит тысяча лет в Пекле.
