Ветер тут же сдёрнул дымы, и стало видно: террасы больше нет – её сравняло со склоном. Большие обломки и мелкие камни ещё летели вниз, – ударяясь о выступы и подскакивая, они падали прямо возле танка и БТРов.
На восток уносило бледнеющую гряду сизых тучек.
Вертолёты вошли в правый разворот, ведомый догнал ведущего, пара построилась и пошла по кругу.
– Ну, спасибо, мужики! – сказала земля. – Это класс! Это высший класс! Спасибо вам!
Командир осведомился, нет ли внизу раненых, убитых, не нужно ли кого забрать. Но все были целы, и пара, качнув на прощанье фермами с почти пустыми блоками (оставили немного нурсов на обратную дорогу), пошла на Геришк.
– Кандагарцы нам бутылку должны, – сказал командир, – в их зоне работали. А вообще, хорошо сегодня отдохнули. Сначала искупались, потом рыбку поглушили…
Он посмотрел на часы и удивился:
– Представляете – купались-то мы всего пятнадцать минут назад! То-то, я думаю, комбез ещё мокрый!.. Или это я так вспотел? Аж в сандалетах хлюпает!
Через минуту:
– А почему они из ПЗРК не пальнули? Сейчас бы мы уже догорали… Не было, наверное…
Закурил, и, повернувшись к майору, сидевшему чуть сзади, на месте борттехника, спросил:
– Ну, как, майор, понравилось?
– Нет слов! – сказал майор, и, подумав, добавил: – Мама, я лётчика люблю!
Чагчаранские рейсы продолжали беспокоить своей опасностью. Невозможность адекватных ответов высокогорным корсарам из-за нехватки топлива бесила вертолётчиков. Однажды пара забрала из Чагчарана раненых. Взлетели, взобрались на вершину хребта, пошли на Шинданд. Борттехник Ф. помогал доктору ставить капельницы – затягивал жгуты, держал руки бойцов, пытаясь компенсировать вибрацию, из-за которой доктор никак не мог попасть иглой в вену – на этой высоте трясло так, будто мчались на телеге. Вскоре началась сказываться разрежённость воздуха – два бойца, раненных в грудь, синели и задыхались, выдувая розовые пузыри. На борту кислорода не было – в самом начале делались попытки установить три кислородных баллона в кабину для лётчиков, но от этого быстро отказались – при попадании пули ничего похожего на хорошее не случалось.
Делать было нечего – раненые могли не дотянуть до госпиталя, – и командир повёл пару вниз. А там, в речных долинах, их уже ждали воины джихада. Отплёвываясь жидким огнём, кое-как ушли. Чтобы не рисковать, снова оседлали хребет Сафед Кох, и снова раненые начали хватать пустой воздух окровавленными ртами. Опять скатились с вершин, петляли по распадкам, и опять напоролись – были обстреляны из «Буров»[77] мирно жнущими дехканами.
Раненых они все же довезли живыми, но этот рейс окончательно разозлил борттехника Ф. На следующий рейс в горы он приготовился – поставил на борт две обыкновенные бочки, залил их керосином, то же самое сделал и борттехник ведомого 27-го лейтенант М. Зарядили побольше пулемётных лент, забили по шесть ракетных блоков.
В Чагчаране содержимое бочек перелили в баки, чем добавили себе почти час полёта. Обратно летели, не торопясь, рыскали по долинам, заглядывая за каждое деревце, дразня чабанов и огородников мнимой беззащитностью. И враги клюнули.
– По нам работают, – вдруг доложил ведомый. – Кажется, в попу засадили. Но вроде летим пока…
Командир тут же увёл пару по руслу речки влево, за горушку. Обычно вертолёты уходили, не оглядываясь, только экипажи бессильно скрипели зубами. Духи, зная о топливных проблемах, все время стреляли в хвост. Но на этот раз все было иначе.
– Ну, держитесь, шакалы! – сказал командир и повёл машину в набор, огибая горушку.
Пара выпала из-за хребта прямо на головы не ожидавших такой подлости духов. Грузовик с ДШК[78] в кузове стоял на берегу; трое бородатых, развалившись на травке, смеялись над трусливыми шурави.
– На границе тучи ходят хмуро, – тихо, словно боясь спугнуть, пробормотал командир, переползая вершину.
Духи, увидев падающих с неба пятнистых драконов, подпрыгнули – один бросился к кабине, двое полезли в кузов. Борттехник Ф. припечатал пальцами гашетки – что там останется после командирских нурсов! – очередь сорвала открытую дверцу машины, порубила кабину, трассеры змеями закрутились по кузову…
– И летели наземь самураи, – заорал командир, давя на гашетку, – под напором стали и огня!
После залпа нурсов грузовик выпал обратно на землю в виде металлических и резиновых осадков. Они горели в отдалении друг от друга. Особенно чадило колесо, лежащее у самой воды.
– Даже если кто жив остался, – сказал командир, – добивать не будем. На всю оставшуюся жизнь перебздел. Отныне он – обыкновенный засранец…
Остаток пути экипаж пел «На границе тучи ходят хмуро, край суровый тишиной объят». И с особенным напором, со слезами гордости на глазах, заканчивали:
– …экипаж машины боевой!!!
А борттехник поливал близкие склоны длинными очередями. Чтобы слышали и боялись.
Когда прилетели, выяснилось, что в ведомого действительно попали. Пуля от ДШК (калибр 12,7 мм) прошила задние створки, отрикошетила от ребра жёсткости, пробила один бок пустой бочки из-под керосина и застряла в противоположном, высунув смятый нос.
Эти пули обладали большой пробивной силой. Однажды такая болванка пробила днище вертолёта, правую чашку, на которой сидел штурман старший лейтенант В., прошла все слои парашюта, и остановилась, ткнувшись горячим носом через ткань ранца в седалище старшего лейтенанта. В горячке боя тот не понял, что произошло, но уже на земле, пощупав твёрдый бугорок, и осознав, что могло быть, упал в обморок. Его привели в чувство и поднесли стакан спирта. После перенесённого стресса даже такая ударная доза не свалила лётчика с ног, – только успокоила.
Когда пулю вынули из стенки бочки, борттехник Ф., прищурившись, нанизал обе дырки на луч своего взгляда и сказал:
– А знаешь, Феликс, – она шла прямо тебе в спину. Если бы не моя бочка, просверлила бы эта пулька дырку тебе под орден – с закруткой на спине…
– Если бы не твоя бочка, – сказал, поёжившись, лейтенант М., – мы бы по хребту тихонько проползли, никуда не спускаясь, твою медь!
– Зато теперь бояться будут. А то совсем нюх потеряли!
И в самом деле, чагчаранский маршрут стал много спокойней.
(лирическая зарисовка)
Если выбирать из картотеки воспоминаний картинку, которая вмещает в себя всё – старший лейтенант Ф. выбрал бы вот эту:
Ночь. Они только что прилетели. Борттехник вынес из вертолёта мешок со стреляными гильзами, высыпал их в окоп. Он заправил машину, закрыл и опечатал дверь. На полу грузовой кабины осталось много крови, но мыть сейчас, в темноте, он не хочет. Завтра утром, когда он откроет дверь, из вертолёта вырвется чёрный гудящий рой мух, собравшихся на запёкшуюся кровь. Тогда он подгонит водовозку и, как следует, щёткой, помоет пол.
А сейчас он идёт домой. Небо усыпано крупными звёздами, земля ещё дышит теплом, но в воздухе уже чувствуется ночная прохлада. Борттехник расстёгивает куртку комбинезона, подставляя горячую грудь лёгкому ветерку. Он устал – земля ещё качается под ногами после долгого полёта. Держа автомат в безвольно опущенной руке, он почти волочит его по земле. Курит, зажав сигарету зубами.
Где-то рядом, на углу ангара, вздыхает и позвякивает, как лошадь, невидимый часовой.
Борттехник сворачивает со стоянки, выходит через калитку на тропинку. Справа – большой железнодорожный контейнер. Там – женский туалет. Ветерок доносит запах карболки, в щель приоткрытой двери пробивается жёлтый свет, слышен смех. Борттехник прислушивается, улыбаясь.
Постояв немного, он идёт дальше, раскачивая автомат за ремень. Поднимает голову, смотрит на мохнатые ван-гоговские звезды, видит, как между ними красным пунктиром прорастает вверх трассирующая очередь. Потом доносится её далёкое «та-та, та-та-та».
Вдруг что-то ухает за взлётной полосой, под ногами дёргается земля, в ночном небе с шелестом проносится невидимка, туго бьёт в грудь западных гор, – и снова тишина.
Скрип железной двери за спиной, шорох лёгких ног, опять смех, – и тишина…
Ночь, звезды, огонёк сигареты – и огромная война ворочается, вздыхает во сне.
Война, которая всегда с тобой…
Кадет Биглер Разговор, которого не было
– Ну, здравствуй, старый товарищ.
Молчание.
Он положил руку на борт. Знакомое ощущение чуть шероховатой краски, тёплый металл подрагивает от далёкого гудения турбин.
– Сегодня вторник, – подумал он, – лётный день, как и раньше.
– Ты слышишь меня? Я пришёл.
Молчание.
