Командир сказал: «Заступишь сегодня крайний раз, а я вечером тебя навещу». Интересно, чего ему надо? Впрочем, удивляться жарко. Придёт, расскажет. А может, и не придёт.
И вот, я сижу на КДП[79] и бесцельно смотрю по сторонам. Впрочем, глаза можно закрыть. Всё и так давно знакомо. Справа – выноса РСП, радиостанция и стол метеоролога. Слева – ободранный холодильник «Чинар», пара кресел, снятых с самолёта, и столик. На столике фарфоровый чайник, расписанный подсолнухами, пиалы и коробка с французским шипучим аспирином. Его мы пьём вместо газировки. Линолеум у входа протёрт и видны серые доски, дыра аккуратно обита гвоздями, чтобы не рвалось дальше.
Передо мной пульт с «громкими» связями, телефонный коммутатор и бинокль. Бинокль прикреплён к пульту стальным тросиком, чтобы местные не попятили. Сейчас бинокль не нужен – полётов нет, бетонное покрытие прокалено бешеным солнцем до белизны верблюжьих костей, гудрон в термостыках плит не держится, тычет, его заменили какой-то синтетикой. Слева на стоянке тихо плавятся пара транспортников и оранжевый вертолёт ПСС, справа – позиция эскадрильи истребителей-перехватчиков. Там тоже пусто, даже часовой куда-то спрятался. А напротив КДП стоят ещё четыре самолёта с зачехлёнными кабинами, громадные, серебристые, на высоченных шасси, «стратеги» Ту-95МС. Почему-то их не успели перегнать в Россию, а теперь – поздно, мы на территории чужого государства. Новые хозяева неожиданно заявили, что эти Ту-95 должны заложить фундамент военно-воздушных сил суверенного государства. Россия с этим вяло не соглашается, переговоры, как хронический насморк, то обостряются, то надолго затихают.
Острый приступ военного строительства у новых хозяев, впрочем, закончился довольно быстро. На территории советской авиабазы появился суверенный штабной барак с невразумительным флагом перед входом, с утра в этом штабе кто-то появлялся, но после обеда здание пустело, личный состав убывал в неизвестном направлении, оставляя после себя неистребимую вонь немытых тел и перегара. Штаб оставался под охраной какого-то бушмена, который каждый вечер, обкурившись, выл на Луну свои бушменские песни, обняв автомат и по-хасидски раскачиваясь. Никакими авиационными вопросами эти граждане не интересовались и к самолётам ни разу не подходили.
Вскоре, однако, среди характерных пустынных физиономий замелькала одна вполне европейская. Её обладатель старался выглядеть как можно более незаметным, но, шляясь по аэродрому, как-то невзначай подбирался к стоянке «стратегов» все ближе и ближе. Особист, заметив англо-саксонского негодяя, почувствовал приближение настоящей оперативной работы, прекратил пить до обеда и поклялся на походном бюстике Дзержинского его извести. Немедленно был составлен план изведения, который помолодевший от возбуждения и трезвости контрик поволок на утверждение командиру.
Вникнув в суть дела, командир, однако, решил по-своему. Он вызвал начальника штаба и приказал взять стоянки под круглосуточную охрану офицерским караулом с участием лётных экипажей. Представляя скандал, который по этому поводу учинит лётно-подъёмный состав, НШ поплёлся составлять график нарядов. Пилоты, однако, отнеслись к решению командира с неожиданным энтузиазмом. Зайдя как-то в класс предполётной подготовки, НШ был потрясён редким зрелищем: лётные экипажи проверяли друг друга на знание обязанностей часового, заглядывая в книжечки УГ и КС,[80] а штурмана вычерчивали на миллиметровке схемы постов и с нехорошим блеском в глазах прикидывали зоны кинжального огня.
За право заступить в первый караул и, возможно, грохнуть супостата, сражались, как за бесплатную путёвку в Сочи. Империалисту, однако, оказался не чужд инстинкт самосохранения, потому что на аэродроме его больше никто не видел.
Солнце валится за капониры, быстро темнеет. Ночной ветерок посвистывает в антеннах, шуршит песком по стёклам. Здание КДП, остывая, потрескивает, поскрипывает, иногда, особенно спросонья, кажется, что по коридору кто-то ходит.
На магистральной рулёжке появляется командирский УАЗик. Значит, всё-таки решил приехать. Внизу щелкает кодовый замок.
– Товарищ командир, за время моего…
Командир кивает, не дослушав, и усаживается в кресло. Достаёт из портфеля пакет с бутербродами и термос.
Второй час мы играем в шахматы. Мои таланты ограничиваются умением переставлять фигуры, командир тоже далеко не Ботвинник, но старательно двигает фигуры, делая вид, что зашёл на КДП случайно. Я, как положено дисциплинированному офицеру, делаю вид, что в это верю. Моему сопернику пора делать рокировку, и он старательно обдумывает позицию. Впрочем, подозреваю, что он просто забыл, куда нужно ставить фигуры. Наконец, пытливый ум командира находит решение: как бы невзначай он смотрит на часы (в двенадцатый раз, я считал), отодвигает доску и говорит:
– Позвони связистам, пусть включаются, скажи, ждём гостей.
Кто бы сомневался…
Сонный дежурный связистов повторяет команду и через десять минут аэродром освещается. Командир включает выносные индикаторы РСП и, подтащив кресло, усаживается руководить посадкой. Вскоре на оранжевых экранах появляется засечка и ползёт вдоль чёрной линии безопасной глиссады, а ещё через пару минут тяжёлый Ил-76 аккуратно притирается к бетонке и катится в сторону КДП.
– Я на стоянку, – говорит командир.
Через четверть часа он возвращается в сопровождении трёх незнакомых офицеров в лётно-техническом обмундировании.
– Этой ночью, – говорит командир, – руководить будут они. А ты сиди рядом, и если что непонятно – помогай.
Вновь прибывшим моя помощь не требуется. Старший усаживается на место руководителя полётов, а остальные, пошептавшись, уходят. На стоянке начинается какая-то осмысленная суета. Со «стратегов» стаскивают чехлы, что-то делают под фюзеляжами, со стороны автопарка появляются заправщики, «воздушки» и тягачи.
И тут до меня доходит: «Предполётная». Всё-таки решили перегнать машины на Большую Землю, вот и славно!
Светает. Я дремлю в кресле, старший – по-прежнему на месте РП. По-моему, он и не вставал ни разу. В комнату входит один из офицеров.
– Товарищ ген… гм… Алексей Петрович, у первого борта готовность «Ч» минус пятнадцать. Остальные – по графику.
– Добро, – спокойно отвечает Алексей Петрович, – взлёт самостоятельно, по готовности, в эфир не выходим, – и опять поворачивается к окну.
Через полчаса первая «Тушка», легко разбежавшись, растворяется в розовеющем небе. За ним вторая. И третья.
Проводив глазами последний бомбардировщик, старший оборачивается к нашему командиру, который уже успел вернуться на КДП:
– Ну что, пора и нам… не провожай. Дальше действуешь, как договорились. Вопросы?
– Никак нет, все ясно.
– Добро. И своих сориентируй, что базу будем закрывать. Нечего тут…
Гости быстро грузят оборудование в транспортник, короткое построение и посадка. Заполошный рёв турбин «семьдесят шестого» быстро стихает, на непривычно пустые стоянки вползает тишина.
– Ну, – говорит командир, – с этим разобрались. Теперь вот что. Завтра сюда, конечно, прибежит этот… Табаки, шум поднимет. С ним поступим так…
Шакал Табаки или просто Табаки считался офицером по связи с российским командованием, а, на самом деле, просто шпионил за нами. Свою кличку он получил за привычку жевать табак, общую мерзость характера и манеру разговаривать со старшими по званию, слегка приседая и скалясь золотыми зубами. Впрочем, в каком чине был сам Табаки, не мог разобрать даже особист. На его погонах красовались скрещённые сабли почти в натуральную величину, а на камуфляже он носил аксельбант.
Остаток ночи прошёл спокойно, а утром мы с громадным удовольствием наблюдали, как Шакал Табаки, размахивая пузом и поливая бетонку потом, нелепой рысью бежит к КДП.
– Г-х-де самолёты?!!! – выдохнул он, едва взобравшись на вышку.
– Улетели, – невозмутимо ответил командир.
– Как улетели?!! – похолодел Табаки, чувствуя, как на его жирной шее затягивается петля ответственности.
Командир, используя жестикуляцию истребителей, показал как.
– Зач-х-ем?!!
– Учения…
Трясущимися руками Табаки выхватил из кармана рацию и заголосил в неё. Рация в ответ что-то буркнула и смолкла.
– Приказываю самолёты срочно вернуть! – перевёл обнаглевший от страха Табаки.
– Хорошо, – ответил командир, – я свяжусь с «Заветным».
– Я буду ждать здесь! – сообщил Шакал и плюхнулся в ближайшее кресло.
– В курилке – поправил я, – у нас сейчас совещание. Секретное.
Табаки прожёг меня взглядом поросячьих глазок, но послушно отправился вниз и уселся в беседке.
– Не уйдёт он, товарищ командир, – сказал я, выглянув в окно.
