Я прошу вас, если возможно, найдите мою маму и моего папу, они живут где-то в Москве, рядом с вами, и скажите, что у них есть сын, незаметно для них выросший, что он сейчас заболел туберкулезом и что ему тяжело от того, что он не знает, как выглядит его отец и какой цвет волос у его матери.
Вова Фертман".
Рядом с нами! Но где именно? Вова дал слишком мало данных для того, чтобы в большом столичном городе отыскать его родителей, и, тем не менее, мы взялись за поиски.
— Не может быть, — говорили мы, — чтобы родители не испытывали такой же тоски по своему ребенку, какую испытывал ребенок по родителям.
Был грех в молодости. Тогда и отец и мать поступили подло, подбросив родного сына в чужой дом. Так неужто до сих пор их не гложет раскаяние, не мучит совесть? А может, они ищут сейчас и не могут найти своего ребенка?
Мы пошли в адресный стол, навели справки в милиции, и добрые люди помогли нам установить местопребывание военного папы. Яков Александрович работал в конторе автогрузового транспорта. Это был человек занятой, деловой. Так, между дел он выкроил десять минут для того, чтобы поговорить с нами о своем сыне.
— Вы сообщили мне по телефону про письмо, — сказал он. — Мог бы я познакомиться с его содержанием?
— Пожалуйста.
Яков Александрович прочел письмо, смутился и, непроизвольно погладив карман пиджака, спросил:
— Сколько?
— Что сколько?
— Сколько стоит путевка в туберкулезный санаторий?
Отец не видел сына четырнадцать лет и не спросил, как он выглядит, как живет, учится, как протекает его болезнь. У отца нашелся только один вопрос: сколько? Отец хотел откупиться путевкой, чтобы иметь право не вспоминать о сыне еще четырнадцать лет.
— Дело не только в путевке. Мальчик сильно болен и хочет увидеться с вами.
— Он где, в Житомире? Нет, у меня не будет времени, чтобы поехать туда.
— Может, у вашей жены найдется время навестить сына?
— Вы хотите сказать, у моей бывшей жены? Не знаю. Мы с ней не встречаемся.
— А вы не знаете, где она живет?
— Знаю.
Яков Александрович назвал адрес, иронически улыбнулся и добавил:
— Ваш визит вряд ли доставит Тамаре Михайловне большую радость. Эта женщина никогда не думала о сыне и жила только для себя и в свое удовольствие.
И, уже прощаясь с нами, Яков Александрович неожиданно сказал:
— А путевку в санаторий для Вовы, по-моему, удобнее всего было бы приобрести Министерству трудовых резервов. Их ученик заболел, пусть они и заботятся о лечении.
— Но ведь вы же отец этого ученика!
— Отец! А разве мать здесь ни при чем? Кстати, раз вы уже встретитесь с Тамарой Михайловной, то передайте ей, что я согласен приобрести путевку на половинных началах. Пятьдесят процентов платит она, а пятьдесят — я.
Было неловко слушать этого солидного, хорошо обеспеченного человека. Впервые за четырнадцать лет он должен был истратить на сына несколько сотен рублей, и вместо того чтобы сделать это с достоинством, он начал торговаться у постели больного ребенка, как на рынке. Яков Александрович, по-видимому, понял, что переборщил, и решил исправиться:
— Вы ничего не передавайте Тамаре Михайловне о путевке. Я сам позвоню ей и договорюсь о процентах. Муж у нее сейчас с деньгами, пусть платит.
Я не видел нового мужа Тамары Михайловны, но то, что я слышал о нем, характеризует его так же скверно, как и его супругу. Владимир Михайлович Никитин уже давно наложил на всех близких строгое-престрогое табу:
- В моем доме запрещается вспоминать имя Вовки!
И вот мать Вовы, женщина образованная и независимая, с легким сердцем подчинилась этому деспотическому запрещению. Она не вспоминала имени сына, не писала ему писем. Даже больше. Несколько лет назад совсем еще маленький Вовка совершил тяжелое, многодневное путешествие на крышах товарных вагонов, чтобы увидеть свою маму. И он разыскал ее в Москве, но Тамара Михайловна отказалась тогда принять сына и отправила его назад, в детдом.
Вот и теперь, встретившись с нами, Тамара Михайловна торопится поскорей закончить неприятный для нее разговор.
— Мы уже договорились с Яковом Александровичем обо всем по телефону, — говорит она. — Путевка в туберкулезный санаторий Вовке будет куплена, так и напишите ему.
— А разве вам не хочется навестить больного сына?
Тамара Михайловна прямо смотрит мне в глаза и спокойно отвечает:
— Нет! Вова еще молод. Он поправится. У него впереди своя жизнь, а у меня своя. Зачем же ее портить? А насчет путевки не беспокойтесь. Завтра она будет у вас в редакции,
Но завтра путевки в редакции не было. Не было ее и послезавтра. Трижды мы были в доме Никитиных, чтобы напомнить Вовиной маме о ее обещании, и, оказывается, зря.
— Тамары Михайловны не будет в городе до осени, — сказал нам дворник. — Она отдыхает на даче.
И опять случилось так, как это случалось в жизни Вовы в течение последних четырнадцати лет. При живых, здоровых и хорошо обеспеченных родителях о судьбе мальчика вновь пришлось побеспокоиться Советскому государству. И вот на днях мы получили еще одно письмо от Вовы. Мальчик благодарит Министерство трудовых резервов за путевку в санаторий и снова спрашивает о своем.
"Вы, наверное, были дома у моего папы, — пишет он. — Скажите, как он выглядит? Говорят, я очень похож на него".
Ну что ж, ответим на этот вопрос прямо:
— Дорогой Вова! Твой отец, к большому нашему сожалению, выглядит весьма отвратительно. Он недостоин твоей любви и твоих страданий. Расти, милый мальчик, поправляйся, здоровей и старайся не быть похожим ни на своего отца, ни на свою мать.
1948 г.
За пять минут до начала игры "Большой Токмак" — «Запорожье» среди жителей Токмака, заполнивших до отказа местный стадион, внезапно распространился слух:
— Ленков не играет.
— Неужели заболел? — с тревогой спросил какой-то бородатый дядя в парусиновых брюках, неизвестно как оказавшийся на трибуне в центре разноголосой и непоседливой ватаги школьников.
— Не заболел — некогда ему. Он теперь «слушали-постановили» пишет.
Дядя в парусиновых брюках недоверчиво посмотрел на школьника и спросил его с последней надеждой в голосе:
— А может, ты брешешь, парень, про Ленкова?
— Да что вы, дяденька, ей-богу! — обиделся паренек. — Разве в таком деле брешут?
Это верно, за пять минут до начала игры ни один настоящий «болельщик» не скажет пустого, легкомысленного слова по адресу своей команды. «Болельщиком» же в Токмаке был каждый второй житель, так что в воскресные дни на стадионе можно было встретить чуть ли не весь город. А город южный, темпераментный. На все перипетии игры он реагирует горячо. Везет «нашим» — весь стадион в восторге:
— Давай, Петя, забивай!
Нужно отдать справедливость и Пете и его команде. Играла эта команда неплохо. Она побеждала не только всех своих соседей, но и многие областные команды. У запорожского «Буревестника» токмакчане выиграли со счетом 4:2, у акимовского «Динамо» — со счетом 6: 0, у запорожской «Стали» — со счетом 6: 1. И главным бомбардиром команды был центр нападения Петр Ленков. Это он забил в трех прошедших играх в ворота противника десять мячей из шестнадцати. И вот в самый разгар сезона основной игрок Большого Токмака внезапно решил уйти из команды. Почему? Что произошло в команде? Ничего! Дело заключалось в том, что центр нападения стал комсомольским работником.
Но ведь играл же этот работник в футбол в прошлом и позапрошлом годах? Играл. Но тогда технолог завода был только секретарем первичной организации, а в этом году его избрали первым секретарем райкома комсомола, и Петр Ленков решил, что играть «первому» в футбол не пристало, что это может подорвать его авторитет.
Справедливости ради следует, однако, сказать, что к такому решению центр нападения "Большого Токмака" пришел не сам, так посоветовал ему поступить кое-кто из старших товарищей: Константин Михайлович, Сергей Кириллович, Леонид Федорович. А так как эти товарищи были руководящими лицами в райисполкоме, райздравотделе и райфо и Петр Ленков прислушивался к их мнению, то в день игры с Запорожьем жители Большого Токмака, к большому своему прискорбию, не увидели во главе своих футболистов лучшего бомбардира команды. Это, конечно, сказалось на результатах. И хотя хлопцы старались вовсю, у них без вожака игра никак не клеилась. Запорожские футболисты, почувствовав неуверенность в рядах противника, стали наступать решительнее и забили сначала один, а затем и второй гол. Стадион гудел от возмущения. Шутка ли: такое ответственное состязание — и вдруг проигрыш!
— Ленкова на поле! — кричал стадион. — Ленкова!
Но Ленков так и не вышел.
