— Вы читать, писать умеете?
— Умеем, — не очень уверенно ответил второй "Б".
— Всё! — сказал Костя. — Тогда давайте приступим к выборам редакционной коллегии.
Это предложение было встречено малышами с восторгом. В классе сразу поднялся невероятный шум и гам. В общем, через час, несмотря на интриги двух мальчиков с первой парты, ответственным редактором будущей газеты второклассники единодушно избрали Мишу.
У Миши была живая, увлекающаяся душа ребенка. Он находился в том святом, безмятежном возрасте, когда человек не может еще вгонять свои страсти в строгие рамки календарей и расписаний: "С 3 до 5 пригот. домашн. уроков, а с 5 до 7 выполнение обществ. поручений".
Став редактором, мальчик так сильно увлекся литературным творчеством, что на изучение таблицы умножения у него почти совсем не оставалось времени. Да и откуда было взять его, если всю газету Мише приходилось заполнять самому!
— Почему самому? — спрашивал Мишин папа. — Надо попросить мальчиков, чтобы они тоже писали.
— Мальчики не будут писать. Им неудобно.
— Почему?
— Они еще не знают грамматики.
— А ты сам-то знаешь?
— Так я же сам не пишу, — отвечал Миша. — Я диктую заметки бабушке, а она у нас грамотная.
В первые месяцы редакторства литературная деятельность сына страшно импонировала его маме.
— Вы знаете, — гордо говорила она сослуживцам, — вчера мой Мишка продиктовал бабушке прямо на машинку чудесную передовицу. Гладкую, со всякими рассуждениями, ну прямо как в большой газете.
Маме хотелось, чтобы Миша диктовал бабушке свои передовицы из головы, а он, прежде чем начать диктовку, всегда обкладывался целым ворохом газет. Мама как-то не выдержала и сказала:
— Когда редактор одной газеты списывает статью у редактора другой газеты, люди называют это литературным воровством…
— А вот и нет, — ответил Миша. — Если бы я списывал из одной газеты, ты была бы права. А я списываю из многих, и это уже не воровство, а сочинительство. Так сказал Костя.
Что же представлял собой этот всесильный Костя? Мальчик Костя был на несколько лет старше Миши. Он учился в шестом классе. В начале учебного года совет дружины прикрепил Костю ко второму классу «Б» для работы с малышами. Костя был первым вожатым, которого Миша видел на таком близком расстоянии от себя. А так как Костя был еще и лучшим горнистом отряда, то само собой разумеется, что не влюбиться в него было попросту нельзя. И второй «Б», конечно, влюбился. Дома и в школе только и было слышно: "Костя сказал", "Костя велел", "Костя придумал".
Фантазии у отрядного горниста было так много, что он каждый месяц потчевал мальчиков какой-нибудь новой затеей.
Стенгазета была лишь началом, а главные мечты и устремления Кости были связаны совсем с другим. Костя любил промаршировать впереди своих малышей в ярко освещенном клубном зале, подняться под звуки горна и барабана на сцену и белым стихом при поддержке детского хора поздравить собравшихся с наступающим праздником. А так как клубов в городе было много, то второй «Б» все больше и больше отрывался от таблицы умножения. Бедным мальчикам было не до нее. То они разучивали приветственное слово к медицинским работникам, собирающимся в районной поликлинике на отчетный доклад месткома, то Костя заставлял их рисовать картинки в специальный альбом, который готовился для преподношения намечающейся конференции управдомов.
— Ты не помнишь, как выглядела Венера Милосская? — неожиданно спрашивал Миша у отца, застыв с карандашом в руках над чистым листом альбома.
— А ты откуда знаешь про Венеру?
— Нам про нее Костя на кружке естествознания рассказывал.
— Естествознания? — удивлялся папа.
— Ну да. Как о полезном ископаемом. Костя говорил, что эту Венеру древние греки из земли раздобыли.
Трудно сказать, какое впечатление произвел бы на управдомов альбом с "древнегреческими ископаемыми", если бы таковой был преподнесен им. Но Венера Милосская так и осталась недорисованной. Слет управдомов был неожиданно отнесен райжилуправлением на следующий год, и Косте срочно пришлось искать второму классу «Б» новый объект для поздравлений.
Так у Мишеньки прошел год, другой. Из второго класса в третий мальчик перешел не на пятерки, а на четверки, а при переходе в следующий класс у него были уже не четверки, а тройки.
Бойких взлетов Костиной фантазии боялась вся квартира. Папа и мама с волнением ждали по вечерам Мишиного возвращения из школы. Они внимательно смотрели в глаза своему сыну, пытаясь прочесть, что же нового еще мог придумать, к их родительскому несчастью, этот неугомонный отрядный горнист.
— А у меня двойка по арифметике, — доложил вчера за ужином Миша.
— Дожили, — мрачно процедил папа. — Ну, что же теперь сказал твой Костя?
— Костя велел захватить завтра в школу иголку и нитки, — как ни в чем не бывало ответил Миша.
— Зачем?
— Мы будем вышивать шелком первую главу из книги "Сын полка" писателя Катаева.
— Я, кажется, начинаю сходить с ума, — сказала мама. — Но ведь двойка-то у тебя не по вышиванию, а по арифметике!
— Не знаю. Так сказал Костя.
— Ну, нет, — заявил папа, вскакивая с места. — Говорил твой Костя, да отговорился. Хватит!
И, схватив пальто и шапку, папа побежал в школу. Но он не добежал до кабинета директора. Мишин папа столкнулся в школьном коридоре с Костиным папой.
"Вот где первоисточник зла!" — подумал Мишин папа, приготавливаясь к атаке.
Но атаку пришлось отменить. У Костяного папы оказался такой убитый вид, что Мишин папа даже забыл о своих воинственных намерениях.
— Что с вами?
— Двойка.
— Как, и у вашего тоже?
— Тоже.
И тут Мишин папа понял, что они с Костиным папой совсем не враги, а товарищи по несчастью. А раз товарищи, то им и действовать надо сообща. Придя к такому заключению, папы взяли друг друга под руки и двинулись вперед по коридору. Но они не успели сделать и трех шагов, как внезапно раскрылась одна из многочисленных дверей, и на ее пороге показался сам Костя. Отрядный горнист, увидев грозное шествие отцов, бросился в дверь, чтобы укрыться под защитой Алика.
Старший вожатый школы Алик Беклемишев, в отличие от Миши и Кости, был уже не мальчик, а вполне зрелый двадцатидвухлетний молодой человек. В этот вечер молодой человек сидел в пионерской комнате в окружении ученического актива и вместе с активом вышивал заглавный лист книги. Время было уже позднее, и маленький Зюзя, постоянный член трех каких-то высоких комиссий, из второго класса «А», сладко зевнул и сказал:
— Я хочу домой.
— Зачем?
— Меня мама ждет.
— Ай-ай-ай, Зюзя, как нехорошо! — укоризненно сказал Алик, отрываясь от пяльцев. — Вчера тебя ждала мама, позавчера. Смотри, засосет тебя семья.
Сзади раздалось многозначительное мужское покашливание.
— Так вот, значит, кто первоисточник зла, — сказал Мишин папа, сердито глядя на Алика.
Застигнутый врасплох за отправлением несвойственных зрелым мужам вышивальных функций, Алик Беклемишев смутился и, пряча в кулаке наперсток, сказал, пытаясь оправдаться:
— Через две недели районная конференция комсомола, и мы хотели вышить ей в подарок вот это литературное произведение.
— Литературные произведения не надо вышивать, — сказал Костин папа. — Их, молодой человек, следует читать.
— Вы что же, против внешкольной работы учащихся? — недоуменно спросил Алик.
— Я за пятерки, — коротко ответил Мишин папа, а Костин папа добавил:
— Мы не против внешкольной работы, мы против плохих внешкольных работников, которые мешают нашим детям учиться.
В этом месте Костин папа вытащил своего сына из-за спины старшего вожатого и сказал:
— А ну, марш домой готовить уроки!
Папа сказал эту фразу строго, давая понять не только своему сыну, но и всем другим мальчикам, что принятое им решение окончательное и никакому обжалованию не подлежит.
1948 г.
Иван Кондратьевич Хворостенко с утра был в подавленном настроении. Он отказался от чая, забраковал три проекта решения, составленные к очередному заседанию бюро и велел междугородной станции вызвать на провод семнадцать райкомов комсомола.
Междугородный провод был для работников обкома своеобразным манометром, по которому они определяли давление крови в сердце первого секретаря.
Заказ на пять вызовов означал: Иван Кондратьевич не в духе; когда заказывались десять вызовов, каждый знал: Хворостенко разговаривал ночью с Москвой, получил за что-то внушение и теперь до вечера будет метать гром и молнии. При пятнадцати вызовах инструкторы, завы и замзавы отделов без всякого понуждения к тому сверху расходились по предприятиям, чтобы не попадаться на глаза Ивану Кондратьевичу. Пятнадцать было максимумом. И вдруг сегодня семнадцать вызовов! К чему бы это? Даже зав. финхозсектором, самый бойкий и осведомленный человек в обкоме, и тот беспомощно разводил руками:
