– Мало.
– Семь.
– Десять.
– Хорошо, десять.
Я бы заплатил больше. Отдал бы всё. Ему, а лучше наёмному душегубу. Лишь бы немедля и навсегда избавиться от этого прохиндея и всех, кто замешан в нашу историю. Я бы и сам удавил его. Но он уже здесь, а разбойничать при Кате нельзя. Она подумает ошибочно, что я жестокий. Я же сказки ей рассказывал три дня, как Андерсен. Нельзя имидж портить.
– Вы о чём? – спросила Катя.
– Алёша мне продаёт козу. За десять латов.
– О! Ты будешь разводить коз? – Катя обернулась, посмотрела на меня как на хорошего человека.
– Он уже разводит. Одну, но очень ценную, – сказал Некрасов.
– Хочу видеть эту козу, – пропела Катя. Сейчас он скажет, что очень просто, нужно лишь глянуть в зеркало.
– А что-то Раппопорт не звонит! – сказал я, пытаясь свернуть хоть куда.
– Раппопорт пьёт. Его Лизон бросила. Мы прилетели вчера утром. Он ей дозвонился – и всё. Пропал для общества. Купил в аэропорту литр водки и там же выдул. Надеялся умереть. Вот вам и стальные нервы психиатра. Я отвёз его домой. Сегодня он лишь мычал в трубку. Похоже, готовится разводить коров. Козы ему не по зубам.
– Ужас! Бедный Кеша! – сказала Катя и покачала головой.
– Чего ж это он бедный? – спросил Некрасов.
– Ну… любил… а она ушла.
– Его, значит, жалко. А меня – нет. Понятно.
– Алёша, не надо, – сказала Катя.
– Не надо, Алёша, – добавил я. Мы с Катей оба мечтаем его заткнуть. Всё-таки мы очень друг другу подходим. Но актёр начал заводиться. И остановить эту лавину было нечем.
– Какая интересная логика. Он свою девушку гнал, игнорировал. Когда ж она не выдержала – Раппопорт бедный. Я же был честен, душу наизнанку. Но мой случай от-ворот-поворота не вызывает сочувствия.
– О да! Ты был честен, – буркнул я и пожалел. Дёрнул меня за язык нехороший дух. Алёша прищурился, стал похож на японца.
– Знаешь, Катя, на что Севастьян намекает?
– Алёша, не надо. Мы же договорились. – По десятибалльной шкале дружелюбия моя улыбка набрала бы сейчас девяносто семь очков.
– Ой-ёй, чего-то вы мутите. Мне интересно. Ну, рассказывайте.
Неоконченный салат остался в миске. Катя присела к нам. Ручки на коленки, улыбнулась. Тоска Некрасова и моя дрожь уже передались ей. Все трое чувствовали беду над головами. Но Некрасов ею наслаждался, а мы – тряслись. Мир поплыл, руки вспотели, сердце колотилось так, что диван подпрыгивал. «Так вот ты какой, полный и окончательный четвёртый акт», – подумал я. Некрасов вытащил фляжку, отпил, поставил на стол. Значит, готовился. И торговался для видимости.
– Три месяца назад ко мне в театр пришли два господина. Психолог и писатель. Притворялись поклонниками, пели дифирамбы. Потом вдруг предложили хорошие деньги за лёгкую работу. Три тысячи долларов. А делов-то – соблазнить соседку писателя. У соседки был гражданский муж, неприятный тип. Психолог заверил, что дама бросит мужа, как только встретит надёжного мужчину. Потому что этот, гражданский, хоть и красивый, но скользкий. Конечно, я отверг предложение.
– Добавь ещё «гневно отверг».
– Да, Сева. Отверг! Но жулики не отстали. Мне описали жертву очень подробно. Целый психологический профиль составили. Женщина, дескать, красивая, но совершенно испорченная. Кромсает мужские сердца, разбрасывает ошмётки налево, направо, на юг, на запад – куда вздумается. И если её немножко проучить, станет хорошо всем. Даже ей. Мужская солидарность и всё такое.
– А зачем… хм-хм…. Психологу и писателю нужно было разводить меня с мужем? – Голос у Кати вдруг осип.
– Формально – из-за дома. Она не хотела бросать своего гражданского, у которого долги. А если разлучить, она точно съедет. Просто так её выгнать писатель не мог. Заботился о реноме. Культурный человек, литератор. А если всех рассорить, то и дом освободим, и сердцеедку проучим. Так они представили историю мне. Настоящая же причина в том, что писателя заело. Она не реагировала на его ухаживания, сам он проучить её не мог, вот и нанял меня.
– И ты согласился…
– Я им поверил. Сначала. К тому же интересно стало… Хотелось увидеть эту Саломею. И деньги приличные. В общем, сделал вид, что в деле. Пришёл – а тут ты. И стало ясно, что они всё врут! Ты милая, чистая, честная! Конечно, нужно было сразу рассказать, разоблачить. Но я боялся потерять тебя и молчал. И за эту трусость я себя не прощу никогда.
Вдруг Некрасов бросился вперёд, встал перед Катей на колено. В речи его соединились надежда и отчаяние. Голос дрожал. Всё положенное жанром умирающему Казанове он играл отлично.
– Катя! Я люблю тебя! Если ты оттолкнёшь меня – я умру! Прости мне всё. Я знаю, мне нет прощения, но ты, мой ангел, только ты можешь найти силы. Я сделал тысячи ошибок, и ты вправе ненавидеть меня… Но, прежде чем прогнать – знай, того Алёши больше нет! Благодаря тебе я изменился! Будь моей! И клянусь, что сделаю всё, лишь бы ты была счастлива!
Тут Алёша схватил её за руку и склонил голову. Катя не отняла руки. Она не изменила ни позы, ни выражения лица, но изменилась вся. Она смотрела на меня. Без злости, без раздражения, очень спокойно. Будто заледенела.
Я отвёл взгляд, стал смотреть в окно. Буркнул:
– А ты фрукт, Некрасов. Прибить бы тебя, идиота. Раньше надо было. У тебя есть три минуты, чтобы смыться. Потом я сделаю из тебя чучело и поставлю в огороде. Обо мне напишут в газетах, но надолго не посадят.
Катя высвободилась, встала, пошла к себе. Некрасов двинулся за ней – она остановила его коротким взмахом. Он крикнул вслед:
– Я тебя дождусь! Помни, я люблю тебя! Помни об этом!
Он кричал, пока наверху не хлопнула дверь спальни. Только тогда повернулся ко мне. Посмотрел как победитель. Сказал:
– Вот так-то!
И ушёл.
* * *
Раппопорт пьёт с научной щепетильностью. Аккуратно поддерживает организм в трансовом состоянии. Квасит всего пару дней, но воняет уже, как многоопытный алкаш. Не зная заранее, в какой он фазе запоя, я привёз полный ремкомплект: шкалик, сало, чёрный хлеб и капустный рассол в специальной бутылке. Напрасно. У Кеши всё своё. Он будто знал, что Лиза сбежит, и заранее приготовился. Стальной мужик.
Сначала мы выпили. Поговорили о выборах президента, о войне в Африке и что осень в этом году будет ранняя, судя по скворцам.
Потом он на мне повис и плакал. Обслюнявил свитер. Потом обозвал кретином, сказал, что всё равно он прав. Лучше так, чем мучиться. Я согласился:
– Это точно! Если б ты сейчас мучился, было бы ужасно. А так, смотри-ка, весёлый, бодрый. Настроение прекрасное. Немножко пьяный и сопливый, но ничего. Главное, что мучений нет. Вообще.
Кеша ответил матерно. В том смысле, что ещё посмотрим, как я запрыгаю. Осталось-то всего ничего. По его прогнозам, неделя.
– Кончилась твоя неделя, – сказал я, – сволочь Некрасов всё рассказал.
– Что рассказал?
– Всё. Историю мира. С потопа до наших дней. Теперь Катя знает, что я пассивный негодяй, а ты, кстати, активный. Ум, честь и совесть латышских негодяев.
Унявшийся было Раппопорт снова разрыдался. Взял моё лицо в ладони, стал кричать, брызжа перегаром в глаза:
– Не отпускай её! Слышишь! Не верь мне! Набей мне морду! Их надо держать! Сдохни, но останови! Лучше сдохни от того, что она рядом, чем от того, что её нет! Привяжи, пообещай убивать по одному заложнику, пока она тебя не полюбит!
– А заложников где взять?
– Не знаю. Захвати трамвай старушек. Или купи на базаре котят. Полное ведро. Из котят выйдут прекрасные заложники. Если на них не поведётся, то и не знаю.
– Я не смогу выполнить угрозу. Котятки такие…
– Надо, Сева. Ради любви.
– И тогда она полюбит?
Раппопорт сел, свесил руки.
– Нет.
Мерзкий, мерзкий, мерзкий я
* * *
Вернулся поздно, пьяным. Был готов бегать по пустому дому, выть. Однако ж соседка моя не съехала. Зачем-то полез с ней разговаривать.
– Ты ещё здесь?
– Буду очень тебе признательна, если ты меня не заметишь.
– А знаешь, Катя. Я думаю, тебя подослало издательство.
– Чего?
– Они тебе заплатили, чтобы меня соблазнить.
– Ты больной?
– Ну, они же дали мне большой аванс, дом арендовали. И тебя наняли. От тебя-то я никуда не сбегу. Если ты разобьёшь мне сердце. И конечно, у тебя получилось. Ещё бы. Весь арсенал. Глазища, йога по утрам. Палочки эти шаманские…
– Что ты несёшь?
– А что? А зачем ты говорила про Новый год? И про осень, где я убираю листья? И что у нас газонокосилка… Посмотри на себя! А теперь на меня! Откуда! Откуда у нас может быть общая газонокосилка?
Она заговорила очень спокойно, даже мягко.
– Я не уехала потому, что нет билетов. На сегодня. Мой самолёт завтра. Я могла переночевать в гостинице, но не хочу. Я здесь многое пережила, не очень просто вот так пропасть. С тобой мы больше никогда не увидимся, и мне всё равно, что ты там придумал. А если и увидимся, – не заговорим. Так что прощай. И, кстати, ты мерзавец. Твоя мечта исполнена, поздравляю.
