Шиай сказал, что дядя Сеуоти с удовольствием принял первый дар за Апони [3]. Завтра Шиай придет снова и принесет еще украшения на выкуп. И быстро сжал попу Апони, пока никто не видел. Почему-то, когда это делал Шиай, было приятно, и сразу хотелось продолжения ночного праздника. А когда Вишаче — ничего не хотелось. Только одеться побыстрее и сбежать подальше.
После ухода Шиайа тетя Вэнона коршуном кружилась вокруг Апони, но подходить не решалась: дядя, предвкушая двойные дары, велел выгодную невесту не трогать. Во всяком случае, чтобы синяки не оставались. А пока тетя Вэнона ушла проверять рабынь на поле, дядя Сеуоти пришел к ней под навес и, пьяно хихикая, сказал, что нужно проверить, а подойдет ли она действительно Вишаче? Не подсунет ли он казначею бракованный товар? Но, к счастью, к дяде подошла злющая Литонья, и Апони оставили в покое.
На следующий день всё повторилось. Вишаче, смотрины, чича, лапанья дяди, приход Шиайа и его уход. Дядя еще не дал согласия, говорил Шиай, но завтра, он уверен, обязательно даст.
Незадолго до полудня следующего дня Апони отправили переодеваться в нарядное покрывало и велели надеть украшения. К своему удивлению, многих у себя в сундучке она не обнаружила. Зато заметила свой браслет на предплечье Литоньи. Как ответила на ее вопрос Вэнона, это за то, что Апони нитки испортила. За это она отдала браслет и еще одно ожерелье. А большое ожерелье — подарок Апони тете Вэноне. За то, что ее гостеприимно приняли в новом доме. Апони не помнила, чтобы его дарила. И гостеприимства не помнила. Наверное, с памятью у нее плохо совсем стало.
Тут в женскую хижину заглянул средний сын второй жены дяди Сеуоти и велел Апони выходить.
Они шли к храму.
Апони поняла это не сразу. Но чем дальше они отходили от поселка, тем однозначней становился путь. Апони помнила слова тети Вэноны про ступени и пугалась. Впрочем, скоро они догнали Вишаче, которого несли на носилках шестеро рабов, и Апони испугалась еще сильнее. Она поняла, зачем они идут. Легковерный Шиай решил, что дядя просто торгуется. А он не торговался. Он уже давно принял решение отдать Апони Вишаче. А от Шиайя он хотел дармовых даров. А теперь нужно было успеть спровадить Апони замуж раньше, чем он придет с третьей порцией подарков. На самом деле, он мог бы принять новые подарки и отказать в третий раз. Но, наверное, не хотел ссориться с ювелирами. Дядя был трусоват.
Апони пыталась отсрочить неизбежное, но понимала, что всё тщетно. Еще четверо рабов несли жертвы храму: молодых морских свинок, новые покрывала, блестящие тунхи, вроде тех, что делал Шиай. Или те, что делал Шиай. Сейчас ее отдадут младшей женой толстому Вишаче. Единственное, что осталось до момента крушения всех ее надежд — благословение жреца.
Но разве может он отказать за такие жертвы?
Они подошли к храму. Мальчик-послушник убежал в хижину за Матхотопом.
Жрец не выходил.
Апони стояла, сжимая колени, потому что выпила слишком много воды перед уходом. Суа стал спускаться на своей колеснице к горам, а Матхотоп всё не выходил. Апони уже была готова даже добровольно пойти в жены к Вишаче, лишь бы ее отпустили в ближайшие кустики.
Наконец старший жрец вышел. Высокий, красивый. Суровый — жуть. Нарядный. В раскраске, как на праздник.
Поскорее бы уже.
Младшие по статусу жрецы вынесли большую чашу на треноге и нож.
Матхотоп запел песнь Суа своим красивым голосом, что звенел от золота. Так проникновенно, что у Апони сжалось в груди, и она даже забыла, что хотела в кустики. Затем Матхотоп взял за шкирку морскую свинку и одним движением перерезал ей глотку. Фонтан крови окропил лицо недовольного Вишаче.
А на небо, словно ниоткуда, стали набегать облака и складываться в темную тучу. Туча росла, росла, ветер задирал покрывала, показывая мужчинам-свидетелям упругую попу Апони и столь же упругий орган Вишаче. Похоже, отсидеться на полях замужем за Вишаче ей не удастся.
Торжественный Матхотоп смотрел, как прячется в тучах солнце, а землю окутывает сумрак.
— Боги не принимают этот брак, — сказал он громко и неожиданно.
— Как это не принимают? — испугался дядя Сеуоти, которому предстояло вернуть жениху подарки за невесту.
Можно и не возвращать, конечно. Апони буквально увидела, как эта мысль мекнула на хитром лице дяди.
Но Вишаче — не тот человек, с которым стоит ссориться, прочитала Апони на лице у казначея.
— А, может, как-то можно сделать так, чтобы Суа дал согласие на этот брак? — толстый Вишаче, привыкший командовать, снял золотой чеканный нагрудник и протянул его жрецу. — Думаю, Суа останется доволен, — гораздо тише произнес, почти прошептал, казначей.
На лице его отразился испуг.
На Матхотопа и раньше-то было страшно смотреть. Но теперь его глаза полыхали огнем. Он со всей дури ударил посохом по земле.
И небо ответило ему громом и молнией.
Вишаче скукожился.
Матхотоп, напротив, расправил плечи.
И в следующий момент на всех обрушился тропический ливень.
[1] Была бы рада, если бы эти обычаи были рождены моим воспаленным воображением, но это не так. Про голую жену описывается в испаноязычной Вики, в самой объемной статье о муисках. Про пробные браки — не помню, откуда, может, оттуда же. Пробным он был для мужа. Не понравилась жена — вернул в род.
[2] По свидетельствам конкистадоров, к моменту испанского завоевания муиски уже не приносили человеческие жертвы. Кто знает, как было на самом деле? Однако те же «хронисты» говорят об обычае, согласно которому ненужного раба хозяин мог отправить стоять на колениях возле храма. И когда жрецу нужна была жертва, он мог использовать любого из «рабов на ступенях».
[3] За жену было нужно заплатить трижды. В любой момент глава рада мог отвергнуть подарок жениха и отказать в браке, сказав, что подарков недостаточно.
54. Брайан
Встал я рано, затемно. Не знаю, почему-то не спалось. И отправился в Вилья-де-Лейва на первом же чиве [1]. На борту уродливого родственника автобуса было написано многообещающее название «Скороход». Впрочем, в Колумбии все горазды обещать. Мне было интересно посмотреть на участок дороги, который мы так плодотворно объехали вчера на такси, и я сидел, уткнувшись в окно. Однако где-то через полчаса банально уснул под взбрыкивание лошадиных сил под капотом и болтовню соседки, сеньоры с роскошными формами, занявшей два сидячих места сразу. Проснулся я только на автостанции Вилья-де-Лейва. Точнее, меня разбудили.
Я огляделся, пытаясь понять, где я нахожусь. В голове теснились образы из сна: колумбийская сельва, мордатые ревуны, испуганная Келли, сжимающая смешную подвеску, которая висит у нее на шее…
В общем, всякая чушь.
Келли, кстати, на связь так и не вышла, хотя приехал я в одиннадцатом часу. Я заглянул в ресторан, хотя завтракать не тянуло. Судя по состоянию — ужинать тоже не захочется. Блондинки не было. Я поднялся на второй этаж и постучал к ней в номер. Снова тишина. Это игнорирование начинало подбешивать. Что за дурацкая женская привычка: что-то себе придумать и гордо уплыть в туман под парусом обиды? Иначе упорное игнорирование со стороны француженки я объяснить не мог.
Я ввалился к себе. Снял одежду, пропахшую кислым потом и местными специями, — ароматами, которыми был пропитан воздух в чиве. Залез в душ, отмокать. Переоделся в чистое. Завалился на кровать, закинув руки под голову, и уставился в потолок. Где теперь искать эту девчонку? И нужно ли? Кстати, нужно придумать, что делать с изумрудами. Теперь мысль о подарке не казалась мне столь безупречной. Что такое простенький изумрудный комплект в сравнении с бриллиантовым помолвочным кольцом графа Кэмпебла? Даже думать не хотелось на тему, куда и с какими словами его бы вернула Келли.
Я повернул голову к столу. Именно там, на стуле, я оставлял свою джинсовую куртку, в которой оставался футляр с подарком.
