— И я, говоря откровенно, только втянулся в дело, — нашел силы сказать он.
Все снова принялись за коробочки.
ОТКРЫТКА С ФРОНТА
Дорогие мои родители и Агика! Сейчас мы находимся в Курске. Пишу наспех, потому что нас ведут в баню, а затем двинемся в обратный путь. Тороплюсь уведомить вас, родные мои, чтобы вы не забывали развлекать гостя по вечерам. Дело в том, что он по причине расстройства нервной системы спит не ночью, а днем. С наступлением же темноты, когда сильнее всего опасность со стороны партизан, он нуждается в компании, и мы обычно разгоняем его дурное настроение игрой в карты или другими развлечениями. В такие моменты господин майор не любит, если кто-то ложится спать, даже малейший признак сонливости раздражает его. Прошу вас, помните обо мне и постарайтесь ублажить господина майора.
(Доставлена с опозданием.)
В четверть второго Лайош Тот зевнул.
Зевал он и в прежние времена, но это не вызывало особых последствий. Теперь же Тот даже вздрогнул: такая странная наступила тишина. Конечно, и до этого было тихо, но на сей раз тишина ощутимо обволакивала Тота чем-то холодным. Все воззрились на него. Ему тоже захотелось взглянуть на себя, но это по вполне понятным причинам было невозможно.
Майор, работавший на резалке, наконец нарушил молчание:
— В чем дело?
— Я зевнул, — признался Тот.
И снова воцарилась мертвая тишина. Все смотрели на Тота. Никто не сказал ему, что нельзя зевать, но он и сам уже понял, что дал маху.
— Это я во всем виноват, — сказал через некоторое время майор, который казался скорее расстроенным, чем обиженным. — Я думал, что такое занятие вам по душе…
— Но ведь я совсем не желаю спать, — оправдывался Тот.
— Отчего же тогда вы зевали?
— Зевота, — пояснил Тот, — у меня вовсе не признак сонливости.
— Может, вы и сейчас отличнейшим образом себя чувствуете? — подозрительно спросил гость. — Может, и зевали вы от прекрасного самочувствия?
— Истинная правда, — изрек Тот.
— Он всегда зевает от хорошего настроения, — подтвердила Маришка.
— Папа — он у нас такой, — поддакнула Агика.
На этот раз не очень-то легко удалось им убедить майора.
— Скажите откровенно, чем бы вы предпочли заняться? — допрашивал он Тота.
— Делать коробочки! — заявил Тот не допускающим сомнения тоном.
— Ну уж если вы так настаиваете, мы можем продолжить, — согласился гость.
И снова они резали и складывали, резали и складывали коробочку за коробочкой. Звезды постепенно утратили свою яркость, на склонах Бабоня угасали костры смолокуров.
— Час уже поздний, — определил майор. — Вы по-прежнему не желаете ложиться?
— Лично я — нет, — сказала Маришка.
— И я тоже, — бодрым голоском прощебетала Агика.
Тот, дабы не отстать от семьи, тоже попытался было протестовать, но выдавил из себя лишь какое-то мычание, ибо язык у него уже не ворочался.
Все продолжали делать коробочки.
Майор Варро не выказывал ни малейшего признака усталости, и ручки Агики сновали все так же проворно — ведь девушки ее возраста охотнее всего вообще не ложились бы спать. У Маришки тело налилось свинцом, ног она вовсе не чувствовала, но руки, к счастью, еще повиновались ей. Хуже всех пришлось Тоту. Голова у него мерно гудела. Все органы чувств начисто отказали. Начались галлюцинации. Вот он быстро нагнулся вперед — ему почудилось, будто по веранде прогрохотал скорый поезд. Из-под рук его выходили не коробочки, а бесформенные комки картона.
Прокричал ранний петух. Тот его не услышал. Забрезжил рассвет. Мрак постепенно рассеивался. Тот ничего не замечал. Однако майор Варро неожиданно прекратил работу.
— Уже рассвело, — сказал он. — Пора и на покой.
Все встали, один только Тот продолжал сидеть.
Руки его механически двигались, и он бессознательно мял готовые коробочки…
— Это было поистине приятное времяпрепровождение, — галантно сказал майор.
— И нам тоже было очень приятно, — улыбнулась Маришка.
— Надеюсь, завтра продолжим?
— Непременно продолжим, — заверила Маришка.
— Приятных сновидений! — попрощался гость.
— Спокойной ночи! — ответила Маришка и чуть запнулась, будто язык отнялся.
Гость прошел к себе в комнату, а хозяева дома так и остались сидеть на своих местах, ибо ничего другого просто не приходило им в голову. Им вообще ничего больше не приходило в голову. Голова Тота медленно повалилась на грудь, но глаза он забыл закрыть — так и смотрел перед собой пустым, остекленевшим взглядом, как вареная рыба из миски с ухой. Потом привалился к столу и захрапел.
Жена и дочь с великим трудом подняли его со стула. Огромное тело безвольно раскачивалось между ними из стороны в сторону, а затем вдруг рухнуло на постель, как поверженная колонна.
Занималась заря.
Был у Тотов свято хранимый альбом в красном бархатном переплете, куда квартиранты заносили благодарственные отзывы. Вот некоторые из них:
«Бессонница и отсутствие аппетита, терзавшие меня после утраты драгоценного ныне покойного моего супруга, как по волшебству, исчезли благодаря здешнему горному воздуху.
Вдова Морваи»«Эта обитель — островок тишины, где только и может обрести покой человек, не терпящий шума.
Аладар Филатори, литаврист оперного оркестра»«В ту годину, когда наша нация ведет борьбу не на жизнь, а на смерть противу красной большевистской опасности, ваша несравненная домашняя пища на натуральном масле вдохнула в меня новые силы для этой борьбы.
Ференц Касони, Compagnie Internationale des Wagons Lits,[2] проводник вагона»«Röslein, Röslein, Röslein fein
Röslein auf der Heide![3]
После утомительной ночи Тот охотнее всего отсыпался бы целый день. По ведь жизнь не может остановиться по прихоти одного майора. И сегодня, как обычно, Тоту надлежало представить рапорт о состоянии пожарной охраны, наносить воды из артезианского колодца, обойти из конца в конец вверенный ему участок, наколоть дров приходскому священнику, побелить теннисный корт у профессора Циприани и так далее и тому подобное. Агика принесла молока, сделала покупки, накормила птицу; Маришку же, помимо обслуживания дорогого гостя, ждали и нестиранное белье у профессора, и ненатертые полы у его преподобия господина Томайи — таковы лишь самые важные из повседневных забот этой скромной семьи.
В довершение всего с прибытием майора Варро весь дневной распорядок Тотов полетел вверх тормашками. Поскольку гость проснулся лишь после полудня, в обеденное время они завтракали. Теперешний обед прежде назывался ужином, а нынешний ужин вообще никак не назывался, потому что раньше в эту пору они уже почивали сном праведников.
И вот, в то первое утро, поспав всего часа полтора, после долгих окликов и толчков Тот открыл наконец глаза и, пребывая в подавленном настроении, уставился перед собой, разбитый душой и телом. Припомнив события прошедшего дня и представив себе последующие, он мрачно буркнул:
— Боюсь, не кончится все это добром, Маришка.
Жена подала ему чашку теплого молока и в утешение сунула в руки заветный альбом в красном переплете. Она напомнила Тоту, в сколь тяжелом нервном состоянии прибыли в Матрасентанну Карой Г. Хаммерман, вдова Морваи и другие квартиранты, но здесь, под влиянием благотворной среды, живо встали на ноги. Не говоря уж о Фридеше Хоште, пожилом художнике, который до этого целый год реставрировал фрески на куполе Базилики, в результате чего ирреальные масштабы купола и фресок до такой степени задурили ему голову, что реставратор начисто утратил реальное чувство равновесия. Когда он приехал к Тотам, ему мерещилось, что пол у него под ногами встает дыбом, и художник мог передвигаться по комнате, лишь держась за веревку, привязанную к дверной ручке. Но живительный горный воздух и здесь сделал свое дело.
Вот что написал художник в альбом:
«В отличнейшем самочувствии, без веревки покидаю я этот дивный уголок».
— Вспомни, в каком тяжелом состоянии прибыл к нам художник, — доказывала Маришка. — Правда, он свалился сюда, в Матрасентанну, всего лишь с купола святой Базилики, а наш майор — прямо с фронта! Не следует падать духом, родной мой Лайош: пусть не сразу, медленнее, но и майор пойдет на поправку…
Лайош Тот не очень-то в это верил.
— Ладно уж, и все бы оно ничего, — проворчал Тот. — Но каково будет, если нам ночи напролет придется складывать эти проклятущие коробочки! Без сна-то ведь не проживешь, Маришка.
