От страха я потерял дар речи.
– Гм… гм… гм… – закашлялся я. Слова застряли в горле.
– Скажи, есть у вас свобода?
Я говорю себе: «Не обращай внимания, что бы то ни было, это же сон. Не бойся никого!» Но как не бояться? Внутренний голос мне шепчет: «Слава богу, это действительно сон».
– Скажи, скажи, есть ли у вас свобода? – настаивают теперь все присутствующие.
Наконец я вновь обрел голос и пробормотал:
– Есть!.. Много… Полно!
– В вашей стране существуют все свободы?
– Какие вас интересуют?
– Свобода печати, например?
– Конечно, есть, есть! У нас все есть. Полно всего. Есть и свобода печати. Сколько хочешь. Только отпустите меня!
– Значит, у вас имеются все свободы?
Я говорю про себя: «Непременно настанет утро. Не может же этот страшный сон длиться вечно. Во что бы то ни стало наступит утро, и я проснусь».
– Есть ли у вас свобода печати?
– Сказал же: есть! Есть!
– Хорошо, но говорят, что старый закон о печати все еще действует. Какая же это свобода?
Чтобы избавиться от них, нужно исчезнуть, испариться. Во сне обычно летают. Я расправил руки, как крылья. Но меня словно налили свинцом, я не могу оторваться от земли. Должно быть, я слишком плотно поел. Не будь у меня так набит живот, я сейчас парил бы, как птица.
– Старый закон о печати в силе? Говори!
– Ну и что? Вам-то какое дело! Он не применяется… У нас еще стоят пушки, с помощью которых Фатих захватил Стамбул, стоят, но не стреляют, так что же, их тоже уничтожить? Ведь мы нарочно не отменяем старый, антидемократический закон, чтобы помнить, сколько нам пришлось пережить. Есть у нас и свобода печати и много других свобод. Так много свобод, что мы не знаем, что с ними делать.
– А экономическое положение?! Говорят, у вас в бюджете дефицит. Что вы об этом скажете?
Аллах, Аллах, что мне ответить? Я опять вспотел.
– Неужели я никогда не проснусь? Хватит с меня этою сна! – закричал я.
– Если ты не скажешь правду, тебе никогда не проснуться.
Если я скажу правду, это будет пропагандой против нашей страны… Что за напасть такая?
– Положение в нашей экономике не такое уж плохое, как вам кажется. Я бы сказал, оно блестящее. От его блеска можно ослепнуть. А что касается бюджета, то он сбалансирован.
Я мог бы еще долго говорить, но меня перебили.
– Да-а… – сказал один из присутствующих. – Значит, вы не нуждаетесь в помощи. Мы вас вызвали, чтобы вы рассказали правду, и в случае необходимости мы оказали бы вам помощь, открыли кредиты, дали денег… Но поскольку у вас дела в порядке, то и незачем вам помогать. Всего хорошего!
Тогда я опомнился. Значит, меня командировали для получения иностранной помощи!
– Хорошо, по почему вы об этом мне раньше не сказали? Я бы тогда иначе осветил положение в нашей стране.
– Всего хорошего!
Я заплакал от огорчения. Подумать только: я мог получить от иностранцев помощь, но побоялся наказания, которое полагается, если показываешь свою страну в плохом свете. Такой случай упустил!
От плача я проснулся. Утро еще не наступило.
Я зажег лампу. Сел за стол. Во сне я действительно плакал. Вытер слезы и сразу принялся записывать этот страшный сон. Неужели утро никогда не придет? Как долго длится эта ночь!
Хозяин большой фабрики наслаждался в своем кабинете утренним кофе. Неожиданно рывком распахнулась дверь, и на пороге появился человек в потрепанной одежде. Как все, кто ищет работу, он мял в руках шапку:
– Бей-эфенди, я ищу работу!
Хозяин смерил его долгим взглядом и спросил:
– А что ты умеешь делать?
– Я окончил ремесленное училище, я первоклассный слесарь.
– Нам нужны токари, – прихлебнул хозяин кофе из чашечки.
– Я пять лет работал токарем на большом заводе в Германии. У меня есть рекомендации.
На лице фабриканта мелькнуло нечто вроде интереса:
– Ммм… нам требуются главным образом модельщики.
– Я первоклассный мастер-модельщик, – сказал быстро гость.
Хозяин самодовольно пожевал губами:
– Если бы ты был столяром…
– Помилуйте, сударь, я в Америке ровно четыре года проработал начальником столярного цеха.
Хозяин подумал про себя, что он напал на хороший товар, но как бы этот тип не запросил слишком много.
– Все это хорошо, приятель, но нам не нужны люди.
– Я согласен на любую работу, господин.
– Что же, ты вроде неплохой парень, только скажу тебе откровенно: много платить не могу. Да и беру я тебя сверх штата.
– Спасибо, бей-эфенди, согласен и на то, что дадите.
– Мы первоклассным мастерам платим пять лир. Поскольку мы берем тебя сверх штата, самое большее… самое большее… ну, ну… не знаю… пусть будет две лиры в день.
– Спасибо, эфенди, и за это. Две так две!
Хозяин был рад, что клюнуло.
– Да-а-а-а, я еще не сказал, – резко окликнул он, – у нас нет установленного рабочего дня. На фабрике меньше одиннадцати часов никто не работает. Уж потом не ворчи. Бывает так, пожалеешь, сделаешь доброе дело, а потом хлебнешь горя.
– Ничего, бей-эфенди, буду работать хоть четырнадцать, руки не отвалятся.
Хозяин не верил ушам своим:
– Потом не говори, что я тебя не предупреждал. У нас в помещении сыро и темно.
– Ну и что же.
– Да, чуть не забыл: платить тебе буду не сразу, после месячного испытательного срока, если останусь доволен твоей работой.
– Пусть будет так.
– Да, еще одно условие: двадцать процентов из твоего заработка буду удерживать на случай, если ты допустишь брак или испортишь машину.
– Конечно, сударь, вы правы.
– И еще скажу одно. Даю тебе прекрасные машины, а что ты за мастер – не знаю…
– Не знаете, сударь мой.
– И поэтому ты должен внести задаток наличными. Тысячу лир в банк. На всякий случай!
– Честное слово, бей-эфенди, у нас есть дом-развалюха, оставшийся от отца, мы его заложим, и я внесу задаток.
– Раз так, то ступай в цех и сразу же приступай к работе.
Как только бедняга ушел, в кабинет хозяина фабрики вошли два полицейских.
– Бей-эфенди, на вашу фабрику забежал один бродяга, он удрал из сумасшедшего дома. Парень долго был без работы и свихнулся. Мы его ищем.
Тяжелая начинается жизнь, когда тебя уволят с работы. Но значительно тяжелее объяснять любопытным друзьям и знакомым, почему ты ее потерял.
Нет, нет, я не собираюсь рассказывать, что произошло со мной на этот раз. Но обычно я посвящаю друзей в свои беды с надеждой – вдруг кто протянет мне руку помощи, а иногда просто, чтобы облегчить душу. В ответ на это они подвергают меня строгому допросу, стараются докопаться до причины, а потом я же оказываюсь виновником всех своих несчастий. Вот если бы я не поступил так, да не сделал эдак, хозяин никогда не тронул бы меня. Уж раз осмелился на то – значит сам и виноват. Сам виноват! – выносят мне приговор, и на лице у них появляется довольное выражение.
Однажды, размышляя о своих делах, я шел задумавшись по улице. Вдруг кто-то схватил меня за плечо. Поворачиваю голову – Осман Кемаль… Он весело зашагал рядом. Но, увидев мою унылую физиономию, опустил ресницы, словно напялил на лицо маску.
– Я понимаю… – с запинкой сказал он.
Значит, он знает, что меня уволили с работы. Теперь от него не избавишься. Сейчас начнет огород городить, пытаясь доказать мне, что я сам во всем виноват!
Притворное расстройство не вязалось с радостным блеском его глаз, который он не мог скрыть. Я сделал вид, что не понял его «Понимаю…», и спросил:
– Что случилось? Или у тебя какие-нибудь неприятности?
– Со мной ничего не случилось, но я слышал, что ты опять без работы… – ответил он.
– Не беда… – бодро проговорил я, не желая распространяться на эту тему.
– Как же не беда, дорогой… – Он стоял посреди улицы и твердил: «Вах-вах!» – Пошли в кофейню, пропустим по чашечке кофе, и ты расскажешь, как это произошло… – предложил он.
– Нечего рассказывать… – ответил я.
– Как нечего! Смотри на кого ты стал похож. Пошли, пошли! У тебя на душе полегчает, когда расскажешь.
– Словно что-нибудь изменится…
– Ты меня обидел… Разве я тебе не друг?
Мы зашли в кофейню.
– Ну-ка рассказывай, что случилось… – потребовал он, когда мы начали потягивать кофе.
– Хозяин выгнал меня с работы…
– Почему?
– Откуда мне знать. Спроси его…
– Ты опаздывал на работу? – начался допрос.
– Нет, я всегда приходил вовремя.
– Ты не выполнял поручений?
– Не-ет… Он говорил, что доволен мною.
– А может, у хозяина дела пошли плохо? – гадал он, словно решал кроссворд.
– Наоборот, его дела шли отлично.
Подперев рукой щеку, он задумался:
– Ты перечил ему?
– Нет… Я всегда ему поддакивал.
Кемаль начал грызть ногти от нетерпения:
– Хорошо! Ты просил прибавки?
– Нет…
– Ты говорил что-нибудь о нем, может, высказывался неодобрительно…
