Вот он пожаловал собственной персоной навеселе и стал демонстративно крушить всё в доме.
– Сам нажил – сам бью! – комментировал он свой налёт.
Соседи кликнули милицию в свидетели.
Товарищеский суд охладил пыл погромщика.
Да ненадолго.
Ему показалось, что в саду слишком много будет яблок, и он ещё завязь пооборвал и в довершение ко всему обломал ветви.
Чтобы чувствовать себя настоящим героем, ему не хватало ста рублей.
– Не дашь – пеняй на себя! – сказал бывшей жене. – Не тяни! Ты мне тут нервяк не прививай! А то!.. Поздно будет, когда перед глазами засверкает! – предъявил он далеко не туманный ультиматум. – Давай! И я пошёл пинать комара!
Тихон Гурьевич расщедрился.
В обмен на женины деньги он, пошевелив понималкой, дал расписку, что «всё своё уже взял от Журавушкиной А.Е.»
Семья не знала, с чем придёт завтра штатный домашний мучитель.
Ребята стали кавалерами, поступили оба молодца в институт.
У матери забот, чтоб было на автобус обоим да копеек по двадцать на обед.
Но и на старуху цветёт-живёт проруха.
Через три года пришлёпал Тихон Гурьевич.
С повинной.
– Не могу я метаться между двумя семьями, как свинья на верёвочке. Мне за пятьдесят… Спокину я свою репризку…[27] Каюсь, шёл к ней – был в коматозе! – щёлкнул себя по горлу. – Надоел мне её вечный рыбкин суп… Давайте не разгребать семейную помойку и будем доживать вместе. Виновата ты, дражайшая, что я уходил… Никогда слова мне поперёк не кинула. А зря… Теперь ты видишь, «сколько же дров может наломать мужчина, если его не пилить!» Мы люди с понятием, секучие… Кто старое помянет, тому что угодно долой. Извините, я больше не буду.
Чудо не состоялось.
Старался дедушка Тихон быть семьянином, но сорвался.
Нашли фото любовницы.
– Отдайте! – с тигриной страстью вопил «ветеран сексуальной революции». – Я храню для памяти!
Ему было популярно разъяснено, что в таком случае лучше иметь дело с оригиналом, нежели с бумажной копией.
– И зачем тебя принесло?
– Чтобы свернуть вас в бараний рог и взять свою долю. Я всё равно отниму у вас одну комнату. Сюда будут ходить мои женщины. Я ещё ничего, – кокетливо рекламировал себя трухлявый сексуал-демократ,[28] с которого сыпался песок в доказательство того, что он уже ничего. – Будут ходить! И не пикнете. Не то я из вас трупы поделаю. Или химикатами укатаю. На выбор. Когда буду уходить, всё перебью своё нажитое. Сничтожу сад!.. А сам, может быть, даже повешусь. Напишу – вы довели!
11 января 1967
Осмотрщик вагонов Иван Иванович Сусекин в нерабочее время совершил подвиг.
Три минуты пролежал под идущим гружёным товарняком, прикрывая полой плаща какого-то сорванца – заигрался на путях.
Спокойно жили герои только до утpa.
На пороге детсада Сашку расцеловала воспитательница Ольга Ивановна и повела к себе в кабинет, куда прежде водила лишь когда нашкодит.
– Сашенька! Да знаешь, кто ты!?
– Сашка Жмеринка.
– И?
– Дальше не знаю.
– Герой! – В порыве нежнейших чувств Ольга Ивановна гордо припечатала оттиск алых губ к щеке мальчугана и усадила рядом на рыжем диване. – Герой! Рассказывай, как получилось?
Сашка независимо шмыгнул носом.
– В мёртвый час скучно было, и я убежал ходить по рельсам. Чужой тощий дяденька запал на меня… Тут что-то страшно засвистело над нами. Поезд!.. Ну, поезд прошёл. Дяденька поднял меня за ухо, покрутил… Да больно!.. Чуть не открутил… Я показал ему язык: «Длинный, как дядя Стёпа, а дерёшься!»– и побежал домой.
Воспитательница поморщилась:
– Не то, Сашуля! Ты умаляешь роль детского сада в твоём героическом воспитании! Как это так тебе скучно в часы покоя? Вот что будешь говорить: «Мне не хотелось уходить из сада, но пришла мама и увела. Она была очень занята и послала меня за хлебом. Я так торопился, что не заметил поезда. Меня героически прикрыл своим плащом дорогой Иван Иванович Сусекин. Кто он? Передовой осмотрщик вагонов, ударник коммунистического труда, заместитель председателя месткома…»
Сашка съёжился:
– Я не запомнил.
– Надо, надо… Дальше: «Лежу я, товарищи дети, под поездом и горжусь, что есть у нас такие отважные люди, как Иван Иванович. Храбрость в нём развили в нашем детском саду № 2. В своё время он охотно – заметьте, охотно! – ходил в наш садик и воспитывался… После подвига мы, конечно, пошли в магазин. Я помнил, за чем шёл… Иван Иванович нёс хлеб. Дома при расставании я горячо поцеловал его. Мама даже чуть не заплакала. От впечатления. Дорогие ребята! Мужество, внимание к старшим, любовь к ним привиты мне в детском саду. Дети, слушайте воспитателей. Они желают нам добра».
И началось триумфально-воспитательное шествие Сашки Жмеринки и Ольги Ивановны по детским садам города.
Тон задавала Ольга Ивановна.
Она сажала Сашку как вещественное доказательство за красный стол, сама становилась рядом и гордо говорила:
– Дети! К вам в гости приехал самый маленький герой нашего города Саша Жмеринка. Он пролежал под идущим тяжеловесным поездом три минуты. Какое мужество! Таким он растёт в нашем саду. А я его воспитательница. Я подробно расскажу про его подвиг.
Сашка оказался поразительным либералом.
Он не уличал Ольгу Ивановну в том, что она важно откусывала от его пирожка славы.
Несформировавшаяся публика мёртво слушала и, не понимая, чего же хочет Ольга Ивановна, с замиранием глазела на легендарного Сашку.
А он из президиума, где восседал одиноко, а порой с местной воспитательницей, строил ей, детсадовской публике, гримасы: высовывал ехидный язык, выворачивал веки, навязывал из-под стола кукиши с маслом…
Победителя же не судят!
Зато Ивану Ивановичу очень не повезло с подвигом.
Утром он сунул свёрток с обедом в карман и уже на выходе из дома услышал о себе из-под тюлевой покрывалки, ниспадавшей с орехового «Рекорда».
Впорхнул преддомкома:
– Ай! Ван Ваныч! Нехорошо-с! Живёшь за стеной, а я узнаю о тебе только по приёмнику. Не обессудь… Р-р-рра-азочек!..
– Да ты, Михалыч, спятил! Нам ли целоваться, старым колышкам!
Как Иван Иванович ни отбивался, пред, всё-таки улучив момент, яростно лобызнул его за ухом и облегчённо вздохнул, смахнув чистую гордую слезу:
– Жив!.. Я сейчас хотел кликнуть в твою честь собрание-молнию жильцов. Да нельзятушки утром. Вот номер… К пяти – в красный! Я подготовлю вечер «Герои живут рядом!!!»
В красном уголке негде пятку поставить.
Сам Поддубный не протиснется к целевой стенновке домкома «Он из нашего подъезда шагнул в бессмертие!»
Ивана Ивановича усадили за высокий стол.
Он рвался сказать, что и через сутки сердце всё никак не переберётся из пяток в грудную клетку. Что и сейчас дрожат поджилки, и ни в какое бессмертие он шагать не собирается.
Но ему не давали открыть рта.
– Ивану Ивановичу – слава! – темпераментно и гнусаво всё время выкрикивал кто-то лозунг со стены.
Жильцы, низко склонив головы, жали Ивану Ивановичу руку и строго по очереди держали слово.
Домой он приплёлся в полночь. Расстроенный, как старый рояль после эстрадного концерта, и не уснул до утра от первой встречи с жестоким бессмертием.
В депо его продвинули как авторитета в комитет по трудовым спорам, в товарищеский суд, избрали председателем чёрной кассы. Сразу пришла куча приглашений выступить в доме отдыха[29] перед пожизненно заключенными, в клубе голубеводов, в каком-то обществе по распространению каких-то знаний и ещё где-то.
О том, как осмотрщик вагонов вдруг обернулся героем, пожелали узнать и школьники. Они стали приглашать его и Сашку. Повязывали галстуки и не отпускали до петухов.
Молодая поросль на встречах намертво стояла, докапываясь до корней героизма.
Сашку обещали дома поколачивать, а Иван Иванович сознательно рвал на себе последние волосы.
Но не смел отказать.
Иван Иванович до того навстречался – слёг.
В больнице раскусили, кто он и организовали встречу медперсонала и всех хворых с почётным больным.
Кровать Ивана Ивановича подняли на пиленые чурки, синее одеяло заменили красным.
Он не мог сидеть. Лежал с полотенцем на лбу, меланхолично выбросив слабую руку поверх красного одеяла, а все подходили, преданно её тискали и говорили, говорили, говорили…
Каждый халат не забывал пригласить на встречу к себе по месту работы.
Закончились смотрины, Иван Иванович отчаянно швырнул мокрое полотенце за диван и – домой.
Дома ждал воз писем.
Ну да, от пионеров и пенсионеров, наиболее любопытной категории рода людского. Они допытывались, о чём Иван Иванович думал, бросаясь под непустой товарняк: о Матросове, о жене, о детях. Интересовались, как учился, что любил читать. Читал ли Мопассана в пятом классе и какое влияние тот оказал на отделку его характера. Как относился к родителям, был ли бит, если да, то за что и как именно.
