- Ишь ты какая петрушка! Пишут, что к немцам на пополнение сюда, под Ленинград, прибыла из Испании "Голубая дивизия". Гляди, Федя, и твои испанцы тоже против нас.
- Что ты говоришь?! - закричал Мартинес. - Мои испанцы?.. Как ты посмел назвать этих подлецов моими?!
Иван Адамович понял, что сказал глупость, а Фернандо, задыхаясь от ярости, повторял:
- Как ты посмел?! Нет, ты мне больше не друг.
Он не разговаривал с Нагорным до самой его выписки.
Иван Адамович уходил от нас вечером. В старой застиранной гимнастерке, в кирзовых сапогах бродил он по палате, прощаясь с каждым из нас за руку.
Наконец он подошел к Мартинесу.
- Послушай, Федя, - тихо сказал он, - прости ты меня, расстаемся ведь.
Мартинес посмотрел на него темными горячими глазами.
- Эх, Хуан, Хуан, - вздохнул он и протянул Нагорному правую руку, быстро запустив левую в тумбочку.
Иван Адамович долго не выпускал руку Фернандо, а Фернандо левой рукой вынул из тумбочки кусок черного каменного хлеба - весь дневной паек целиком.
- На, Хуан, возьми!..
- Что ты!.. Что ты, Федя...
- Возьми, - жестко повторил Фернандо. - Тебе за нас двоих действовать надо.
Иван Адамович взял нетронутый дневной паек хлеба, на минуту отвернулся и, когда встретился снова глазами с Фернандо, сказал:
- Я ее, Федя, до конца войны сохраню. Увидимся - вместе съедим.
Не знаю, смог ли выполнить свое обещание Иван Адамович. Ни его, ни Фернандо я больше никогда не встречал.
1
Это было на шестой год после окончания войны.
Утром в воскресенье в квартире все еще спали и только тетя Лиза, рыхлая, большая женщина, посудомойка одной из столовых, гремела кастрюлями на кухне.
Сначала Рыков услышал ее резкий, визгливый голос: "Топаешь, лешай, носит вас тут". Затем без стука в дверь в комнату ввалился Сашка.
Он окинул быстрым, цепким взглядом маленьких черных глаз все вокруг себя, подошел к окну, долго всматривался в желто-серое марево тумана, в котором плавали купол Исаакия и шпиль Петропавловской крепости.
- Высоко живешь, - неодобрительно сказал он, - пока поднимаешься, паспорту срок выйдет.
Сизые, зобатые голуби важно разгуливали по балкону.
Он пренебрежительно посмотрел на голубей: "Откормили жеребцов, гадят только!" - и отчаянно свистнул.
Голуби, захлопав крыльями, взлетели. Он еще раз свистнул и, сунув Рыкову широкую короткопалую руку, сказал:
- Волнухин, Сашка.
- Рыков, Геннадий.
Потом они долго пили чай. Расстегнув старый, потрепанный ватник, под которым оказалась застиранная солдатская гимнастерка, и сдвинув на затылок пехотную фуражку с выцветшим красным околышем, Волнухин громко грыз сахар длинными желтыми зубами, приговаривая:
- Так, говоришь, руку потерял в Отечественную. Это еще хорошо, что левую. Но все равно, Геннадий, учти, пока солнышко греет, ты себе пан-атаман, а, гляди, ударит зима - крути, верти, без Сашки не обойдешься. С одной рукой на такую верхотуру дрова не попрешь, а Волнухин тебе враз цельный воз приволокет. Не веришь? Зря. Это я так из себя невидный, а силенки хватает. Раньше, когда я парнем был, троих на одну руку брал. Плесни-ка еще чайку: уважаю эту травку.
Звонко причмокивая губами, он рассказывал:
- Я тебе вот что скажу. До войны я в деревне большим человеком был. В газетах меня, как тракториста, другим в пример ставили. Девки любили - жуть! Чисто одевался, мордочка кругленькая, гладкая. И на фронте я не последним был. Служил я в разведке артиллерии. Понял? Командование мне самые ответственные задания доверяло. Капитан Сорока, наш комбат, меня чудо-богатырем звал. Мы с ним от самого Ленинграда до Берлина дошли. Там его и ранило. Выдающаяся личность был. Наверно, теперь уже генерала достиг. И другие ребята стоящие. Фронтовая дружба, сам знаешь, цены ей нет. Расстались мы, обещали переписку держать и, в случае чего, друг друга из беды вытаскивать. Да вот только разметала нас жизнь в разные стороны. Он где - не знаю, а я вот тут болтаюсь.
- Почему же ты, Саша, не едешь домой? - спросил Рыков. - Многие вернулись.
- Не то время. В деревне, я так считаю, теперь без образования - никуда. Много не ухватишь. Будь у меня семь классов - другое дело. А в городе нам, гужбанам, простор есть. Кому дровишки на шестой этаж поднести - Волнухин. Кто переезжает, мебель перетащить надо - обратно Волнухин. Деньги живые платят, кладут в лапу со спасибом.
- И не скучаешь по родным местам?
- Бывает. Только некогда скучать. Добытчик я. Семейство у меня: Катя с дочками от первого мужа и Вовка совместный.
Вспомнив о семье, он вдруг заспешил, застегнул ватник.
- Потребуюсь - придешь. Дворники укажут, где проживаю.
У двери он остановился и попросил:
- Дай-ка мне сахара для Орлика. Ох и конь у меня! Не конь - огонь.
Высыпав полкулька сахара в карман, он еще раз стиснул Рыкову руку, сказав: "Существуй!" - и ушел.
Вдогонку ему понесся скрипучий, визгливый голос тети Лизы:
- Наследил, разорва, носит вас тут.
Вскоре Рыков познакомился со всем семейством Волнухина. Морозы ударили внезапно, и пришлось вспомнить о недавнем госте.
Спустившись как-то во двор, Рыков спросил у дворничихи тети Нюры, где живет Волнухин.
- Там вон его палаты, - ткнула она метлой в неопределенном направлении. - Только вы лучше узнайте у Вовки, дома ли он... Вовка, Вовка! - закричала она. - Подь сюда!
На ее голос отозвался худенький большеголовый мальчик, игравший с другими ребятами во дворе. Он подбежал к Рыкову, слегка волоча левую ногу.
Стоило только взглянуть на него, и можно было без труда убедиться, что это сын Саши Волнухина. Он был такой же крутолобый и круглолицый, как отец.
- Папка дома? - спросила Нюра.
- Не знаю, - угрюмо ответил мальчик.
- Проводи дяденьку, - приказала дворничиха, - да скажи матери, пусть тебя умоет и куртку зашьет.
- Что у тебя с ногой, ушиб где-нибудь? - спросил Рыков, когда они с Вовкой шли по двору.
- Нет, я такой с рождения, - не по-детски серьезно ответил Вовка.
Комната, где жили Волнухины, была разделена на две части. В передней половине находилась круглая железная печь, обеденный стол, топчан и ученический столик, в задней - высокая кровать под атласным одеялом с горой подушек, платяной шкаф и узкая солдатская койка.
Дома Саши не оказалось. Рыкова встретила молочно-белая женщина лет тридцати пяти, похожая на снежную бабу, которой только что коснулось весеннее солнце. Тронулись и стали терять форму крутые плечи, поплыли бока, а женщина, все еще красивая, заманчиво улыбалась ленивой и стыдной улыбкой. Это была Катя, жена Волнухина.
- Ходить он где-то, - медленно пропела Катя, прикрывая зевок пухлой, в ямочках рукой. - Наобещает людям, а потом и гоняются за ним.
- Тетя Нюра велела, чтобы ты мне куртку зашила, - сердито буркнул Вовка.
- Велела! - засмеялась Катя. - Тоже выискалось начальство. Тебе что шей, что не шей, все равно порвешь. Хочете - обождите его, - обратилась она к Рыкову, - может, и явится скоро.
Рыков отказался. Жара в комнате и сытый, сонный покой этой женщины навевали на него душную дремоту.
- Ладно, скажу, чтобы пришел к вам, как прибудет, - пообещала Катя и, лениво растягивая слова, велела сыну: - Вовка, проводи!
На лестнице Рыкову и Вовке повстречались две девочки. Одна из них - лет пятнадцати, высокая, светловолосая, с маленьким пухлым ртом, другая - года на два младше, тощая, плосколицая, в больших очках с толстыми стеклами.
- Куда шлепаешь, Вовка? - спросила старшая девочка.
- На кудыкину гору, - сердито отозвался Вовка.
- Подожди, я тебя умою, - предложила младшая девочка, и некрасивое лицо ее осветила добрая застенчивая улыбка.
- Успеется, - степенно сказал Вовка и потянул Рыкова за собой.
На улице подле продуктового магазина стояла лошадь, запряженная в телегу, на которой восседал Саша. Заметив отца, Вовка кинулся к нему. Волнухин взял сына на руки, и, когда я подошел к ним, Вовка уже держал в руках вожжи, покрикивая:
- Ну, пошел!
- Гляди, какой у меня парень, - заулыбался Волнухин, - весь в меня, тоже, как батька, хочет быть возчиком. А конь мой нравится? Другого такого во всем Гужтрансе нет. Смотри - грудь, а бабки! Жаль только, что казенный, не свой! Закурим, что ли?
Взяв у Рыкова две папиросы, Волнухин одну положил за ухо и, закурив другую, стал размышлять вслух:
- Я вот все думаю, Геннадий, у тебя знакомства есть. Может, разрешат нам с тобой лошадку приобрести?
- Не выйдет, Саша.
- Жаль. А то зажили бы. По нынешним временам конь - это, соображать надо, богатство. Имей такого зверя, живи не тужи. В подсобных хозяйствах пахать - это раз, лес возить кому, кто строится, - это два... Много кое-чего сотворить можно. Так не выйдет, говоришь?
- Нет, Саша, - сказал Рыков.
- Ладно, обойдемся, Волнухин своим рукам везде приключения найдет. А где ты Вовку прихватил?
- Я у вас дома был.
- Поедем, папа, - потянул Сашу за рукав Вовка.
