- Что же ты про своего дружка-приятеля не спрашиваешь? - сказала тетя Лиза. - Интересуешься ведь?
- Конечно.
- Нету его больше в нашем доме, не проживает он у нас. Как ты уехал, вскорости и он исчез. Наискосок пошла вся его жизнь. Ездить на лошади он перестал, тяжести таскать не мог, здоровье не позволяло. А Катька его, знаешь ведь, это не баба - прорва. Вот он, твой Сашка, и подался на барахоловку. А к этому занятию он негодный. Запутали его барахоловские волки, и попался он с ворованными вещами. Не знал он, что это за вещи, откудова они, а все равно отвечать пришлось. Забрали его. Больше году отсидел. А Катька себе другого мужика нашла. Пожилой, правда, и с лица страшный, но денежный - могильщиком на Серафимовском кладбище состоит.
Когда Сашка вернулся домой, все ждали - прихлопнет он Катьку, а он пришел и сказал: "Я противу тебя, Катя, ничего не имею, потому что теперь я уже не добытчик для вас". Ушел он из дома, поступил в кочегары, месяца два жил в котельной. Там, говорят, и разыскал его один старинный знакомый. Фамилия у него какая-то птичья, не припомню.
- Может быть, Сорока, тетя Лиза? Капитан Сорока?
- Ну да, вроде. Только не военный он. Слышала, где-то в совхозе директором. Забрал этот Сорока Сашку с Вовкой и айда в деревню.
- Так больше и не появлялся?
- Не был. А Катьке все денежные переводы шлет. Трать, мол, не стесняйся, на себя и дочек.
Тетя Лиза умолкла, задумалась и тихо, будто для одной себя, сказала:
- Может, и вышел он на правильную дорогу?
И вдруг, резко махнув рукой, визгливо вскрикнула:
- А ну те, лешай, отрываешь разговорами от дела! - и сердито загремела кастрюлями.
Слово это иностранное. В словарях оно объясняется так: изображение мертвой природы, комбинация фруктов, битой дичи и предметов домашнего обихода.
Слова "натюрморт" Алексей Федотович Лошкарев не знал. Так же неизвестны были ему и другие нынешние слова: эскалация, акселерация или, скажем, симпозиум.
Если бы Алексея Федотовича спросили, что такое мертвая природа, он не сумел бы ответить. Не знал он такой. Живыми были березы, яблони, вишни. Подобно людям, они росли, болели, старились и умирали. Жило озеро. В тихую погоду ветерок, перебирал волны, как струны гитары, и в плеске воды слышались Алексею Федотовичу звуки старинных городских романсов. Жили на том берегу бывшие емельяновские покосы, бурые осенью, буйно-зеленые летом. Жил шалаш, к которому во все времена года ехали люди из разных стран света.
Не только озеро, деревья, море, шумевшее за железной дорогой, жили и вещи в бревенчатом доме, сделанные руками отца Лошкарева.
В этом доме когда-то жила большая семья, и все они - отец, двое старших братьев, сестра и подросток Алеша - работали на заводе в Сестрорецке. Отец умер, поделили дом. Умерла мать, умерли братья и сестра, и сейчас только часть дома принадлежала Алексею Федотовичу - четыре небольшие комнаты. В двух из них жил он со второй женой Аделаидой Павловной, в третьей - дочь Галинка или внук Костя, приезжавшие на летний отпуск. Четвертую комнату Лошкарев сдавал дачникам.
В двух лошкаревских комнатах вещи, сделанные отцовскими и его руками, жили своей собственной жизнью. Ящики пузатого комода ворчливо скрипели отцовским голосом, круглый маленький, но очень поместительный стол так и предлагал усесться вокруг него... Этот стол Алексей Федотович сработал в первые дни семейной жизни, когда был счастлив и молод. Над кроватью висел коврик, вытканный покойной женой. На коврике по пруду плыли белые птицы, очень мало похожие на лебедей. Коврик смеялся и пел, как смеялась и пела когда-то Шура. Были вещи, привезенные Аделаидой Павловной из города: телевизор, сервант, шкаф под красное дерево. Эти вещи не имели своего лица, они были похожи на все другие телевизоры, шкафы и серванты. К телевизору Алексей Федотович относился снисходительно - умная, тонкая машина, такую ему не собрать. На сервант и шкаф поглядывал с недоброй усмешкой. Они сделаны наспех, кое-как людьми, ничего не понимавшими ни в дереве, ни в полировке. Зная, что Аделаида Павловна любит эти вещи, Лошкарев не говорил о них дурного. Пусть стоят, если они нужны и нравятся ей.
С Аделаидой Павловной Лошкарев познакомился чуть больше года назад. Она сняла у него Галкину комнату - ни Галка, ни Костя не смогли приехать - и прожила все лето. Аделаида Павловна недавно потеряла мужа. Умер он внезапно от инсульта, вскоре после того, как они отпраздновали тридцать пять лет супружеской жизни и надеялись жить еще и еще.
Потеряв мужа, Аделаида Павловна страдала, болела, чуть было не угодила в психиатрическую больницу, но младшая сестра Антонина забрала Аду к себе и выходила ее.
Тогда Аделаиде Павловне было пятьдесят восемь, Антонине - сорок три. Посторонние люди, видя их вместе, находили, что они похожи: мягкие, чуть вздернутые носы, прямые короткие брови, вьющиеся волосы - черные, с сильной проседью у старшей сестры, каштаново-рыжие - у младшей. Глаза у них были разного цвета. У Аделаиды Павловны - голубые, всегда чуть испуганные, у Тони - серые, с золотистыми крапинками на радужной оболочке. Эти крапинки разгорались огоньками, когда Тоня смеялась, и гасли, если ею овладевало плохое настроение.
- Знаешь, Тонь, - как-то сказал ее муж, Леня, - пожалуй, ты - второе издание Ады, только улучшенное, нет, даже не так. Скорее, у вас одинаковые обложки, а содержание разное.
Разными были и жизни, прожитые сестрами.
Аделаида Павловна, не считая войны, когда она с мужем эвакуировалась на Урал, не выезжала дальше Токсова. Тоня объездила всю страну: жила в Москве, Самарканде, на Курилах, в больших и маленьких городах, отмеченных еле заметными точками на географической карте.
За свои сорок три года она переменила несколько профессий: была актрисой, учительницей, медсестрой, сейчас сотрудничала в одной из газет.
Первый муж Тони, красивый, бездарный артист периферийного театра, бросил ее ради главного режиссера, стареющей актрисы в областном центре. Театр перестал интересовать Тоню. Не хотелось произносить со сцены чужие красивые слова, играть в чужую ненастоящую любовь. Оставив театр, Тоня уехала на Дальний Восток, завербовалась в геологическую партию. Там вокруг Тони были молодые, красивые люди. С ними она дружила легко и весело, заражая всех своей бодростью. Многие ребята сходили по ней с ума, а она вдруг вышла замуж за чистенького, славного лейтенанта Володю Уханова, о котором говорили, что он звезд с неба не хватает и поэтому не видать ему как своих ушей больших звезд на погонах. Вместе с Володей Тоня скиталась по лесным и степным гарнизонам, внося азарт жизни в эти заброшенные богом места. Не только средний, но и высший комсостав завидовал Володе, у которого была такая жена. Тоня, как острили ребята, "поступила" Володю в Академию, потом поехала с ним на границу, родила ему сына, но ребенок явился на свет мертвым. Спустя две недели в схватке с перебежчиками убили капитана Уханова.
Леню Козырева, нынешнего, третьего мужа, Тоня любила с отчаянной радостью. Она вышла за Леню, когда ему было тридцать, а ей тридцать пять лет.
И ничего, казалось, не было привлекательного в Лене. Маленький, на три сантиметра ниже Тони, мужичок, с непримечательным серым лицом. Леня Козырев отличался от прежних мужей Тони лишь тем, что у него был талант.
Это признавали все художники. "Козыревский мазок", "козыревский свет", "козыревская перспектива" - произносили они эти и другие одним им понятные слова.
Леня Козырев писал натюрморты.
- Почему ты пишешь одни натюрморты? - как-то в начале их семейной жизни спросила его Тоня.
- Натюрморт - это вещь, - сказал Леня.
Мастерская Лени была завалена натюрмортами. На полотнах было столько яблок, лимонов, груш, огурцов, помидоров, столько графинов, блюдечек, чашек, кувшинов, блюд, что их хватило бы не на одно пиршество. Одни из этих полотен валялись где-то в углах, другие были повернуты лицом к стене, многие, недописанные, стояли на мольбертах. И среди всего роскошества красок ходил маленький человек, владелец богатства, которому он один знал цену.
Писал он порой с мукой и болью, порой впадал в яростное вдохновение и каждый раз, когда кончалась работа, говорил:
- Не то... Не так...
Выставлялся он редко. Устроители выставок не очень-то жаловали натюрморты, а он не пытался уговорить их.
Кроме натюрмортов, казалось, ничто не интересовало Козырева. Безразличен он был к пище и одежде, готов был ходить в театр и в гости в заплатанных джинсах, рубахе, перемазанной красками. Огромного труда стоило Тоне затаскивать его в магазины, покупать ему костюмы, рубашки, туфли, заставлять его вести "цивилизованный образ жизни". Иногда она ссорилась с ним, покрикивала на него, но ее притягивал этот одержимый искусством человек, столь равнодушный к вещам, которые уже начали вести наступление на людей, заслоняя от них подлинную красоту мира. Тоня работала в газете, писала очерки для радио и телевидения, сочиняла статьи для журналов, трудилась с бешеной энергией, чтобы ее Леня мог сидеть в захламленной мастерской и делать то, что он считал нужным.
