Весь ужас в том, что говорю текст этого ублюдка. Разве можно сегодня это говорить со сцены? Актер! Актриса! Само слово волнует, как жизнь. Мы не виноваты. Нам пишут. Слишком часто мы слышим: «Боже, какую ерунду вы несете со сцены! Что вы поете? В какой картине ты снялась? Ты там такое несешь!»
Любовь! Самоотверженность! Это сегодня никого не волнует. Надо сказать то, что у каждого накипело, то есть нагорело. И он думает об этом, хотя высказаться еще не может. А ты уже говоришь. А ты уже несешь со сцены и слышишь, что несешь, видишь счастливый смех зала. Не оттого, что это не смешно, а оттого, что это попало в цель. В больную точку. Какое счастье для актера быть выразителем дум сегодняшнего зрителя…
Опять чушь! Господи!
А наш зритель все про себя знает. Он встал рано утром, поехал на работу, ругался с начальством, старался выполнить что-то, умылся, переоделся, приехал с работы, включил телевизор, где ему показываем мы, как он встал утром, поехал на работу, ругался с начальством, старался выполнить что-то, умылся, переоделся, приехал домой, где включил телевизор… где мы ему показываем, как он встал утром, поехал на работу… Он же после этого, естественно, не сможет работать! Будет все время оглядываться, чтоб какой-нибудь автор заживо не описал.
Люди хотят возвышенного, но чтоб через это как-то просвечивала наша жизнь, а то уж совсем о постороннем. Как сейчас… Вон… Смотреть страшно… Сколько я воюю с авторами. Дайте мне жизнь, и я сыграю! Я хочу видеть влажные глаза. Я хочу слышать звенящую тишину, прерываемую вздохами… то есть всхлипами, нет вздохами (за кулисы), как там написано? Вздохами. Я должна выйти к людям и сказать что-то очень важное на их языке, (за кулисы) что?.. Почему на своем? На их языке… А как там написано? Что? На чьем?!. Чушь это все! Никто не реагирует! Они сидят и не реагируют! Плевала я!.. Писать надо! Талант надо иметь! Можете не писать – не пишите! Бочки грузите! Ищите успех на железной дороге, здесь вы провалились! Они не реагируют, тут надо пошутить… Я чувствую… (За кулисы.) Чего сказать?.. Какую шутку?.. Ну и что в этом смешного? Еще раз… Откуда?.. А поприличней ничего нет? Бред, мура! Могу попробовать, но вас посадят в тюрьму за непристойность!
(В зал.) Автор говорит, где-то здесь в тексте есть шутка… Если долго говорить то, что никого не волнует, можно попасть в сумасшедший дом… Ну и что? Это тупо… Они правильно не реагируют…
Спокойней всего на душе у того, кто непрерывно волнует публику.
Чушь! Один какой-то улыбнулся. Вот я хочу, чтоб вы так полчаса пытались рассмешить публику! Вова, уйди! Мама уже час не может рассмешить публику. Тебе не надо на это смотреть. Мама связалась с идиотом. Он знаешь что маме предлагал?.. (За кулисы.) Нормальный зал сегодня… Они разве из этой организации? Да нет, просто купили билеты и пришли… Нет, нет, это не почтовый ящик, их можно рассмешить, там еще много текста о мыслях актера, а здесь нужно рассмешить. Иначе они слушать не будут. Интерес упал… У меня в первую очередь.
Он так часто делал то, что ему не нравилось, что, когда это ему понравилось, он понял, что занимается не своим делом… Лучше… Трое улыбнулись… Еще… Когда мы добьемся, что руководитель, специалист и интеллигент будет один и тот же человек… мы постараемся, чтоб он нам сказал: «Спасибо, ребята!» Да… Закрепили… Актер должен говорить на одном языке со зрителем… И не надо открывать Америк. Что волнует актера – волнует всех. Не надо жить придуманной жизнью, не надо со сцены сообщать технологию сварки вытяжных устройств. Это слишком дорогое удовольствие – строить театр, собирать людей и сообщать им о плохой работе самоходного шасси.
Боже, что я говорю!.. Там так и написано?.. В последний раз я это несу… (За кулисы.) Здесь надо растрогать, не можете?.. Ах, вы юморист. Вы не понимаете женщин. Какую чушь я несу с этим ша́сси… или шасси́? Я их в жизни не видела и видеть не хочу. Сами вы самоходное шасси. Я женщина, я должна говорить, как женщина. Я не могу про самоходное шасси. У меня другое все внутри и снаружи. А этот бред про вытяжные устройства… В каком смысле, каком?.. Вытяжное устройство я произнесла с иронией. Я не знаю, что это такое. Если б я это хоть раз видела, я б могла и без иронии, я думаю, это какая-то гадость. Это что-то из больницы?
(За кулисы.) Не надо мне больше шептать. Уйдите! Вообще! Я буду говорить сама… Я, кажется, заболеваю. Неимоверно болит голова. Наверное, об этой чуши мой автор сказал: «Женщин умных не бывает, есть прелесть какие глупенькие и ужас какие дуры». Я, видимо, ужасная дура, но я женщина! Я создана, чтоб нравиться, и больше ничего не умею. Я даже сама понимаю, что, когда говорю, многие не слушают меня, а рассматривают. И к этому надо быть готовой, надо быть готовой, чтоб нравиться всем и любить одного…
У меня, как у каждого из сидящих здесь, есть муж, и не напрасно. Есть два маленьких сына, и им надо делать все, что делает каждая мать, и никто за меня не сделает, прислуги у нас нет. А быть красивой все трудней и смешить все невозможнее. Они так же часто болеют, как и у других. Они то же самое едят, что у всех. В таком же доме живут и часто говорят гадости, услышанные во дворе.
Что-то гладишь в актерской уборной и прислушиваешься к тому, что идет на сцене, чтоб не пропустить свой выход, чтоб успеть и тут и там.
Трудно выйти и поменять глаза, чтобы, когда играешь королеву, не было в них штопки и глажки. Чтоб люди не поняли, что мы живем одинаково, чего и добивались, чтоб люди поняли, что нечего искать возвышенного, ибо мне так же не хватило молока и надо успеть в другой магазин, трудно заслонить собой проклятый быт, который и есть жизнь, хотя нас часто учат, что вот быт заедает, а жизнь радует. И живешь, не добираясь до жизни, в музей не сходишь, в театр не попадешь, книгу не достанешь и сидишь весь в быту, как в поту. Особенно женщина!
Трудно есть одинаково, одеваться одинаково, жить одинаково, думать одинаково и ничего при этом не потерять. Особенно женщине! Ей нужна безмятежность, ей нужно умение тысячи мастеров и внимание одного, ей нужно, чтоб при самой большой семье взгляд ее был чист и беззаботен и готов к удивлению… Тогда она приковывает к себе, и из-за таких женщин мужчины идут на смерть. Нельзя нам с такой настойчивостью преобразовывать женщин в мужчин. И мне нужно где-то взять эти силы и сделать этот шаг от жизни к искусству, чтоб овладеть вашим вниманием, я делаю этот шаг и, простите, перед вами…
(За кулисы.) Вроде получше… Вроде ничего… Да?.. Мне кажется, чуть больше трагизма… Это трогательно, но еще не то… Мне нужен трагизм… Почему же в следующий раз? И я готова, и публика разогрета… Мы все настроились… Еще б чуть-чуть… Как-то уже слеза закипела…
(В зал.) Ну, он не может… Хорошо. В следующий раз, простите!
(За кулисы.) Как?.. Там нет слова «простите»? А как? До следующего раза… Извините… Ага, извините… А «до свидания» есть? Нет, все!..
Неистовая любовь в сорок пять лет. Конский топот пульса. Неистовая боль в груди, подтверждающая, что любовь – только в сердце. Таблетки против бессонницы, фантазии, унижения. И отражение, отражение в таких чужих, родных глазах. Эту беспомощность и бессилие вам не опишут. Это на одних восклицаниях.
Все ищут вашу волю и принципиальность, которые всегда здесь были. Если вам повезет и вы обладаете несколько раз вашей любовью в виде других женщин, тогда не открывайте глаз и целуйте, целуйте ее и плачьте. Только пусть не отвечает, чтобы вы не догадались. Чтобы этого избежать, не ходите провожать пароходы, говорите только со старыми лошадьми. Ничего, ничего, удовольствие от беседы и некоторая доля езды вполне вам по сердцу и по карману. Зато вы остаетесь. Вы остаетесь. Хорошо своим большим животом толкать такой же, преданный и молчаливый.
Вы берегитесь всюду, хотя она не всегда вас подстерегает. Для этого вы должны вызывать интерес. Вы должны быть умны, или элегантны, или талантливы, или известны. Если вы не вызываете интереса, вам ничего не грозит. Идите домой, включайте телевизор, качайте на коленях дочь, несущую в себе гибель вашему сверстнику.
Гласность – главное. Теперь же все ясно.
Однажды мы с другом кого-то из нас провожали на поезд в деревню. То ли на Владимир, то ли на Казань.
Пока не было объявлений, мы беседовали мирно.
Потом началось: «Объявляется посадка на поезд пятьдесят один.
Посадка производится с пятой платформы».
Толпа с мешками кинулась туда.
У пятой платформы поезда не было.
Затем последовало объявление: «Продолжается посадка на поезд пятьдесят один». Толпа с мешками заметалась по вокзалу.
«Заканчивается посадка на поезд пятьдесят один. Провожающих просим покинуть вагоны».
Какие провожающие?! Толпа очумела.
А из репродуктора картавило: «Через пять минут поезд номер пятьдесят один отправляется с пятой платформы».
