— Правда?
— Правда.
У меня начался приступ бессильной ярости. Она опять заговорила:
— Если хотите, мы можем остаться друзьями.
— Большое спасибо, — иронически отозвался я.
— Тогда прощайте.
Я не ответил.
— Прощайте, — повторила она.
— Ваш покорный слуга, сударыня.
Щелчок. Она повесила трубку.
И опять я ни черта не понимал. Что происходит? Я был не в силах постичь ее. Она напоминала обманчивый калейдоскоп… или апрельскую погоду. Я словно попал внутрь детектива. Безразличен я ей? Небезразличен? Совсем я ей противен? Или не совсем? А может, все это — только оттягивание безусловной капитуляции, изощренное продление мук, чтобы наслаждение потом было бесконечным? Или она и впрямь думает так, как говорит? И что за странный интерес к шефу? И к чему эта забота о Вашеке?
Сплошные вопросы, и от них мне делалось настолько мерзко, что я не мог сейчас ломать голову над ответами. Я набрал номер дирекции «Зверэкса» и назвался товарищем Новаком. Я никак не могу дозвониться до товарища Серебряной. Товарищ Серебряная должна была сегодня выехать в Либерец. Она уже выехала? Нет, товарищ. Они едут только вечером. Позвоните на добавочный тринадцать. Тринадцать! Ах, вот оно что! Что вы сказали? Нет-нет, я ничего не сказал. Я попробую дозвониться. Спасибо.
Значит, она не обманула. Значит, все опять, как вначале. Нет, хуже, чем вначале. Я абсолютный новичок во всем, что касается барышни Серебряной.
Вахтер в театре (не тот, что ездил на лифте) знал меня и пропустил без вопросов. Я спустился по задней лестнице, где меня всегда охватывало приятное чувство принадлежности к этой на глазах творящейся иллюзии. Хотя, говоря по правде, мне принадлежала всего лишь одна маленькая танцовщица.
В зале было темно, только на сцене горели два прожектора. Шла репетиция какого-то современного балета. Стройные девушки в черных трико, одинаковые изящные тела — одно не отличишь от другого. В трико все они казались на удивление хрупкими. Аккомпаниатор в углу сцены бил по клавишам рояля, а девушки несколько комично извивались и вскидывали черные ножки. Со стороны режиссерского пульта доносились раздраженные окрики хореографа, и фигурки в трико всякий раз послушно останавливались и так же послушно начинали скакать снова.
Вера подпрыгивала в первом ряду. Светлые волосы скручены в узел, выкладывается изо всех сил. Я уселся в середине зала и начал наблюдать за ней. Настроение у меня было сентиментальное, я почти жалел маленькую балерину, которую собирался жестоко разочаровать. Она же по обыкновению ни о чем не подозревала и упорно трудилась. Вера всегда была такая. Всегда и везде она прикладывала массу усилий — отдавала всю себя целиком. В театре ее любили. Я имею в виду режиссеров. Вот почему в своем юном возрасте она уже смогла выбиться в солистки. Сейчас она, кажется, тоже танцевала сольную партию, потому что подпрыгивала с другой стороны, не там, где скакали остальные.
Ну и к чему ей это? Я грустил, я пребывал в меланхолии. Что за карьера ожидает этих одержимых балетом красивых девушек? Она продлится десять, от силы пятнадцать лет, после чего лучшие пойдут учить других таких же ненормальных, а худшим останутся воспоминания. Чушь, усмехнулся я освещенному прямоугольнику сцены. Десять-пятнадцать лет, сорок-пятьдесят лет. Какая разница? Мучительно короткая тягомотина, мучительно длинная тягомотина — это ведь в сущности одно и то же.
Но нас гонят по миру странные силы. Барышня Серебряная. Или это вот бессмысленное подпрыгивание перед похотливыми взорами любителей искусства. Режиссер хлопнул в ладоши. Перерыв.
Я встал и направился к гримуборным. Веру я застал с хлебной горбушкой в руке. Она рассиялась на меня своими незабудковыми глазами, как неоновыми фонариками. От нее пахло потом и физкультурным залом.
— Карличек! Ты пришел!
— Приехал. На трамвае.
— Идем ко мне. Лиды сегодня нет.
Она отвела меня в свою раздевалку солистки, которую, согласно правилам труппы, делила с другой солисткой.
— Слушай, — сказал я. — Ты не хочешь сегодня вечером пойти на гимнастику? Тебе ведь она нравится, да? Я просто подумал: Чехословакия — Советский Союз…
Она восприняла это так, как я и ожидал. Что у нас все по-старому. И поэтому вид у нее был совершенно несчастный.
— Карличек, у меня спектакль.
— Обидно. Я был уверен, что ты свободна.
— Ну да, просто Лида как раз сегодня попросила ее подменить.
— Хм. Ладно. Ничего не поделаешь.
Было видно, что она быстро прикидывает, как поступить. Когда я ее в последний раз куда-нибудь приглашал? Просто так, потому что мне захотелось? Я не помнил. А она наверняка помнила. Я видел, как мучительно было для нее терять такую редкую возможность.
— А что у Лиды вечером?
— Ее брат отмечает получение диплома.
— М-да, это серьезно. Такое пропускать нельзя. — Я посмотрел на Веру. Она напряженно глядела прямо мне в глаза. — Жалко.
И тут она решилась. Вскочила.
— Подожди здесь!
Ее черная попка мелькнула и пропала за распахнутой дверью раздевалки.
Я подошел к двери. Вера бежала к телефону, который стоял на полочке в конце коридора. Я смотрел, как она набирает номер, нервически постукивая ногой. Потом она вздрогнула и вполголоса, но очень быстро заговорила. Разобрать слова я не мог.
Я вернулся в раздевалку и стал ждать в кресле. Напротив меня над Вериным туалетным столиком висело большое зеркало. Оно все было увешано талисманами, а в углу красовалась моя фотография. Я сравнил оба лица — на бумаге и на стекле. Обыкновенные лица «одного товарища». Эти серые глаза, эти черты, каких на разных собраниях, в кабинетах, в раздевалках балерин и прочих любовниц — сотни тысяч, этот четкий рот, этот костюм от «Книже» могли бы поведать историю последних десяти лет: не то чтобы красивую, но и не совсем мерзкую, однако же в целом совершенно бессмысленную. Да только кто ее прочитает по этому лицу? Та девушка, которая мечтает расстаться с ходячей нелепостью по имени Карел Леден? Или же та, другая, в черном трико, которая как раз сейчас отчаянно пытается сохранить эту самую нелепость для себя? Мне оставалось только ухмыльнуться.
Вера вихрем ворвалась в раздевалку.
— Лида согласилась прийти!
Она просто излучала бешеную женскую радость. Сев на табурет, она наклонилась ко мне. Я снова почувствовал запах пота тяжко пахавшего человека.
— Карличек!
— Чего?
— Я так рада, что ты здесь.
— Это хорошо.
Она обняла меня. Из коридора послышался мужской голос:
— Дамы! На сцену!
Судьба отмеряла Вере лишь краткие мгновения счастья.
Я запечатлел на ее лбу поцелуй Иуды, сунул в руку билет, объяснив, что появлюсь на стадионе только перед самым началом, потому что у меня собрание, и из будки перед театром позвонил Вашеку Жамберку.
— Да что же это вы как неживой, молодой человек, — сказала шефиня и отстранила меня. Мы сидели на диване в гостиной, на том самом месте, где вчера товарищи Андрес и Врхцолаб развлекали министра и где барышня Серебряная соблазняла шефа. Теперь шефиня соблазняла меня — при помощи венгерской «Бычьей крови». Однако безуспешно.
— Извини, Эла. Заботы одолели.
— Вижу. Интересно только, какие? Редакционные? Или дела сердечные?
— Да так. Всего понемножку.
— Вот оно что! Хандра.
Именно что хандра, подумал я.
Шефиня налила себе вина и заглотнула одним глотком, как коньяк.
— А мне-то тогда что говорить?! — вопросила она.
Из старинных резных часов, украшавших некогда охотничий домик какого-нибудь подлинного владельца, выглянула красная кукушка и прокуковала шесть раз.
— Чего тебе не хватает, а? — сказала шефиня. — Холостяк с хорошим положением.
— А тебе чего не хватает? — спросил я.
Шефиня тупо глядела на этикетку с бычьей головой. Обрюзгшая сорокалетняя шефиня. Крохотные глазки внезапно перестали казаться мне злыми. Она влила в себя следующую порцию «Бычьей крови».
— Всего, дурачок, — ответила она. — Молодости, мужа, детей, работы — всего.
— А почему ты не пойдешь работать?
Она бросила на меня иронический взгляд.
— Думаешь, поможет?
— Почему бы не попробовать? Работа — хороший опиум.
— Тебе помогает?
Я пожал плечами.
— Такой работы, чтобы помогала, у меня нет.
— О чем же тогда ты мне тут толкуешь? — Вино уже плескалось на самом донышке. Шефиня сунула руку за диван и извлекла оттуда бутылку с коньяком. — Иди-ка сюда, дружище! — сказала она коньяку, хотя это была бутылка «Мари Бризар», и налила его в рюмки из-под вина.
— У меня была когда-то такая работа, — сообщила шефиня. — Совсем еще соплячкой я работала в союзе молодежи. Я там работала, понял?
