– Давайте, давайте, время у нас есть.
– Значит, вылетел я из Киева в одиннадцать двадцать. Летел в Днепрянск.
– А… – сказал лейтенант, но Пачиска замахал руками, перебивая:
– Вы хотите спросить, почему я оказался в Заднепрянске? Сейчас поясню, товарищ лейтенант: в этом вся соль. В Киеве в аэропорту я выпил две бутылки пива. Греха в этом большого нет?
– Нет, – неуверенно согласился лейтенант.
– Должен вам сказать, в самолете я засыпаю, как только он оторвется от земли. Словом, я уснул и не проснулся даже тогда, когда самолет произвел посадку в Днепрянске, куда я летел. Стюардесса разбудить меня не догадалась, и я благополучно прилетел в Заднепрянск. Выхожу, все честь по чести, даже не смотрю, что написано на здании аэропорта. Зачем мне смотреть: я и так вижу, что от флюгера на шпиле до цоколя это наш, Днепрянский, аэропорт.
– Значит, вы вышли из самолета в Заднепрянске, – вернул лейтенант Пачиску в русло стройного рассказа. – Дальше?
– Дальше вышел на площадь и взял такси.
– Так, так. Что же вы сказали шоферу?
– Это он мне сказал. Разве у нас заведено, что пассажир говорит, куда ему ехать? Шофер говорит, куда он едет и куда может прихватить вас по пути. И в Днепрянске у нас точнехонько так…
– Что же вам сказал шофер?
– Шофер сказал: «Кому на Массив?» Мне, говорю, на Массив. Улица Строителей, дом сто двадцать шесть. «Подходит», – сказал шофер, и мы поехали.
– Выхожу я из такси на улице Строителей, дом сто двадцать шесть. Шофер сдачи не дал, нажал на газ и поехал. Но какое это имеет значение, раз я дома? Можно сказать, все в порядке. Слева парикмахерская, справа гастроном, через дорогу культтовары, киоск «Союзпечати». Массив есть Массив. Хотел идти в гастроном – санитарный день. Пошел домой. В нашем пятиэтажном доме моя однокомнатная квартира номер одиннадцать на третьем этаже, дверь направо. Поднялся я на третий этаж, достал из почтового ящика газету, открыл ключом дверь, вошел. Все мое, все на месте. Стол боженковской фабрики, тахта серо-зеленая с оранжевыми цветочками, стулья тоже мои. Первым делом иду в ванну. Все мое, все на месте. Лезу мыться. Кран с горячей водой барахлит – мой кран. Вымылся, вылез, надел свою пижаму, лег на свою тахту, развернул газету. Потом задремал. Вдруг кто-то толкает в плечо…
Лейтенант насторожился:
– Одну минуточку. Вы сказали, что достали газету. Какую газету вы выписываете?
– «Днепрянскую зарю».
– Ну вот, – обрадовался лейтенант, – а гражданин Капелюшенко выписывает «Заднепрянский голос»!
– Товарищ лейтенант, – Пачиска поднес руку к тому месту, где должно быть сердце, – если бы я, идиот такой, еще на пороге посмотрел на заголовок: газеты, разве вся эта карусель закрутилась бы?
Лейтенант подумал и ничего не сказал.
Теперь он совершенно не знал, как ему быть. Не мог же бедный лейтенант привлечь к ответственности всех тех, из-за кого бедный гражданин Пачиска попал в такую историю. А гражданин Пачиска с выражением праведника на лице ждал «новых» вопросов.
Вас, наверное, заинтересует, почему Костю Гриника зовут на селе монасем, и почему у него одна щека сиреневого цвета. Биография у монася короткая, но слишком пестрая. И обязан Костя в этом отношении двум основным чертам своего характера: он очень любил водку и еще больше не любил работать. Даже на водку зарабатывать не хотелось.
Было время, когда Косте казалось, что трудиться по-настоящему приходится только в колхозе, а если завербоваться куда-нибудь, стоит только пальцем пошевелить, как рубли бурным потоком устремятся в карман и, соответственно, в горло.
Но жизнь быстро разочаровала Гриника. Выяснилось, куда бы ни поехал и куда б ни завербовался, – всюду надо работать, чтоб в кармане завелись взлелеянные в мечтах рубли. И еще одно выяснилось. Почему-то в каждом коллективе недолюбливали тех, кто любил водку. Далее открытия житейских мудростей начались одно за другим. Чем больше ты пьешь водки, тем хуже работаешь, тем меньше зарабатываешь, и это соответствующим образом сокращает водочный рацион. Словом, получался заколдованный круг. Какие-то чары сдерживали Костю по-настоящему дорваться до чарки.
Тогда он возвратился в родной колхоз и занялся изобретательством. Первым изобретением монася была краска для шерсти. Краска универсальная. Такою краскою можно перекрасить обыкновенного кота на курицу или выхухоля, в зависимости от концентрации краски. Кот окрашивался живым: прочнее краска закреплялась. Две-три сельские модницы клюнули на изобретение и купили у Гриника «патент».
Костя благословил судьбу: с утра напился до темноты в глазах. Зато каким тяжким было похмелье после того, как Мотрин кот приобрел цвет чернил для авторучек, а Феклин облез и отдал Богу душу в лопухах! Молодицы, одна с рогачом, а вторая с коромыслом рыскали в поисках Кости по селу, и он вынужден был эмигрировать к самогонщице Федоре, порой предоставлявшей ему убежище и недолгосрочный кредит на первак.
Здесь его разогретая перваком фантазия шагнула еще дальше и подарила миру еще одно изобретение.
Костя повел такой разговор:
– Ну, вот что, тетушка. Залез я к вам в долги по ушки, и вы должны помочь мне выпутаться из долгов.
– Не дам ни капли и не проси, – категорически отрезала та.
– Ну, зачем же так неделикатно? Я, можно сказать, пришел к вам с идеей. Гляжу я на вас, и жалость окутывает меня. Тяжко вам…
– A-a! И милиция, и сельсовет житья не дают. Того и гляди сядешь. А для себя я ее гоню? Для вас же, антихристы! Ты да еще таких с пяток на селе наберется, вот и…
– Я не про это! Милиция, конечно, само собою, но вам при вашем образовании тоже всю технологию нелегко вести. Образование у вас незаконченноцерков-ноприходское, а я в свое время почти среднюю школу кончил. Химию знаю, технологию разную. А в вашем деле без знания химии много не накапает. Я даже историю знаю. Вот вы, наверное, и не знаете, почему о водке так говорят: «Ее и монаси приемлют».
– А почему?
– Вот видите. А потому, что были такие монахи, алхимиками их называли. Они здорово умели водку гнать.
– Ты смотри! Про алкоголиков слышала, а про алхимиков не просветил Господь!
– То-то ж. Так вот, тетушка. Хочу я к вам технологом устроиться. Оплата натуральная и по соглашению. Кустарно у вас дело поставлено и проектная мощность низкая, а я все по научно-алхимическому поставлю, схему аппарата выправлю и саму технологию. Вот вы осенью свеклу переводите, зимой – сахар. Опять-таки на дрожжи затраты и выручка неважнуха. Нерентабельно, одним словом, гоните. А как я за дело возьмусь, будет и дешево, и сердито и такой нагоним, что не только монась, но и сам архиерей не устоит против нее.
Неведомо, какие аргументы еще выдвигал Костя, но тетка Федора взяла его на пост технолога, правда, с испытательным сроком. Неведомо также, какие конструктивные изменения внес он в схему самогонного аппарата и какую учредил технологию. Все те тайны погибли под осколками того же аппарата.
В хате Федоры произошел такой взрыв, что у соседей задребезжали стекла, а собаки но всему селу лаяли добрых три часа. Первая аварийная команда соседей, что вбежала к Федоре, сначала ничего не разобрала, ибо густые тучи едких паров наполнили хату. Потом пар развеялся, и представилась печальная картина. На том месте, где была печь, зияла яма. Тонкий слой необычного цвета закваски покрывал все вокруг, даже бороду Николе-угоднику на божнице. Костя вертелся в хате, как муха в колбе, и, держась за щеку, тихонько, по-собачьи скулил. Тетушка, заброшенная взрывной волной на самую верхнюю полку для посуды, надрывалась:
– Антихрист! Чтоб тебя покоробило! Я же говорила! Алхимик несчастный! Не можешь – не берись! Кто теперь мне страховку за печь заплатит? Монаси, видите, приемлют! Чтоб тебя сырая земля приняла, монась несчастный!
С той минуты и стал Костя Гриник монасем.
Позднее выяснилось, что тетушка бесповоротно оглохла на оба уха и окончательно дисквалифицировалась.
Председатель колхоза сказал Косте:
– Судить бы тебя, паразита. Но поскольку ты последнее гнездо самогонное истребил, простим.
Начал Костя работать на ферме. Ничего, освоился. Водки в рот не берет. Только почует запах, сразу слышится взрыв и сиреневая щека начинает дергаться. Врачи говорят, что такие симптомы могут остаться на всю жизнь.
– Откуда взялись люди? – спросил Сашко.
С высоты кандидатской эрудиции я злорадно подумал о своих предках. Забавно, что бы они ответили крохе! Сказка о том, как Бог слепил Адама из глины, их не спасла б. Разве что заинтересовала б детализация относительно качества глины, гончарных задатков Бога и нескольких технологических подробностей. О том, что из одного-единственного Адамова ребра вышла целая Ева, лучше и не заикаться. Вряд ли ребенок поймет.
