ТЭФИ-99
Телевизионщикам
Вот за что мы вас так любим, понять не могу. На что уходят деньги ваших двух налогоплательщиков? Все-таки, глядя в экран, кое-как думаешь: или вообще человечество туповато, или только мы, или только вы.
Вот что хочется выяснить. Если рейтинг высокий, это не значит – нравится, это значит – куда-то смотрят. Если в моей квартире одно окно, у него будет самый высокий рейтинг по сравнению с плитой, дверью и туалетом. Я только в окно и буду смотреть. Правда, что я там вижу?
Конечно, давайте премию друг другу. Для этого вам и время, и деньги, и «Вести», и «Поле чудес», как старый советский склад, откуда советские люди, чудом попавшие на этот склад, уходят урча и прижимая к груди кофемолки и пылесосы. И придумать лучшего не могут. Для склада это лучшая игра, если не платить учителям.
Мы не смеемся над вами, мы смеемся над собой.
Ведущий ликвидированной передачи заявляет, что он получает мешки писем, мол, продолжайте, вы меня вылечили в больнице… Да, представляю, как его там лечили. Не хватает денег, говорит ликвидированный ведущий.
Не хватает денег, чтобы нанять еще более талантливых авторов…
Не дай бог, сценарий кончится и на вопрос: «Как вы поживаете?» – гость ответит: «А вы?» И будет тупик до следующего «Доброго вечера». Если учителям не платить зарплату.
О! Если б учителям платили, шли бы мешки не с письмами, а с мукой. Ну что делать? Пишут о том, что видят.
Еще чуть-чуть и слабым девочкам без штанов будут писать: «Я два года не получаю пенсию. Такое настроение. Спасибо вам!..»
А вокруг повальные выборы и юбилеи, гуляют губернаторы и артисты. Между выборами и юбилеями – полная тишина. Работают, видимо, в регионах, добивая действительность. Раз в пятьдесят лет мэры поют с артистами и раз в четыре года артисты копают с мэрами.
Хорошо хоть артисты перестали баллотироваться… Попадая в Думу, как в милицию, исчезают окончательно. Кто не в Думе, тот в тюрьме.
А на экране все поют и стреляют. А нам уже не то чтоб все равно, но и не то чтобы хоть как-то… Хотя конечно… Но уж больно много. Такое количество звезд и смертей отупляет.
Количество ведущих, беседующих друг с другом, переварить невозможно. «Что такое интеллигентность?» – спрашивает один другого. «А что такое грамотность?» – спрашивает второй у третьего. «А что такое умный человек?» – спрашивает третий.
Как им помочь? Кого им показать? Они же только друг друга видят.
Когда говорят о взятках в ГАИ – «а к нам приличные люди не идут». А куда они идут? В общем, хотелось бы как-то попасть в то место, где они собираются.
НТВ раз в неделю сообщает нам, что мы думаем о том, что с нами будет. Это сообщают нам, готовым спросить у любого, что с нами будет. И того, кто обещает сказать, тут же выбирают в губернаторы. Но он за этот секрет держится, как за больной живот: пусть выберут на второй срок.
Девочки, играя внешностью, пытаются ею заслонить последние известия. Глядят в камеры, как в зеркало, прихорашиваясь и выпячивая, и мы все слушаем сквозь губки и зубки: кого убило, где упало, кого разорвало. И заканчивается все это сексуальнейшей борьбой циклона с антициклоном, со всеми ручками и ножками в районах стихийных бедствий.
С большим интересом следим мы за рассуждениями и чертежами президента, бесконечно веруя, что его интуиция подскажет ему, когда у нас появятся деньги, когда начнется нормальная жизнь.
Надо отдать должное нашему президенту, он хорошо и просто может объяснить то, что понимает сам. Ему подскажет интуиция, а он подскажет нам.
Ни литература, ни телевидение сегодняшнюю жизнь не поймали. А просто обман большой и общий стал мелким и распространился.
Наша главная задача – вынести то, что наши беды кому-то приносят деньги. Мы покупаем растерянно то, что не хотим, удивляясь богатству тех, у кого мы это покупаем. Этот простой механизм остается по ту сторону экрана.
А на экране только «купи-купи». И чтоб втюрить жвачку, надо снять штаны и без штанов угадывать и петь бывшие мелодии, иначе кто ж узнает, что в этой жвачке все, что ему по вкусу, с жуткой улыбкой этой жвачной девицы, которая снится миллионам в их кошмарных снах о свободе. Да и женщин у нас не хватит под такое количество прокладок, и мужиков под перхоть… На сколько еще времени нам хватит голых женщин, чтоб заменить хлеб, учебу и зарплату учителям?
«Так что такое одетая женщина?» – спрашивает один ведущий у другого. – «Не знаю».
В общем, я думаю, если на экране начали петь наши любимые артисты – все! Нам хотят что-то продать. Закончили петь – продали!
А мы на этом рынке, как черная ворона среди белых чаек: подпрыгиваем, озираемся, и к воде рванем, и от воды побежим. А вокруг галдят, рвут, хватают, едят. А мы и нырнуть не решаемся, и на песке не сидим, и еще другого цвета, и не умеем ничего. И совсем, совсем дети. Нас так долго воспитывали себе на пользу разные вожди…
В общем, успехов вам, как сказал телеведущий фальшивомонетчику на шестом канале.
Будем рады вас видеть.
Все равно, кроме вас, видеть нечего.
А если просто и твердо сказать себе: «Заткнись!»
На ожидание неприятностей, на сами неприятности и на предчувствие неприятностей уходит масса времени и в результате вся жизнь.
Но не это главное.
А главное то, что неприятности происходят регулярно и точно в назначенное время, как раз чтоб ждать следующих. Это первое.
Многого стоят и попытки предвидеть самое худшее. Здесь вообще ума не надо. Чуть воображения, легкое расстройство желудка, и можете ждать назначенного самим собой срока. То, что вы кличете, придет обязательно.
А с вашим умением предвидеть радость и вызывать счастье вся жизнь будет состоять из ожиданий, бед и приступов уважения к себе:
– Я это все предвидел!
Да! Ты даже предвидел старость. Ты даже предвидел свою смерть, ахнув от собственной мудрости и перестав смеяться за много лет до этого. И полжизни третировал близких. И полжизни отравлял окружающую среду. Вместо того чтобы как-нибудь однажды просто и твердо сказать себе: «Заткнись! Все будет хорошо!»
Ребята, мы смеяться перестали частным образом – только централизованно. Вот 15-го он приедет и нас рассмешит. А он-то смеется от нас. Вначале мы этим смешим его, а потом он этим смешит нас.
Почему затих смех в подвалах и на кухнях? Где хохот в тюрьмах и больницах? Я когда-то страшно смеялся на похоронах. Оттого что было много народу и все старались быть печальными.
Я хохотал и острил потрясающе. Высочайшее кладбищенское вдохновение. Сейчас даже похороны стали печальными.
Ну, дни рождения само собой. Дни рождения на самом деле похороны и есть. Попытки развеселиться не имеют причины. Все глядят на именинника как на покойника, и он встречно глядит так же. То есть он видит свои похороны. Слова те же и выступающие.
Это полезно, но не весело. Куда-то делось веселье к чертовой матери. Молодежь под паровой молот трясется на танцплощадках. Не обнимая, не прижимая и не записывая телефон. У них хохот вызывает все: штаны сползли, зуб выпал, глаз вытек, до туалета не дошел. Хохот дикий, смеха нет. Кто-то хочет в Тамбов, остальные под это танцуют.
Начальники давно перестали веселиться – как взяли на себя ответственность, так и перестали. Садятся в ряд, и перед ними выступают. Их надо сначала отвлечь от нашего тяжелого положения. Потом увлечь нашим тяжелым положением, потом развлечь – нашим же тяжелым положением. Затоптанные трупы предыдущих артистов уже сидят с ними за столом. Остался ты, которому сейчас оторвут все, чем смешил. «Не развеселю – хоть поем», – решает артист и лезет в зубастый красный зал.
Хорошо веселится армия. Тихо слушают. Громко хлопают.
Смеха нет, овация есть. Что они там слушали, с кем перепутали, кого им объявили – неизвестно.
Свободнее всех зэки. В нашей стране во все времена зэки свободнее всех. Если нам нечего терять, то они потеряли и это и хохочут как ненормальные.
Если женщина попала в концерт – успех такой… Сразу видно главное, что они потеряли.
Богатые смеются быстро и глазами показывают: «Кончай, слушай, за столом доскажешь». И начинается застолье.
– Что у тебя с рукой? Ты почему не наливаешь?
– Застольная, стремянная, контрольная.
Мужчины стоя, женщины до дна.
Выпьем за ПЗД, то есть за присутствующих здесь дам.
– По часовой за каждого, против часовой за всех.
– Выпьем, чтоб подешевело все, что подорожало!
– О! Прокурор пришел. Где был? Расстреливал?
Анекдоты пошли. Один расскажет, второй расскажет, остальные замолкают, пытаются вспомнить свой. В конце и смеяться некому – каждый вспоминает свой анекдот. Это не веселье – это возбуждение. «Возбуждено», – как говорит прокуратура. Женщины возбуждены, мужчины осуждены.
Особое веселье – ночью на улице. Ночные бабочки, поменявшие райком комсомола на тротуар, возбуждены. Мужчины возбуждены. Очередь девиц, очередь мужчин – обе движутся, поглощая друг друга.
