Напрасно заказчик убеждал Переплетчика взять деньги, потому что каждый труд должен быть оплачен. Мастер стоял на своем:
— Не возьму... Хоть голову рубите, не возьму!
Они чуть было не поссорились, но все же расстались друзьями. Переплетчик проводил заказчика до самых дверей, а потом стоял с непокрытой головой на пороге мастерской и смотрел ему вслед.
Прошел месяц, и королевские герольды возвестили, что в первое воскресенье июня, в полдень, на главной площади столицы, перед королевским дворцом, будет свершена казнь над государственным преступником, дерзостным смутьяном, чье злодейское имя недостойно быть названо, и все жители города обязаны прибыть на эту торжественную церемонию в праздничных костюмах, с веселыми лицами.
— Кто же этот злодей? Что он сотворил? — судили и рядили на все лады знатные сплетники.
Один, ручаясь своим благородным дворянским словом, говорил, что это королевский шут, вздумавший выкрасть принцессу и обвенчаться с ней; другой клялся памятью покойной матери, что это дворцовый парикмахер, мазавший волосы королевы такими зловредными мазями, что ее величество стала лысой; третий только поднимал указательный палец и таинственно шептал:
— У!.. Я знаю!.. Я знаю... Но не могу сказать никому.
Знатных дам не интересовал государственный преступник. Они были заняты туалетами и шили у модных портних новые платья, в которых можно будет щеголять во время казни, когда все соберутся, как на самом большом бале.
Настало первое воскресенье июня.
Главную площадь перед дворцом со всех сторон окружили войска. Плотным строем стояли плечом к плечу усатые гвардейцы. Жарко горели на солнце бронзовые стволы пушек.
Посредине площади возвышался деревянный помост. На помосте палач расхаживал вокруг сосновой плахи.
Затрубили в серебряные трубы трубачи. Отворились ворота дворца. Всадники с обнаженными саблями выехали на площадь. Они сопровождали медленно и важно шагавшего мужчину в черной мантии и бархатной шапочке.
Это был королевский судья.
Не спеша взошел он на помост и, высоко подняв руку, взмахнул широким рукавом мантии.
Стихла площадь.
— Именем его королевского величества, — возвестил судья, — объявляю, что злодей, посягавший на священные основы нашего королевства, бежал.
— Ах, ах, ах! — защебетали дамы, стоявшие в первых рядах, а самые чувствительные из них попадали в обморок.
— Сбежал! — в ужасе воскликнули знатные кавалеры, стоявшие за спинами знатных дам.
— Жал!.. Жал!.. — раскатилось эхо по всей площади и достигло ткачей и кузнецов, столяров и печников, всех тех, кого не подпускали близко к месту казни,
Королевский судья снова взмахнул крылом мантии, и снова притихла площадь.
— Государственный преступник будет найден и повешен, — объявил судья, — а пока его величество король, мудрейший и справедливейший из всех королей на свете, повелел казнить сочинение этого злодея.
И, вынув из кармана мантии книгу, одетую в черную плотную одежду, судья закончил:
— Эта злонамеренная и грешная книга должна быть уничтожена.
Передав книгу палачу, судья спустился с помоста.
Гулко забили барабаны. Палач поднял над головой острый, тяжелый топор и с криком «эге-ге-ге!» обрушил его на книгу.
Страшный удар потряс площадь, закачались даже стены дворца, но книга осталась цела, а топор, вырвавшись из волосатых рук палача, ударил обухом по лбу королевского судью, тотчас же свалившегося замертво.
Ну и суматоха поднялась на площади! Начальник дворцового караула взмахнул саблей, двенадцать солдат кинулись к деревянному помосту и, стащив с него палача, связали ему руки и ноги. Громом ударили пушки. Отчаянно заверещали знатные дамы, а кавалеры бросились бежать, наступая тяжелыми каблуками на полы модных платьев.
— Я знал, что так будет! — ликовал Переплетчик, стоявший в толпе ткачей и кузнецов, печников и столяров. — Я знал, что это навечно... Ни топор, ни меч не страшны ей.
Неделю спустя, глубокой ночью, на дворцовой площади был сложен костер высотой в городскую ратушу. Били колокола во всех церквах. Приоткрыв тяжелую штору в своей опочивальне, в страхе смотрел бледный, длинноносый король на яростное пламя, взлетавшее до звезд. Мелко и тревожно перекрестился он, когда его преподобие епископ, сотворив молитву, кинул зловредную книгу в огонь.
Занялась заря. Стыли в серой горе пепла головешки, но по-прежнему невредимой осталась книга.
И, прослышав об этом, Переплетчик сказал:
— Я знал, что и огонь не возьмет ее.
Прошел еще месяц. Новую казнь придумали для опасной книги королевские советники. Они привязали к ней веревками тяжелый груз и опустили на дно глубокой реки, а на берегу установили сторожевой пост, и ни одному человеку, кроме начальника стражи и самого короля, не разрешалось приблизиться к этому месту ближе чем на ружейный выстрел.
Но не помогло и это. То ли щуки перегрызли веревку, то ли разрезали ее острые камни, но уплыла книга, и выловили ее рыбаки.
А дальше... Дальше попала книга в руки типографских рабочих. Отпечатали они ее в тысячах и тысячах экземпляров. Разошлась книга по всему миру. Прочли ее те, о ком она написана и для кого написана.
И случилось так, как написано было в этой книге. Пришло время, когда во многих странах света стали править не банкиры и короли, не священники и генералы, а ткачи и кузнецы, печники и столяры.
И настанет день, так будет везде.
Этот Портной был мастер своего дела, но все считали его чудаком. Он шил только жилеты, одни жилеты и ничего больше.
В то время жилеты были не в моде. Их носили лишь старые почтенные мужчины. Люди небогатые, они платили сколько могли, и все же Портной был счастлив.
Жил он бедно, не в пример товарищам по ремеслу, тем, кто изготовлял дамские пальто, фраки и мундиры.
У дамского пальтовщика была квартира с высокими потолками и полированной мебелью, закройщик фраков каждое лето отправлял жену, детей и даже тещу к теплому морю, а генеральский поставщик владел дачей, машиной и собирал старинные картины.
Чудак, шивший жилеты, обитал с женой, сыном и дочерью в узкой, темной комнате. Железные кровати, комод да стол — вот и все их имущество.
Знакомые и друзья жалели жену Портного.
— Бедняжка, — сокрушалась супруга дамского пальтовщика,— ты валяешься на солдатской койке и держишь вещи в бабушкином ящике. Это же неприлично. Теперь в деревнях и то серванты.
— Ах, не все ли равно, на чем спать, — улыбалась жена Портного, — если нам мягко и тепло вместе.
— Ты не можешь даже пойти к хорошему парикмахеру и сделать прическу.
— Зачем?.. Ему и так нравятся мои волосы.
— Наверное, он ни разу не пригласил тебя в ресторан и не повез на такси?
— Я сама готовлю обеды, и мы любим ходить пешком.
— Это называется жизнь! — возмущалась жена пальтовщика и раздосадованная уходила от подруги, не забывая одолжить ей денег, потому что хотела казаться очень богатой и очень доброй.
Супруга закройщика фраков была еще суровей.
— Нет, это ни на что не похоже! — негодовала она. — Ты, молодая и красивая, бегаешь по чужим домам мыть окна, а твой лодырь не желает трудиться.
— Пожалуйста, не обижай его, — просила жена Портного. — Что он может поделать, если нет заказов, а в жилеты он вкладывает всю душу.
— Из жилета шубы не сошьешь, — острила жена закройщика. — Если он ни на что не способен, пусть шьет брюки. Слава богу, мужчины пока еще не могут обходиться без брюк.
— Он говорит, что ему не по душе шить брюки.
— Какие глупости!.. Муж должен обеспечивать жену, и все!..
Она долго поучала жену Портного, что такое мужья и как нужно с ними обращаться, а уходя, одолжила ей денег, но гораздо меньше, чем жена пальтовщика, потому что была гораздо богаче ее.
Жена Портного занимала и у подруг, и у близких знакомых, и у дальних родственников. Матери и отца у нее не было в живых. Единственный брат, профессор гуманных наук, одалживал деньги только нужным людям.
Ровным почерком вносила она долги в книжку, приобретенную когда-то для записи крылатых слов, и скоро там не осталось ни одной свободной страницы.
Бедная женщина ничем не показывала своего неудовольствия, не сердилась на мужа, верила, что придет время — ему повезет, и тогда она заплатит все долги.
— А потом, потом... — мечтала она, — мы купим нашей дочери уличные туфли на широком низком каблуке, мальчику двухколесный велосипед, тебе шляпу, а мне две пары чулок.
— Шесть пар! — загорелся Портной. — И непременно ажурные. Без шляпы я обойдусь...
— Что ты! — ужаснулась жена.— Ажурные мне ни к чему. Я уже старая.
— Ты моложе и красивее всех женщин!.. И еще мы купим тебе бархатное платье.
— Нет, нет, мы не имеем права потратить все... Я стану бережливой, даже скупой.
Портной смотрел на запавшие глаза жены, на ее худенькое лицо и досадовал на свою беспомощность.
