Едем по городу, по кривым темным улочкам... Хоть бы, думаем, побыстрее за город выехать да газу наддать, чтоб дорога-дороженька перед нами до Москвы стрелой легла... Нет, не успели выехать! Привязался за нами легковой автомобиль без номеров и сигналит, чтоб немедленно остановились... Ну, бандиты, верное дело! А наш-то водитель не останавливается, показывает им, что тормоза у него отказали, не может никак остановиться...
Кое-как от них отвязались, за город выехали... А там дорога заблокирована, трактора стоят... И опять - милиция! Палками машет, чтоб остановились. Есть ли, нет тормоза? Стоп - и все.
Ну, остановились кое-как... Мы то пригнули сразу башки, чтоб нас милиция не узнала, а то вдруг узнает, опять в гостиницу отправит... Ну, ее, эту гостиницу к лешему! Мы в таких гостиницах живали, что мичуринским и не снилось! Пошел водитель наш выяснить, в чем дело? Не нам же переться, выяснять! Мы башки-то пригнули, не дома сидим, у мичуринцев в гостях!
Пришел водитель... Так и так, говорит, нет нам никакой возможности на Москву прорваться - всю дорогу перемело... Остается одно: на вокзал возвращаться и поездом телепаться... Делать нечего, повез он нас обратно в немилый Мичуринск, на вокзал...
А на вокзале - и билеты нам на поезд купил и до вагона помог добраться... А то мы уже извелись все! Сказали ему:
- Неси ты нас теперь к вагону, мил-человек, мы - устали, сил никаких нет!
Сгреб он нас в охапку: и Ананьева, и меня, и жену мою, и собаку нашу отнес в вагон и по своим местам разложил... Правда, хоть сам и мичуринский, но - хороший оказался.
А в вагоне мы отогрелись и в себя пришли... А в вагон-то еще много разных мичуринских набилось, они поехали в Москву яблоки мичуринские продавать, чтоб московских на базарах облапошить, а самим - разбогатеть. Тут уж Ананьев на них и отыгрался...
Выставил он свои ноги длинные, голенастые в проход, чтоб мичуринские, чем других обманывать, лучше себе носы все поразбивали... И, правда, пока ехали до Москвы, мичуринские все носы себе поразбивали... Отыгрался на них Ананьев.
Неделю мы потом дома в себя приходили... А с Ананьевым теперь никуда больше не ездим. Ну его! Опасный человек. А то с ним так можно куда-нибудь заехать - и живым не вернешься! И собака не поможет. Пусть он теперь с другими дураками ездит. А мы лучше дома посидим. Мы - умные.
ПАЛЬТО
Было у меня когда-то хорошее демисезонное пальто: серое, чуть расклешенное книзу, импортное. Я когда учиться поступил, его из Томска привез. Всем оно понравилось.
- О, какое шикарное пальто! - сказали. - Да в таком сразу и жениться можно! Дай-ка поносить?
В нем я и ходил, пока учился... В холода. Хорошо оно грело. А когда и другим давал поносить, если просили, мне не жалко было. Многое мое пальто повидало, многое помнит. И спал я на нем, когда нужда была, и укрывался им, и противостоял всем ветрам. Оберегало оно меня. И все плохое и хорошее вместе со мной испытало: и вином было полито, и слезами, и кровью, и трещало по швам, и пуговицы с мясом летели... Можно сказать: военное пальто, фронтовое было.
Но прошло время, и оно изрядно подносилось, совсем ветхое стало. Да и я сам, увы, не помолодел. А я его все не выбрасывал, жалко было почему-то на помойку выбрасывать. Сказал в шутку: "Не буду выбрасывать. Я его потом в музей сдам, пусть там под стеклом находится. Там eму самое место". Так оно и висело у меня в шкафу... Я к этому времени уже в Москве жил, семьей обзавелся, жизнь продолжалась, а оно, как память, висело.
И вот однажды звонит мне Ваня Бессонов - знаменитый поэт из Мурманска, автор книги стихов "Золото рыжих". Сам он, конечно, не рыжий, но золото особенно в поэзии, крупицы и самородки, сильно уважает.
- Саня, привет! - говорит. - Это Иван Бессонов. Я сейчас в Москве живу, у Никитских Ворот книгами торгую... Ну, ты знаешь это место...
- Конечно, - отвечаю, - знаю. Еще бы не знать... Знаменитое место.
А место это действительно - знаменитое. Там, на пяточке, до недавнего времени киоск книжный стоял и книжный развал был - большой, хороший, в лучших традициях старой Москвы. И литературы было - изобилие, разной, любой, по преимуществу - интеллектуальной. На этом развале много наших студентов поработало: Боря Гайнутдинов, Игорь Меламед, Саша Яковлев, Леша Зотов и я тоже славно поработал - долги отрабатывал. Так что оно, место это, в трудный период многих наших от голода спасало. А теперь и Ваня Бессонов там спасается...
- А помнишь, - продолжает Бессонов, - у тебя было пальто серое, шикарное такое? Я еще им укрывался, когда у тебя останавливался... - А он действительно как-то pаз жил у меня и чуть не месяц им укрывался.
- Помню, конечно, - говорю, - пальто. Оно до сих пор у меня в шкафу висит, потому что - ценное, фронтовое.
- А ты не мог бы мне дать его поносить? А то уже ноябрь месяц, а я в летней куртке работаю, в плащевке, холодно!
- Так ты же, Ваня, денег там до хрена зарабатываешь, что ж ты себе нe купишь? - пальто мне, конечно, не жалко. Но уж больно оно ветхое. Купил бы себе какую-нибудь мощную куртку и работал бы в ней, и по Москве ходил... В пальтишке-то этом - не разбежишься.
- Да ты понимаешь, - кричит Бессонов, а, он всегда по телефону громко разговаривает, а иногда и кричать начинает. - Все деньги на пиво и на баб уходят!
Он почему-то последние приезды какой-то грубый стал, озлобленный. А я всегда его как очень интеллигентного человека знал. И пивом он никогда не увлекался, и за женщин иногда мог расплатиться, но - не платил им. А тут прямо кричит об этом, бахвалится.
Ладно, отвез я ему пальто. Раз человек просит, значит, надо.
- На, - говорю, - носи... Хотел его в музей сдать, но для тебя ничего не жалко.
Примерил он его тут же, прямо на куртку свою, плащевку, оглядывает себя и наглядеться не может, так хорошо оно ему подошло. Обрадовался очень.
- О, - говорит, - здорово! Класс! - и вдруг захохотал дико, заржал даже, ржет, за живот хватается...
Я улыбнулся тоже, только растерянно, не пойму, с чего хохоту-то взяться? Тронул его за рукав, может, плохо человеку?
- Ты что, Ваня?
А он от меня отмахивается.
- Я теперь в нем, как конь в пальто стал! Все бабы мои будут! - и опять хохочет, и ржет, оборжался весь...
Смотрю на него и смешно мне, и грустно... Действительно, какой-то он грубоватый стал в последнее время, раньше я этой грубости в нем не замечал. Махнул я ему рукой и пошел... Уже порядочно отошел, слышу, что-то кричит мне... Я обернулся. А он пальто распахнул и кулаком грозит.
- Я - Уильям Батлер Йейтс! - Кричит громко, чтоб все слышали.
Йейтс - любимый его поэт.
Я тогда не растерялся и тоже ему закричал, заорал даже, так его веселость и бесшабашность меня воодушивила.
- А я - Жозе Мария де Эредиа, понял! - и потише добавил, а то народ уже оглядываться стал: - И еще - Габриеле Д, Аннунцио! - чтоб уж полный список был. Этих поэтов он тоже уважает. Чтоб ему со всем Йейтсом деться некуда было. Помахал ему кулаком и пошел восвояси... Очень мне грустно стало.
Так мое пальто к Ивану Бессонову перешло, по наследству.
А уж куда он его дел? Не знаю... Может, и ноги о него вытер, а может, и на помойку выбросил...
Мы, когда в общежитии жили, вещами часто делились и друг другу дарили. Бессонов, когда институт закончил и домой в Мурманск уезжал, мне пиджак кожаный оранжевый подарил, только я в него никак влезть не мог и застегнуться, сильно он узкий оказался, а я ему - шапку громадную собачью, чтоб он у себя в Мурманске не замерз и не зачах. Ваня любил это слово "не зачах" вслух произносить, смаковать, и в стихотворениях использовать... Нравилось оно ему.
Месяца два еще поработал он у Никитских ворот, поторговал книгами - и исчез... Потом Андрей Эдоков - его названный брат - сказал мне, что это он Ваню в Мурманск отправил... Купил ему билет, чтоб он только домой уехал. Сказал, что он себя совсем непредсказуемо стал вести... То у него - пиво, то - бабы, а то - несколько раз подряд в милицию загремел... Вот он и отправил его от греха...
Конечно, пусть лучше в Мурманске живет, там куролесит... Там его хоть знают. А здесь, случись что нехорошее, ни Йейтс, ни Эредиа,ни даже Д, Аннунцио - никто не поможет и не спасет. Москва - город суровый, поэзия в нем быстро зачахнет, и сам человек, может, скрючиться и засохнуть.
УГЛИЧ
Хороший город Углич! Куда ни ткнись, везде в памятник, в старину упрешься. На всех углах тебя история поджидает. Захочешь спрятаться - и не спрячешься, отовсюду ее глаза глядят...
Углич корнями в истории глубоко сидит, он по возрасту, может, постарше Москвы будет. А уж храмов и церквей сколько! Со всей родней пальцев на руках не хватит!
А самая красная церковь на месте, где царевича Дмитрия погубили. Пойди да помолись, если не атеист. А если атеист, тогда не ходи, займись другим полезным занятием, к чему сердце и душа расположены.
В огороде вон копни - ложку серебряную найдешь или подстаканник... А поглубже залезь - горшок с золотом обнаружишь... Хорошо в Угличе жить! Всякого добра - навалом. И Волга-матушка рядом, пойди, остуди голову...
