Во время следствия по процессу одного преступника, следователь спросил девицу, бывшую любовницу этого преступника, сколько он давал ей в год. «Тысячу франков, – отвечала наивно спрашиваемая, – почти столько же, сколько дают мне теперь вот эти господа судьи».
* * *
Один высший губернский начальник, объезжая удельные селенья, в одном из таких, наиболее богатом, нашел нужным делать свои замечания о необходимости ввести те и другие улучшения в сельском хозяйстве. Тогда старшина селения, мужик седой как лунь и богатый, пребогатый, обращаясь к начальнику, сказал: «Все что, что ваше сиятельство говорить-то изволили, напоминает мне мою молодость, когда я царь-пушку, что в матушке Москве белокаменной, поднимал». – «Как это поднимал?..» – воскликнул граф. – «Да, конечно, поднимал, да не поднял!» – Начальник понял сатиру, высказанную иносказательно, и перестал поучать крестьян усовершенствованной агрономии.
* * *
В 1834 году жене одного министра выговаривали, что она редко навещала некоторое общество, в котором видеть ее считали большим удовольствием. Она отвечала: —
«Я заслужила этот упрек; но вы меня извинили бы если б знали, как неприятно быть публичной женщиной (femme publique)».
* * *
Некий чиновник, приобретавший каждый день новые почести, должен был получить новый знак отличия, которого еще не имел. Отца этой личности встретил один господин и сказал ему: – «Носятся слухи, что вы готовы признать молодого де… вашим сыном». – «Я не говорю противного», – отвечал тот. – «В таком случае, любезный мой, поторопитесь, потому что, судя по ходу дел, скоро он не захочет вас признавать отцом своим».
* * *
В 1864 г. знаменитый акробат Блонден, герой Ниагары, давал одно из своих представлений в Петербурге. Стечение публики было как всегда огромное и смелый акробат, казалось, превзошел самого себя, наэлектризованный, быть может, частью уверенностью на богатую поживу. – «Загребет же он денежек сегодня!» – сказал один господин, сопровождая эти слова глубоким вздохом, как бы завидуя несправедливому счастью человека, – «А ведь согласись, душенька, – прибавил он, обращаясь к жене, – что дело-то не самое головоломное». – «Соглашусь с тобою охотно, мой друг, если ты, в свою очередь, пройдешь благополучно по этому канату и возвратишься ко мне с здоровой головой».
* * *
Встретились на улице два приятеля чиновника. – «Сегодня, по случаю дурной погоды, говорят, что Блонден не будет ходить по канату», – сказал один из них. «Счастливец, – возразил простодушно другой, – а нас бедных служащих, несмотря ни на какую погоду, заставляют ходить по струнке и плясать по дудке».
* * *
На похоронах одного чиновника гости удивлялись хладнокровию вдовы и даже один старый друг дома покойного позволил себе заметить ей неприличность такого поведения. – «Ах, Боже мой, Фаддей Карпович, – возразила вдова, – как же мне плакать вынося его на погост, когда я все слезы выплакала, вынося его при жизни».
* * *
Градоначальник, делая ревизию одного уездного города, заметил городничему и городскому голове, что пожарные трубы у них до крайности плохи. – «Эго от того, смею доложить вашему превосходительству, – сказал голова, – что мы Бога всегда просим-с, чтобы пожаров не было-с, – они и пересохли-с».
* * *
«Папаша! скажите мне, пожалуйста, как должно склоняться превосходительство?» – «Тсс! Митя, тише! Неравно услышат слуги и передадут директору, что, дескать, у вашего начальника отделения сын такие вольные мысля заводит! Как это можно, братец! Превосходительство никогда, и ни перед кем и ни в каком случае не склоняется. Слышишь, Митя? Помни же это, мой друг!» – Сын стоял в недоумении перед отцом. «Как же Филипп Августович уверяет, что превосходительство во всяком случай склоняется?» – проговорил ребенок в раздумье. – «В твоем Филиппе Августовиче течет польская кровь! Вот что! А! он вольнодумству учит моего сына! Откажу ему сегодня же!»
«Ну, что, Михайло Иванович, все ли наконец бумаги для подписания вы выгрузили? Я уж, батюшка, устал подмахивать!» – «Есть еще одна, в. прев-ство, да, признаться сказать, требует еще некоторого соображения». – «Э! батенька, – сказал начальник, позевывая, – сколько раз говорил я вам, что подобные бумаги не по вашему ведомству».
* * *
Начальник одной губерний распек молоденького франтика (из аристократов), дежурившего у него в приемной за то, что он застает его постоянно ничем не занимающимся во время дежурства. Юный чиновник доказывает невозможность заниматься на дежурстве собственно потому, что тут ни читать, ни писать нет возможности за множеством посетителей, – «Вздор! – сказал начальник. – Я хочу видеть вас чем бы то ни было занятым во время ваших дежурств у меня» – Во время следующего дежурства дежурного почти мальчика, губенатор был поражен каким-то постоянным пощелкиваньем в приемном зале. Он вошел и обомлел от удивления, увидев юношу своего щелкающего каленые opехи, шелуха которых лежала перед ним пирамидою. – «Что это вы делаете?» крикнул губернатор. – «А вот как видеть изволите, – исполняю волю вашего превос-ва, – скавал дежурный чиновник очень спокойно, – т. е. занимаюсь».
* * *
Важная дама, имевшая процесс, явилась к министру юстиции просить заступничества. Так как этот сановник не оказал ей приема, который она считала должным себе, то, проходя в прихожую, она сказала тихо, но, однако, настолько громко, что ее можно было слышать: – «Черт с тобой, старая обезьяна!» На другой день дело было доложено, и она выиграла процесс. Она тотчас побежала благодарить министра, который в отмщение удовольствовался сказать ей: – «Вперед, сударыня, знайте, что старая обезьяна всегда расположена забавлять мартышек».
* * *
Ученые, профессора и студенты
Студент университета держал в первый раз экзамен по юридическому факультету, но показал беспримерное незнание по всем вопросам, которые ему были предложены. Наконец он стал громко жаловаться на то, что его спрашивают о таких только предметах, о которых он не имеет сведений, а не о таких, в которых он имеет познания. Тогда один из экзаменаторов оторвал лоскут бумаги, величиной не более квадратного дюйма и, подавая его несчастному студенту, сказал: «Так как изустное испытание для вас затруднительно, то не угодно ли вам изложить все, что вы знаете, письменно; вот вам для этого бумага».
* * *
К ректору одного немецкого университета явилось множество студентов для назначения им экзамена. Один из их, с модной бородкой, должен был дожидаться в приемной более двух часов. Наконец ректор принял его. После первых вопросов, ректор сказал ему, улыбаясь: «Послушайте, вы хотите быть богословом, а сами отрастили себе самую языческую бороду». – «Бороду! – вскрякнул студент с притворным удивлением, – ах, Боже мой, да у меня ее вовсе не бывало. Должно быть она у меня выросла здесь, пока я дожидался в передней».
* * *
Деятельность наших, так называемых, ученых обществ подчас бывает очень комична. Раз в одном ресторане обедали три секретаря трех различных петербургских ученых обществ и за обедом между собою довольно откровенно разговорились. Вот их разговор: 1-й секретарь. – «У вас вчера что делали?» 2-й секретарь. – «Целое собрание благодарило членов за издание сборника, в котором они не повинны, потому что он издан просто книгопродавцем за свои деньги». 3-й секретарь. – «А в нашем земледельческом обществе целое заседание было употреблено на доказательства того, что Россия не земледельческое государство. 1-й секретарь. – «А у нас занимались действительно важными опытами над тем, горяч ли огонь, и что, если им можно освещать, то можно ли согревать?» – Оказалось, новость – можно!»
* * *
Математик Боссю[135], находясь на смертном одре, был без сознания. Окружавшая его семья, на все свои расспросы, не получала ответа. Вошел ученый Мопертью. – «Погодите, – сказал он, – я заставлю его говорить. Квадрат двенадцати?» – «Сто сорок четыре», – отвечал Боссю. – Это были его последние слова.
* * *
Знаменитый прусский ученый Гумбольдт отличался злословием, и его ядовитый язык не щадил никого в обществе. Раз на одном вечере хозяйка не без удивления заметила, что один из ее гостей, никогда не остававшийся более часа в одном доме, так как у него было очень много знакомых, в этот раз сидит у нее долее всех и только после ухода Гумбольдта взялся за шляпу. – «Куда же вы, барон?» – «Как куда? Домой!» – «Но я думала, что вы хотите мне что-нибудь сказать». – «Нисколько! Гумбольдт сегодня так ожесточенно колол и уничтожал всех ушедших гостей, что я, не желая быть раненым, ожидал окончания сражения и теперь спасаюсь бегством с опустелого поля битвы»!
* * *
Мюрет был профессором в Тулузе, в Пуатье, в Бордо и в Париже. Этот профессор, говорит Менаж, обладал находчивым умом. Он умел, когда его слушатели производили шум и прерывали его, наказывать их тотчас какою-нибудь колкостью, которой и удерживал их в почтении. Один из слушателей принес однажды в класс колокольчик и стал звонить во время объяснения. – «Я был бы весьма удивлен, – сказал, не теряясь, Мюрет, – если бы в этом стаде скотов не нашелся бы баран со своим путеводным колокольчиком».
