Показал я ему книги, которые его и мои знакомые издали - наши друзья. Он их тоже хорошо знает, не одну бутылку и банку с ними к расстрелу приговорил... Покачал он их на руке, вроде как на вес попробовал...
- Ничего, - говорит, - тяжелые... - И обратно мне протягивает, даже содержанием не поинтересовался.
- Что ж ты, - говорю, - Володя, даже на содержание не посмотрел, не поинтересовался, что такого умного твои знакомые написали?
А он так ответил:
- Я ведь, Саня, чужих книг не читаю. Мне бы свои книги успеть написать да прочитать. Так что уж, извини, - не до чужих.
И я подумал: "А ведь правда, зачем чужие книги читать? Со своими бы успеть разобраться. Жизнь-то коротка. Молодец Старик, что догадался! Я бы сам - ни в жизнь не додумался. А я то, дурак, чужие читал, только зря время тратил".
Похлопал я его по плечу напоследок, ободрил как мог, и он дальше поехал, на этот раз в Пензу, за колесами... Там они вроде недорогие, совсем задешево отдают. Барыш хороший получается.
А потом начальница - она у них колесами туда-сюда вертит - и ему немного деньжат отвалит.
ИЛЬЯ ГРЕБЕНКИН
В "СЕЛЬСКОЙ МОЛОДЕЖИ"
В редакцию журнала "Сельская Молодежь" пришел немолодой парень с веселым огоньком в глазах... Спрашивает с порога:
- Это редакция журнала "Сельская Молодежь"?
- Да, - отвечают ему задумчиво, - это - "Молодежь... Сельская..."
А что ему на конкретный вопрос ответить? Когда-то она была действительно "Сельской Молодежью", а сейчас - непонятно что... И - не юность, и - не старость, и - не молодежь, - неизвесто что... Но уж точно ни в коем случае не сельская. Ничего сельского в ней давно не осталось.
Обрадовался визитер, что попал именно туда, куда надо. Говорит:
- Ну, так я сейчас как раз самый сельский парень и есть! С тех пор как меня из Москвы поперли, а потом и из Караганды - молодая жена с дураками родственниками, так я по сельской местности и шатаюсь... А я ее, жены-то своей неотесанной, в два раза старше был: мне - тридцать два, а ей шестнадцать. Каково? И еще ребеночек пищит... "Ну ладно, - говорю, - мне ваш Карлаг даром не нужен! Нашли дурака..."
Вернулся вначале в Чебоксары, а потом и в деревню перебрался, к матери и к брату Ивану под крыло... Иван-то скотником работает... Так что в деревне пока осел... А какая разница, где на пеньке сидеть? Главное - чтоб видеть далеко. Правильно? Вот и решил я, пока то да се, Москву посетить. Старость меня дома не застанет... - сам усмехается, мнет в руке негустую черную бороду. - Я - Илья Гребенкин. Не слыхали?
Стали вспоминать, жать плечами... Потом кто-то хлопнул себя по лбу!
- Это не тот ли Гребенкин, который в ЦДЛе выступал, открывал сезон?
- Я. Точно, - обрадовался Гребенкин. - В 1988 году. На следующее утро радио "Свободная Европа" передало: "Перестройка в России началась с того, что новый сезон в ЦДЛ открывал голый мужик". - Он потер ладони и улыбнулся самодовольно, воспоминания для него были самые сладостные: - Да-а... Были времена... Я в ЦДЛ как в баню приходил, чечетку бил в голом виде... Сейчас каждый дурак мудями потрясет, а тогда это - супер было, подвиг Александра Матросова...
Это действительно Илья Гребенкин знаменитый писатель фантаст оказался. Приехал из Чувашии в очередной раз покорить столицу, удивить и ужаснуть ее своим творчеством, на колени поставить. Чтоб не очень-то московские нос задирали.
А одет по-простому, без пижонства: в выгоревшей футболке с разводами от каторжного писательского труда, на плечах - пиджак замшевый со значком "Почетный донор" на лацкане, в джинсах и кедах без шнурков на босу ногу... А что? На дворе - лето... А так - очень даже хорошо, ветром продувает и париться не надо... А сам по-прежнему бодр, весел, даже слегка надменен.
Тут кто-то из редакции интересную деталь вспомнил:
- Там, кажется, на открытии еще жена Горбачева была?
А им скучно уже в редакции торчать... Все-таки - лето. Все умные давно на Канары слиняли, а они вынуждены париться... А тут, с визитером, - хоть развлечься можно...
- Точно! - Захохотал Гребенкин, рад, что ребята вспомнили. - С женой индийского посла. Они в ложе сидели. Пришли приобщиться к культуре и литературе... Но - ничего, - он свернул увесистый кулак и потряс им. - Я всем показал, что такое настоящая литература, и культура! Отделил зерна от плевел.
- Да, а шума много было...
- А что? - встрепенулся Гребенкин. - Я и сейчас, за настоящую литературу - за фантастику, еще не такое могу отколоть!
- Нет, нет! - испугались в редакции. - Лучше - не надо!
- Ну не здесь же! - миролюбиво улыбнулся Гребенкин.
И стал вспоминать. А вспомнить у него было что. Не всякому такое по плечу - кишка тонка...
- Да-а... Они, ЦДЛовские, только приготовились шторы свои - кулисы распахнуть и открыть новый сезон, а я - тут как тут! Выскочил, как из этой самой... на лыжах, первым на сцену - и открыл! Сам - в пальто, в ботинках, остальное - как в бане... Я в сортире переоделся, засосал коньячку - и на амбразуру... А за сценой переполох страшный поднялся! Никто ничего понять не может, что происходит? Слышу только, бегают туда-сюда табунами...
Я - к народу, к публике: "Спокойно, граждане! Это не ограбление, не захват. Я - такой-то, такой-то, сейчас почитаю вам хорошие стихи". И стал читать им для начала, для разгона, самые простые, фантастические... Пальтишко-то скинул и давай им впаривать, да так громко читаю, с выражением, реву почти...
А эти сзади, руководящие головы-то писательские, мечутся, волосы на голове рвут... То один ко мне выбежит, то другой, а то - все вместе... и Рождественский, и другие знаменитости... Просят почти со слезами, умоляют... А я им фигу за спиной показываю и дальше шпарю...
Потом до "Книги изречений" дошел... Начал сразу с главы "О лишении девственности"... Тут уже Рождественский чуть не на колени встает... "Илья Алексеевич, я как поэт поэта вас очень даже понимаю... Но сейчас уйдите... - А мы потом вам слово обязательно дадим".
"Как же, - думаю, - дадите вы мне, волки, слово... Вы меня сразу - в дурдом или в тюрягу! Вот какое слово вы мне дадите". Если бы не перестройка гребаная, точно бы надолго меня упекли... Так что деваться мне некуда, иду до самого конца... И уже - горю, объят со всех сторон пламенем, как истребитель...
Только успел "Десятиклассниц" прочитать и - бац! - милиция мне руки заломила - и на выход...
А зал буйствует, ликует, не хочет меня отпускать, на бис требует... они еще и не сразу поняли, что-почем? Думали сначала, что - розыгрыш, маскарад, что я закамуфлированный дебил. Раз перестройка, значит юмор в коротких штанишках на сцене очень даже неплохо. И Горбачева, и "послиха", поначалу тоже ладони от восторга отбили... Короче, всем я им выдал, на блюде... Захотели перестройку со свободой? Получайте - в натуральном виде! А на заду у меня еще "СП СССР" написано было... И туда я еще успел пригласить всех желающих...
Потом я и через Бутырку, и через дурдом прошел... Но - ничего. Ни одного седого волоса. Сами поглядите, - и показал всем голову, наклонил... и правда: ни одного седого волоса. Потом улыбнулся - широко, по-дружески: Я и есть - Илья Гребенкин. Будем знакомы!
Так все и познакомились с Ильей Гребенкиным, и в глаза увидели... А то все ни увидеть, ни познакомиться не могли. Хорошо - он сам пришел, он - не гордый. Он - из простых парней, из сельских.
А Гребенкин после рассказа приосанился немного. Он хоть и не гордый, а все-таки писатель-фантаст. А фантасты на дороге не валяются.
- Я вам тут фантастику принес: стихи и прозу. История, так сказать, моей жизни в фантастических образах... Все - новое. Еще нигде не печаталось. Вы - первые будете, - сказал тихо, доверительно... И снял с плеч солдатский вещмешок.
И вынул из него две папки увесистых... Похлопал их любовно и еще сказал - тихо, но твердо:
- Все - тут. Все тайны мира и все, что выше него... А также подробности быта присутствуют, - добавил вдруг с озорной веселостью и довольно расхохотался. - Я тут даже про кита написал... Я за время учебы, пока не выгнали, целого кита в общежитии съел. Так что меня можно вполне в книгу рекордов Гиннесса записать. Только китятиной одной и питался... И не от жадности, что она - подешевле, а потому что она - полезная. Наполовину рыба, наполовину говядина. Только жесткая очень... Полдня парить надо было, но все равно жестковатая оставалась. Ну, ничего, у меня зубы крепкие, собачьи. И для десен - тренировка. А вкусная - страшно! Только привыкнуть надо... Я как жарить начну на кухне, так все сразу разбегаются... Запах-то у кита особенный, крепкий. Может, даже покруче, чем у вьетнамцев, когда они селедку свою жарят, вонь разводят... Вот так вот... Так что в этих папках - все есть... Так я оставляю?
- Оставляйте, оставляйте, - сказали дружелюбно в редакции. А сами ерзают... Думают: "Лишь бы ушел побыстрее... А то вдруг у него в мешке адская машинка? Все возможно. Никому верить нельзя".
А как проводили Гребенкина, так сразу вздохнули спокойно... А папки его покрутили-покрутили и на шкаф, на самый верх, запихали... Пусть там лежат, отлеживаются... Конечно, никто его печатать не будет, а отказать они не имеют права.
